– Сейчас он забьет.

– Не думаю, промажет, – сказала Кортни.

– Да, ты права.

Он прошел на кухню, открыл банку сайры, взял две вилки и вернулся обратно, чтобы не размозжить себе голову из ружья.

"Значение имеет желание, а не поступок. Судить или любить надо за намерения. Хотел украсть миллион – в тюрьму, украл – торжествуй и правь".

Начали есть, капая маслом на пол, входить во вкус, облизывать пальцы и смеяться, хохотать над собой и над счастьем атлантической рыбы, мечтающей с рождения стать человеком, слиться с ним, войти в его плоть.

– Вкусно.

– Еще бы, Курт. Ведь мы голодны.

– И молоды, как старение.

Закончили пиршество, Курт встал, выкинул банку и посмотрел на Кортни.

– Пора, засиделись дома.

– Ты думаешь?

– Я уверен.

Они спустились пешком, чтобы не тревожить механизм, танцующий в шахте джигу, и ударились об улицу и свободу. Зашагали, держась за руки и улыбаясь тысяча девятьсот девяносто пятым годом.

– Вот дети.

– А вот и мы.

– Никак не могу обнаружить.

– Потому что мужчина. Женщине проще – она во всём видит себя.

– Даже в себе?

– Бесспорно.

В магазине долго ходили по рядам, кидали в тележку пиво, соки и чипсы, выбирали сосиски для жарки, вяленое мясцо, в перце кроваво-красном, а также куски неба в небольших упаковках.

– Небо сейчас в цене.

– Дорого.

– Будем брать? – Курт посмотрел на Кортни.

– Да возьмем. Ничего.

На выходе не сработала карта у Курта, потому он расплатился наличкой, вынув ее из кармана, как выдавив Эверест. Забрал с Кортни покупки, накидал их в пакет и двинулся к выходу. На улице они закурили и встали.

– Куда пойдем?

– Можно сразу ко мне.

– У тебя уже были.

– Ну тогда в школьный двор.

– Не прогонят?

– Да нет.

Закрыли глаза и перенеслись на сто метров, очутились в желаемом месте, сели на металлическую черепаху и открыли бутылки.

"Взламывать оборону противника, бежать вперед, получать мяч и забивать гол имени Фредди Меркьюри, вгонять его под самую перекладину, которой колотил Достоевский лошадь, у себя и во сне".

Детей не было, так как стояло лето, только голуби клевали опавшие семена, как машина переезжает котенка.

– Ты разлюбил меня?

– Нет.

– Но охладел?

– Немного.

– Тебе не нравится то, что я музыкант?

– Тоже.

– Само собой. Раньше ты мне говорил ласковые слова, укачивал меня на коленях.

– Так, просто мы повзрослели.

– Что, с годами не любят?

– Затихают. Дрожат. Говорят "детка, немного кофе" и рожают закат.

Сделали по глотку, впустили в себя кровь колдунов и ведьм, смешанную один к одному, повзрослели на миг, опали, умерли, родились, возросли и приземлились в кэб, превратившийся в космический корабль, который их унес внутрь атома, в правильно поставленную воронку, а не перевернутую, как в случае с Гагариным и другими, улетевшими ввысь.

– Смотри, какая птица летит, – показала на небо Кортни.

– Это не птица – это книга Надзирать и наказывать.

– Точно.

– Пора Фуко.

– Я тоже подумала теперь, ведь книга – птица, у которой до тысячи крыльев. Ее враги только люди. Они пожирают ее, но никак не съедят. Она вырывается и летит. На восток и на юг.

3. Докрасна-добела

Позвонил Крист, обозначил свое фото на черном экране. Курт показал телефон Кортни и ответил на вызов.

– Хай, почему звонишь?

– О, я взобрался на гору, на ту, на которую еще никто не взбирался.

– И? – удивился Курт.

– На ее вершине стояла бутылка пива Кобейн.

– Ты ее выпил?

– Я захватил с собой.

– Хочешь со мной распить?

– Для того и звоню.

– Вечером, часов в десять, я буду в клубе Ростов. Приходи, перетрем.

– Выступаешь? Без меня? Сколотил новый состав?

– Э, братан, ты остынь, я с девчонкой своей, будем сидеть и пить.

– Хорошо, я приду.

Телефон замолчал, ушел в себя, съел конфету, выпил кофе, съел булочку, позанимался сексом с хорошей девушкой, покурил сигарету. То есть залез в карман.

