– Давай потягивать пиво – библиотекарь ушел.

Курт подошел к пакету, оглянулся по сторонам, взял пиво и вяленое мясо, еще раз осмотрелся и открыл бутылки об стол. Сделал глоток, похожий на посмертную маску Гегеля, и отправился к Кортни.

– С пивом шикарней читается, – произнесла она, беря из рук Курта бутылку. – Мясо? Его люблю.

Она жевала и медленно передвигалась вдоль полок, брала в руку книгу, ставила на свободное место бутылку и листала написанное.

– Вот, кажется, Бродский. Он большой был философ. Сравнил лицо армянина с горой Арарат.

– Разве? – спросила Кортни.

– Да, говорят, что так.

Он закрыл один глаз, но так как ничего нового в себе не увидел, открыл его.

"Вот я со своей подругой, вот мы пьем пиво, вот въедаемся в книги, но ведь всё это умрет и исчезнет. Или нет? Или я сожму свою душу в кулак, доведу ее до состояния пульсара, даже чего-то большего, плотного, сжатого, сильного, сделаю из нее нерастворимое нечто и направлю на тело, чтобы она захватывала его, делала собой и питала. Ведь так и должно быть: по дому и по улице должны расхаживать души, курить сигареты и гадать, есть ли тело у них".

Она передала ему книгу Бродского, он взял ее и начал листать, просматривать стихотворения, пахнущие наездом гопника на ботана и дохлыми муравьями.

– Любопытно, – произнес он, – будто я не читаю глазами, а пишу ими. Книга апостол, книга всерьез. Напоминание о кахетинском вине и башне Греми. Сама Грузия. Но вообще здесь не слова, а ноты.

– Бродский – погружение на глубину батискафа, набитого мусором и бюстом товарища Ленина.

– Возьмем эту книгу?

– Можно.

– И вот эту еще.

– Акутагава. Помню. Вроде читала в школе. Там про полеты на Марс. Жизнь идиота. Писатель сидит в своей комнате и пишет, тем самым летая в космосе.

– Во тьме, понимая, что мрак, темнота – это мухи. Мини-мухи везде. Но может идти и снег. Тот, что не тает на солнце.

Отложили в сторону книги и обнялись.

"Чертовски пьян, но не алкоголем, а вниманием моря ко мне, купающим меня, терзающим, ломающим и уносящим целые куски моей плоти вместе с собой. Нужно немного откачать его из меня, но лучше проделать во мне дырку, чтобы я шел и оставлял за собою море, с кораблями и островами, на одном из которых живет Робинзон Крузо, дающий до семи Пятниц в неделю".

Поцеловались, точнее обменялись вкладышами от жвачек и миллиардами световых лет.

– Хемингуэй. Ну это такая фирма, без сомнения, холодильник Хемингуэй, пылесос и страна.

– Махнем в нее?

– Как-нибудь, – уклончиво ответила Кортни.

– Большая страна?

– Не думаю.

– Была в ней?

– Пока что нет. Но надеюсь, просто нет рейсов туда, которые обязательно появятся.

– Тогда и поговорим. Так, что это? Кафка. Упрямая вещь, напоминающая собой клавиатуру, колонки и мышь.

– Тут ты не прав. Кафка – два автомобиля, когда второй из них на буксире, но вместе они одно.

Прервали объятия, пошли в разные стороны.

"Разлука, просто спуск с горки пятилетнего ребенка, не более того. Но вдруг? Вдруг расставание – вертолет, а встреча есть самолет? Ведь всё может быть".

Он положил руку ей на плечо и сжал его, почувствовав силу, исходящую от женской плоти. Слегка загрустил, но прогнал оцепенение взмахом руки, подумав, что Брюс Ли, если бы не умер, научился бы ловить в кулак мысли, летающие по воздуху, находящиеся везде.

"Капитальный ремонт головы, внесение в нее новой техники, но в любом случае, заявки в друзья, лайки и бан – это то, что было до социальных сетей, до интернета".

Он захотел курить, как женщина желает ребенка.

– Не хочешь со мною выйти?

– Тогда библиотекарь выпьет всё наше пиво. Чего ты хочешь?

– Курить.

– Я тебя подожду, полетаю тут под потолком, сбивая паутину и лампы.

На улице было жарко, он спрятался под козырьком, достал пачку убийств, вытащил одно несовершенное преступление и сунул его себе в рот. Закурил. Задымил.

"Требуются рабочие для деконструкции бытия, оплата почасовая, работа в помещении, звонить по телефону 7654321 или 1234567".

