У нас один паренек на призывном, заслышав о такой поистине божественной перспективе, убежал в «самоход», и, пока его искали, команда доукомплектовалась, а он спустя два дня и 23 часа (чтобы не прослыть уклонистом в известных кругах) вернулся и в наказание был направлен на службу библиотекарем на этом призывном пункте…

Мой путь лежал в Читу. Без вариантов.

«В круге первом» у Солженицына Нержин, отправляясь на этап из шарашки, говорит, что едет работнуть над собой. Я не просто так пошел в педагогический, но собирался работать по специальности в школе, поэтому и мне пришлось выбирать, как Нержин, этот путь в Сибирь, ибо нет лучшего полигона для тренировок профессиональных навыков учителя истории России, чем армия России.

Почти перед самой отправкой нас, человек восемь из всей группы, подозвал военком и сказал, что результаты наших тестов позволили ему принять такое решение. Он сказал, что лучше никто не справится и что единственное, о чем он просит – это чтобы мы не уехали со службы по 15-й статье.

Я понимал его, и его слова по-настоящему согрели мое сердце и разум, эти слова я всегда вспоминал, когда душу вновь накрывал непроницаемый мрак и в армии, и после…

Последние дни на призывном наша команда в полном составе провела в наркотической и алкогольной коме. На проводы зачем-то приходил губернатор, а по телеку шел «Депрессант». Все пытались забыться, но время пришло, и мы отправились на восток.

Уже в Чите, на сортировке, в части под названием «Каштанка» нашу команду раздробили между разными «покупателями». К моей группе подошел косоватый низкий бурят в чине капитана со здоровенным дедом, которого, как мы вскоре узнали, звали «молодой».

Мы спросили, куда нас забирают, на что капитан ответил:

– В лучшую часть во ВСЕЛЕННОЙ!!!

По прибытии в это подразделение первое, что я увидел через запотевшее окно военного «Урала», была церковь на холме за бетонным забором части. Мне стало чуть спокойнее.

Мы поднялись на холм и вошли в расположение гвардейского окружного учебного центра, в его гвардейский учебный танковый полк, в не менее гвардейскую танковую роту и увидели гвардейцев. Кроме дедов и отслуживших год военных, все остальные выглядели помято и зачухано, но в первую же ночь они поправили свое обмундирование, а зачуханными на построениях оказались новобранцы, число которых почему-то совпадало с числом встречавших нас, кроме стариков, конечно. Те обошлись только бушлатами, ведь мы приехали на зиму.

Всю ту декабрьскую ночь нас считали и пересчитывали, записывали что-то, потом водили в столовую, где мы поели чай вместо ужина, а по возвращении под утро нас отбили на полуторачасовой сон.

Той ночью из окна нашей казармы на третьем этаже выпал в тумбочке один из вновь прибывших военных. Думаю, что это «молодой» так практиковал свою философию. Позже я видел, как этот дед что-то объяснял солдату из своего наряда по столовой, ударяя по лежащим на столе рукам новобранца молотком для отбивания мяса. Но вернемся.

Той ночью я стал танкистом!

Весь следующий день мы в расположении роты «мастерили» двухэтажные койки, так как места не хватало из-за ремонта.

Мне посчастливилось сразу сообразить, что на начальном этапе необходима имитация бурной деятельности. Никогда в жизни так усердно и долго не закручивал два болта на дужке одной из коек, теряясь в толпе бритоголовых гвардейцев, занимающихся тем же ремеслом. На душе было погано.

Наступил вечер.

В расположение роты зашли какие-то военные. Началась движуха, и я понял, что пора «надавить на тапок», как сказал мой пятнадцатилетний друг в последний день своей жизни.

Я привлек их внимание и оказался в команде из более чем пятнадцати человек, которых забирали в соседнюю казарму, по прибытии в которую мне стало понятно, что больше я – не танкист! Это был риск. Все, кто остался, смотрели на нас с состраданием, т. к. данное решение в их глазах было опрометчивым, что верно, но в тот момент интуиция не подвела.

Оказалось, что наш путь совсем недолог. Он составил порядка пятидесяти метров, на протяжении которых группа отщепенцев перевоплотилась в представителей иного рода войск. Зайдя в новое расположение, я не заметил никакой разницы во внутреннем убранстве наших покоев с теми, что оставили, но воздух был другой. В тот миг, когда мы переступали порог новой казармы, понял со всей неотвратимостью, что больше точно не танкист и это не злая шутка, я стал пехотинцем, о чем гласила красная табличка на дверях расположения.