– Крист звонил?

– Это да.

– Я не хочу с ним видеться.

– Потому что он тебе нравится?

– Наоборот. Ты что.

– Что-то не очень верю, но пусть будет так.

– Я не пойду с тобой в клуб.

– Из-за него?

– Почти что, он будет раздувать фалды своего пиджака и раздуваться сам, плыть навстречу крушению, шторму в Каспийском море, где нефть разговаривает на таджикском языке, корчит рожи и любит саму себя.

– Таким тебе представляется Крист?

– Хуже, кровавым языком у меня во рту, в моей голове, которая вращается, выдвигает язык, а тот в свою очередь выпускает паутину, цепляет плиты и возводит дом, нового человека, моего ребенка, мое чадо, мое будущее, могилу и гроб.

Они выкурили по сигарете, помолчали, сделали по глотку, приняли облик ягуара и Марса и выдохнули рассвет.

– Ночью я видел сон, впервые мое сознание вырвалось за пределы Земли, я был на другой планете, я думал, что это Юпитер, но вряд ли, так как я шел по твердой поверхности, наблюдая горы и другие планеты, огромные планеты были на небе, прячась за облака и выходя из них.

– Я никогда вне Земли не видела.

– Конечно, она нас держит.

– А что было потом?

– Я вернулся в наш город, где местные устроили бойню, выстрелы, трупы и кровь.

– Страшный, прекрасный сон. Он был горячим. Наверняка.

– Обжигающим мозг.

Допили первые две бутылки, раскидали их, посадили, чтобы взошли новые всходы пива, чтобы пиво струилось из земли и росло.

– А давай сходим в библиотеку. Тут же недалеко.

– Ты опять? – удивился Курт.

– Хочется походить по рядам, полистать, почитать, что-нибудь взять.

– Водки и сигарет.

– Нет, не думаю, что-то покрепче.

– Ну, пойдем.

– Хорошо.

Дорога заняла у них пять минут, они поздоровались с испуганным библиотекарем, похожим на Бротигана, только женского пола, и пошли по рядам, положив пакет с выпивкой возле стойки.

– О, кого я вижу, пан Достоевский. Что за книга? Игрок.

– Я читала, там про парня, который проиграл в казино планету.

– Интересно.

– Он не захотел ее отдавать, тогда четверо черных накачанных парней пришли к нему, поломали ему немного печень и забрали проигранное.

– Как же так?

– Вот так, забрали Тихий океан, США, Россию, Китай, первые месячные, оргазм, ураган, Достоевского, письмо Чехова брату и прочее.

– В миниатюре?

– Нет. Ты с луны, что ли, упал?

– Не знаю, я тут вижу Праздник, который всегда с тобой.

– О, это про марихуану и Бурю в пустыне, когда обкуренные американцы голыми руками усмирили Саддама Хусейна, посадили его за стол, заставили его писать стихи и потом издали их по всему миру. Сделали диктатора величайшим поэтом мира.

– А после убили.

– Нет, он до сих пор гастролирует по всем странам, читает произведения про орангутангов, макак, кофемолки, шимпанзе и животворящих горилл.

– Кофемолки не лишние здесь?

– Они образуют вершину, потому что на вершине Парнаса стоит кофемолка и перемалывает кости обезьян.

– Такой кофе я б выпил.

– Все мечтают о нем, но пью его только я с подругой на вечерней веранде в Панаме.

– Хоть бы раз меня позвала.

– Я летаю туда одна.

– Мы отвлеклись.

– Конечно. О, господин Селин. Трактор, а не писатель. Он проходит весной по полю и сажает в нем буквы, восходят целые произведения, их можно читать только с неба. Вот так вот. Созданы небесные библиотеки, где раздают бинокли, чтобы люди постигали написанное, пока его не срезал комбайн.

– И произведения гибнут?

– Поступают в людей, как абитуриент в институт.

– Их читают желудки?

– Желудок умнее, чем мозг.

– Это пока.

– Ну пусть.

– Некто по имени Блок. Так, что тут у нас? Стихи. Что-то похожее слышал или мне только кажется. Стихотворение Демон. Наверняка про меня, ведь я похож на Христа. Просто чудные строчки. Он стоит на земле и держит на нитке луну. Это воздушный шар. Я бы поступил наоборот.