Когда Курт вернулся, Кортни сидела на полу и читала какую-то книгу. Ноги ее были собраны по-турецки.

– Будто Турецкий марш, шествование армян, греков и курдов по выжженной земле, с закрытыми глазами и скрещенными руками. Что ты читаешь?

– Небо.

– Автора так зовут?

– Автор – Буковски-Миллер.

– Двойная фамилия?

– Да, сиамские близнецы. Сцеплены в головах и в паху.

– Тяжелая ситуация.

– Они все время целуются и видят только глаза.

– Что они написали?

– Гречу, макароны, горох, перловку и рис.

– Пойдем из библиотеки?

– Возьмем что-нибудь с собой?

– Кафку, Блока, себя.

– Если мы возьмем первых двоих, то наши я останутся здесь.

– Вообще читать неохота.

– И мне тоже.

Курт и Кортни попрощались с подошедшим библиотекарем и вышли на улицу, всколыхнули воздух и космическое пространство, Юпитер, Марс и Сатурн, приблизили их к себе, заставили полюбить друг друга, крутиться как шестеренки, дышать подворотнями, углами и гаражами, взирать на приставки, на Сегу, округлять свои головы и хохотать над невозможностью человека достичь их и подобное им, но пока что, поскольку их бытие, конечно, доступно, не так уж и далеко и ближе к тем, кто живет на Земле, чем они сами к себе.

"Космос должен прийти, сесть на яйцо, то есть Землю, и высиживать ее день и ночь, пока из нее не вылупится птенец".

Пару минут стояли у входа и пошли автоматически к Курту, не говоря ничего, так как слова стоят денег, ведь нельзя говорить просто так: сказал слово – потерял пять рублей.

– Жаль, что мы пьяные, можно было бы покататься.

– Давай сядем в трамвай.

– Ты приглашаешь?

– Да, – дал согласие Курт.

Взялись за руки, создали качели, раскачивающие землю и небо и отрывок луны.

"С Кортни лучше не спорить, иначе получу минет прямо на улице, в горести, в радости, в боли, которая охватит меня вместе с потерей мозга, его части, куска, спрессованного в плевок, в презрение к женщине, в неприятие ее, отторжение, когда мужчина наклоняется и начинает блевать и исторгать из себя слабый пол".

Трамвай подошел довольно быстро, они вошли через заднюю дверь, сели друг с другом, рассмеялись, распались, превратились в пыль и прах, развеялись по ветру, но потом опять собрались и стали собой, огромной пластилиновой массой, разделенной на двух людей.

– А ведь из этого пластилина можно слепить трамвай, который будет ехать внутри трамвая.

– Шире – внутри каждого человека.

– Он будет нестись сбивая людей, покрышки, пчел, мух и птиц.

– Греметь в каждом театре, хлопать в ладоши и развозить людей после спектакля, – развила мысль Кортни.

Проезжали мимо приключений, абстракций, ломящегося в окна бытия, трудов Маркса и Энгельса, стихов Пастернака, драматургии Беккета и прочего самостийного, становящегося и ревущего.

– Это как брать имена Билл, Джон и Ганс и швырять их в прохожих.

– Лучше своим кидаться, – парировал Курт. – Отдирать его от костей и метать в разных людей.

За окнами возникали пейзажи и исчезали, Дон Кихот сменял Гамлета, и наоборот, пролетали народные артисты, гробы, оснащенные колесами, мысли, образы, чувства, первые влюбленности, драки и поцелуи, в чистом виде, без тел. Струились автомобили, частоты и волны, Македонский, Наполеон, Гитлер, бихевиоризм, гештальтпсихология, шагала психиатрия, размахивая шляпой, улыбаясь и болтая по телефону, – много, много всего признанного и немыслимого, керуаковского, американского и поставленного тройкой в тетради четвероклассника школы Абхазия "Б".

– Хорошо.

– Ничего.

– Скоро будем, – констатировал Курт и пожал руку Кортни.

– Где мы будем?

– Нигде.

– О, тогда точно, да.

4. Иисус тишина

Вышли на улице Гоголя, дыманули, открыли по блейзеру, точнее купили сперва его в магазине, а потом уже вскрыли банки, впустили в свои головы башни-близнецы, вступающие в двадцать первый век, где фаллическое в Америке рухнуло и увлекло за собой миллионы людей – туда, в арабские страны, полные шпилей, восстания и вставания, в том числе между ног.