– Я не знаю. Проверь.

Курт подумал немного, приблизил губы к ее носу и аккуратно поцеловал сей холм.

– Поцелуй меня в губы.

– Нет, это будет аварией на встречных курсах.

– А то, что ты сейчас сделал, разве не есть она?

– Твоя машина стояла. Это первое. А второе, нос может перемещаться по телу, он может вскочить в любом месте и задышать.

– Круто.

– Пусть будет так.

Они лежали, как Австрия и Германия, ожидая Гитлера, соединения, соития, внедрения его Нового органона в ее сознание.

"Каждую ночь я просыпаюсь от удушья, от запаха львов и трав, но все это пустяки, главное в том, что по мне скачет Архангельск, он прыгает на одной ноге, смеется и попадает в пупок, спотыкается и падает, рассыпаясь тысячей буханок хлеба, палок колбасы, тушенок и медведей, потерявших невинность в каждой песне группы Кино".

Курт начал вращать в своей голове вентилятор, приближая его к горе кокаина на столике, в центре комнаты, около дивана, имеющего название.

– Какое?

– Гипоталамус.

– Ха-ха, – рассмеялась Кортни.

– Тебе смешно, но мое тело растаскивают на части буквы грузинского алфавита. Сотни и тысячи букв.

– Разве так много? Не тридцать? Не сорок?

– В том-то и дело, это тридцать три буквы тела Христа и множество его последователей, ставших равноправными Иисусами и съевших последнего плоть.

Кортни повернулась к Курту лицом и попросила его рассказать о своей музыке.

– Ничего интересного, просто с человека содрали кожу и положили его на иглы.

– Лучше на угли.

– Это без разницы. Моя музыка понятна даже микробам, она ими любима, они ее обожают, собираются на стадионы имени Человека и танцуют, и рубятся.

– Просто балдеют.

– Именно, означают отрыв.

– Хороший ты, только грешный, будто вишенка, попавшая в бензобак.

Все так же лежали, курили, смеялись, скрещивали пальцы рук, мечтали о наркоте, выворачивающей наизнанку человека, делающей так, чтобы вокруг мозга летали сердце, печень, почки, желудок и прочее.

– Да это альтернатива системе солнца.

– Конечно, само собой, – Курт тоже повернулся к Кортни лицом.

– Вечером в клуб?

– Думаю, да.

– Хорошо, а пока дай поизучать сабж твоей головы.

– Как это?

– Ну, хорошая тема, спускающаяся вниз словами.

– Словами? Почему ими?

– Потому что ядро в атоме – слово. Слово в яйце. Температура должна возрасти, чтобы всё бытие родило. Роды просто кругом – я их вижу, я чувствую. Не спастись, не уйти.

– Ядро обязано вылупиться?

– Конечно, оно птенец.

– Интересно.

– Конечно.

Курт и Кортни одновременно встали, почесались, улыбнулись друг другу и сунули друг другу в рты сигареты.

– Выйдем на балкон? Там покурим.

Курт согласился с ней кивком головы, открыл дверь и пропустил вперед Кортни.

– А вдруг там бы не было балкона?

– Ты бы тогда взлетела.

– Вниз?

– По горизонтали.

– Трясогузкой?

– Свинцом.

– Сходим в библиотеку?

– Что там?

– Концерт всех книг.

– Музыка?

– Да, как лом.

2. Небо всегда вперед

Они вышли на улицу, где сразу поднялся ветер, состоящий из песен Перемен, Родина и Ураган. Он бросил им в лицо кучу пыли, песка и заставил вернуться в дом.

– Да, не по мне, – произнес Курт, вызывая лифт.

– Родина меня закружила.

– Вот-вот, чуть не вбила в землю.

– Что будем делать?

– Посидим полчаса и снова ринемся в бой.

– Хорошо. Выпьем пива?

– У меня больше нет.

– Кофе?

– Пожалуй, можно.

Медленно поднимались, боясь сорваться и улететь в шахту, на тысячи километров вниз.

– На тысячи километров вверх.

– Не шути.

– Не шучу.

– Просто спокойно стой, не жги кнопок и не мочись, – произнесла Кортни.

Вскоре последовали медленный поворот ключа, похожий на разворачивание трупа в гробу, вход в помещение, разувание, включение света, плиты и постановка вопроса, то есть турки, в которую Курт налил воды с кофе и с сахаром.