Это была не менее гвардейская учебная мотострелковая рота старшего лейтенанта Хулигана, в которой мне предстояло служить механиком-водителем боевых машин пехоты.

Дышалось здесь свободнее. Я полюбил это место, т. к. здесь мне предстояло вырасти над собой под неусыпным присмотром доброжелательных командиров.

Об армии у разных людей имеется свое особое суждение. Вы даже не представляете вполне, что бы я хотел здесь рассказать о том, что там себе позволял. Начнем с цитаты одного из двух братьев Мохинских, которых мы называли «мохами»: первым и вторым. Так вот, во время ночного дежурства по роте, уже в звании сержанта, пересекся с одним из «мохов» у штаба полка после доклада ночью, и он мне сказал:

– Ты знаешь, я до сих пор не могу понять три вещи:

1. Как я здесь оказался?

2. Почему я должен подчиняться всяким ублюдкам?

3. С какой стати я – «пидор»?

Про «пидоров», в армии так называют все и всех.

Мох все четко отлил в словах, но у меня для себя ответы на эти вопросы были. Я вычленил себе три основных направления для работы:

1. Шакалы, они же шматки, они же офицеры.

2. Сержанты, они же внутренняя кость подразделений, которые жили по принципу: шакалы здесь работают, а мы живем.

3. Духи, они же новобранцы, они же – в общем – солдаты.

Важно понимать, что самая сложная из структур – вторая, потому как именно там и коренилась дедовщина, о которой мне говорил отец.

«Идет солдат и смотрит в оба, он ищет место для «покоя»!» Это еще одна истина. Вполне верная. Все пытались где-то потеряться, чтобы ни за что не отвечать и ничего не делать. Были, как и везде, особенные виды деятельности солдат, которых называли с пренебрежением: хлеборезами, маслоделами, хакерами, писарями, связюшками, шприцами и много кем еще. Я был пехотой, и для такого мяса, как мы, все это – пыль. Их за своих никто не считал. Мне даже с моим образованием можно было смело пойти в медики или писари, но я выбрал иное: то, что позволило быстрее всего приручить шакалов и успокоить сержантский состав, а про духов просто нечего говорить.

Все мы проходили различные опросы, после которых нам инкриминировалась какая-то обязанность. На своих опросах говорил, что у меня незаконченное высшее (год в университете). Зачем это было делать, если все равно оставался в массе простых солдат? Мне нужен был материал для работы, отвлеченный на первом этапе от контроля сержантов всех мастей. Я еще был романтиком тогда.

Ждать пришлось недолго, и уже через пару недель мною заменялся офицер, проводивший занятия с духами по ОГП, теперь не помню, что это, но специфика заключалась в гуманитарной, просветительско-патриотической деятельности. Офицер был доволен тем, что у него снималась ответственность за проведение данной работы, я – тем, что получал материал для исследований, а сержанты, ни хера не понимая, не могли мне предъявить вообще ничего, т. к. по факту новый преподаватель был духом, взявшим на себя сверх положенного еще какой-то геморрой. Спешить было некуда, и мне оставалось ждать удобного случая, выполняя все обязанности.

Мой гражданский график на последней работе подразумевал 4 смены: 2 – в ночь, 2 – в день, и 4 – выходных. Поэтому ритм был сбит, т. е. не было четкого графика биоритмов. Я быстро акклиматизировался и стал просыпаться за час до подъема: летом – в пять утра, зимой – в шесть. Пробудившись, в темноте делал зарядку, приводил себя в порядок, готовил инвентарь для уборки своего расположения первого взвода и начинал уборку. Рост мой был выше всех, поэтому место в строю первое, после сержанта. В соседней «располаге» у центрального прохода, как и положено, спал их сержант и мой будущий дед. Он не мог не видеть результатов этой деятельности, т. к. наш взвод с сержантами, этого недостойными и ничего для этого не делавшими, всегда первым был готов одеться, получить оружие, проследовать на улицу. Всегда, т. к. не терял времени на уборку уже убранного расположения. Я с ним не разговаривал, не лез к нему с просьбами, ждал.