– Пишешь песни?

– Роман.

– Это еще зачем?

– Хочется масштабировать.

– В тебе ж нет терпения. Ты взрыв, ты война кругом.

– Вот так я и буду писать.

– Взрыванием?

– В каждой строчке. Я буду искать необычное, золото, серебро, я буду вгрызаться в породу, я буду ее дробить, размолачивать, взрывать, если это нужно, не будет остановок поесть, попить и поспать, только работа, и моя, и читателя, чтобы мы сказочно разбогатели в конце и увидели свет.

– И свободу?

– Ее.

Стали пить кофе и пожевывать шоколад, изготовленный в такой стране, как Ассирия.

– Горячий.

– Ну что ж теперь.

Смотрели друг на друга, перебрасываясь таблетками глаз, отправляя их в мозг, точнее мозги, чтобы вылечить их, мужчину женщиной, а женщину – горой Арарат.

– С флагом Турции на вершине.

– Конечно. Само собой. Другого и не дано.

– Ну так будем как мертвецы.

– Понятно. Я покурю, – Курт встал и убрал стакан.

– Ты здесь задымишь?

– Ну да.

Наверху заработала дрель, будто входя им в головы, чтобы соединить их шурупами, сделать одним, единым, плотным, сжатым, иным. Звук разрывал пространство, сверло, сделав дырки в черепах, вкручивалось Курту в гортань, поднимало наверх выпитый кофе, объявляло его нефтью и превращало в Баку.

"Ногами вперед, то есть что-то выламывая, выбивая, например, иллюминатор в самолете, отсутствие которого приглашает в полет. Нет, так нельзя, нужно бить, творить и искрить, выходить на улицу и вызывать на поединок любого, хоть быка, хоть цыпленка. Становиться собой, режущим, колющим и взрывающим, весящим больше, чем планета Земля. Ведь она для того только и создана, чтоб ее превзойти. Быть больше нее. И так везде и повсюду. В любое время, всегда. Потому что остров – это зрачок".

Допили кофе и уставились друг на друга, не понимая, что дальше делать, пробовать выйти на улицу или чем-то заняться дома, например, казнокрадством или угоном автомобилей Восторг.

– Сексом не хочешь заняться?

– Но не сразу же так. Нужны прелюдии, разминка и вувузелы.

– Давай прямо сходу, – резюмировал Курт.

Полетела одежда, начались поцелуи и работа перфоратора, делающего отверстие, чтобы вбить в него гвоздь и повесить картину под названием Крик.

"Секс может идти дождем, иногда и идет, очень редко, а люди радуются ему, танцуют под ним, ловят его, ставят ведра, ждут наполнения их, чтобы после окатывать им друг друга и светиться от счастья".

Лежали, приходили в себя, восстанавливали дыхание, пели песни вполголоса, пока Курт не встал и не врубил на компе свою песню, одну из многих, большую, объевшуюся мясом бизонов и коз.

– Не просто песня, а скопление жил и змей. Это они звучат, закладывают уши, печатают их, распространяют повсюду, чтобы кругом были уши и весь мир обратился в слух.

– Обычная песня, – возразила Кортни.

– Ничего подобного, не басы, не вокал, отнюдь. Только завод по изготовлению киборгов и машин. От моей музыки человек становится железным, отлитым, жестким. Он теряет пределы, он становится армянином, такой субстанцией, которая распространяется всюду, втекает во все места, вбивается во все стены.

– Как знаешь.

– Я хочу сочинять песни из мертвых, наполнять ими свои тексты и музыку. В них должны быть "спасите", "верните нам нашу плоть", "дайте сто граммов воздуха" и "небо – сплошной Кавказ". Но это еще не всё. Мои композиции просто обязаны стать атлетом, который метнет Землю на Олимпийских играх и завоюет золото.

– Много на себя берёшь.

– Пусть так, но некоторым куда легче оперировать целым, чем частью.

– О, мир как гарем. Тогда что ты забыл во мне?

– Ты моя часть.

Включили кондиционер и вырубили музон, решили посмотреть фильм про свою жизнь, но так как его еще не сняли, они начали смотреть футбол, испанский чемпионат.