Вернул голову с улицы, плюнул в мусорное ведро, прошелся по кухне, посмотрел на часы.

– Люблю хорошую кухню, – начал он, – когда ты сидишь в ресторане, пьешь дорогой французский коньяк, ешь шашлык с луком и зеленью, с кетчупом, с черным хлебом и куришь при этом кальян, – разве все это плохо?

– Можно в кафешке сидеть, есть хинкали и сациви, пить пиво и фотографировать эту еду.

– Допустимо и в Ереване быть, находиться у друга и заворачивать за столом в лаваш зеленый, острый и соленый перец, вареное яйцо, ветчину, бастурму, кинзу, вкус сладкой жизни и сыр.

– А что ты видел на улице?

– Огромную свою голову, огромное свое тело. Пирамидальное, облачное. Второй я украл у меня мою сущность и первенство, я стал вторым. А он улетел наверх, прихватив пару жигулей и текил.

– Текил? Где он их взял?

– Из сумки чернокожего парня, проходящего здесь.

– Понятно. Я понял. Потому что хотел сказать, что Маяковского надо изучать не на уроках литературы, а физики и химии.

– Может, двинем куда-нибудь?

– Давай. Можно в бар-кафе.

– Идет. Я не против.

– Окей.

Собрались, спустились на лифте, завели сердца, сели на них и помчались.

"По-божески это, ведь весна есть халва, пахлава, чурчхела, расплавленные, текущие по улицам, по губам, впадая в девяностые годы двадцатого века, танцующего на школьной дискотеке среди парней и девчонок, родившихся в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году".

Когда сердца выдохлись, их сменило такси, вызванное, набранное, выкрикнутое, исторгнутое и выблеванное из глубин Саратова, где оно рыло копытом землю и смотрело красными глазами на толпу, которую оно развезло по частям в разное время.

"Какие цветы возникают, достигают тысячи метров в высоту, распускаются и ждут вертолетов, пьющих из них нектар и опыляющих их, чтобы лететь дальше – бомбить Афганистан, произрастающий в каждом сердце, расположенный в каждом из них, хотя куда правильнее сбрасывать сами сердца – самые мощные и большие бомбы на свете – всюду, везде, кругом".

В кафе-баре Восток играла узбекская музыка, взрывающаяся каждую секунду сотней арбузов и дынь и разлетающаяся мякотью, сочностью и семенами, обещающими Казахстан, Туркменистан, Кыргызстан и Таджикистан. Курт и Крист взяли по стаканчику виски и присели за стол.

– Будто мы алкоголики, – произнес Крист и сделал глоток.

– Мы будто сидим в гигантских желудках, бурдюках и горбах.

– Хорошо. Что не так?

– Ничего, просто жизнь здесь такова, что или работа, или отдых. Только что-то одно.

– А музыка? А стихи? Они не работа?

– Сама жизнь. Целиком. Изнутри и снаружи. Я – мясо на шампуре из мелодий и слов.

– Жаришься?

– Я горю, просто пылаю, меня надо тушить, но никто этого не хочет – даже я.

– Нет, это не так. Ты тушишь себя алкоголем.

– Конечно, шутник. Ты забыл, что я пью огненную воду, ту, что горит. Сжигает меня.

– Пусть так, но вода есть вода.

– Иногда лед обжигает сильнее огня.

Сделали еще по глотку, обратили внимание на девочек, вибрирующих матками и втягивающих в них воздух, чтобы раздуться и полететь. Не стали им ничего говорить, хоть знакомиться и хотелось, так как шла их молодость – по телевизору, висящему на стене, на улице, но только не в них самих, так как человек – это всё, кроме него самого.

"Эми, я не изменяю тебе, хоть ты и наверняка с другим мужчиной, рисующим овалы твоих ягодиц, плавающих в бассейне в качестве самых хищных рыб, пожирающих насекомых, друг друга, пенисы и людей".

Зашли парни, устроили скандал, взревели, как турбины, и улетели в дверь, захватив девочек и выпивку, ждущую леонидов, которые разобьют все бутылки, пав на крыши с небес.

– Курт, пойдем отсюда, у меня в гараже мотоцикл, надо немного поправить его, настроить, а вообще он в норме: можно гонять.

– Отлично, идем.

Они допили вискарь, вышли и сели в трамвай, лязгающий колесами стихи Маяковского, читающий их. Понеслись по маршруту, наблюдая звезды, врезающиеся в окна и корчащие рожи пострашнее, чем взгляд Гегеля на восток.

– Главное, не сломаться в пути.

– Давай о хорошем, – попросил Курт и закрыл глаза, чтоб видеть всё.

10. Говядина ест свинину

Трамвай довез их до гаражей и пустырей, там Курт и Крист нашли нужный гараж и устроились в нем. Крист занялся мотоциклом, Курт закурил. Он дымил на пне, наблюдая собаку, бегущую мимо.

– Собака, – произнес он. – Мы у бога покупаем диких животных, отдавая взамен свою жизнь.

– И не только, – отозвался Крист.

– Конечно. Мы пока молоды и многого не понимаем. Так не знаем вселенной, которая может быть не больше тарелки супа и которая может быть им самим. Просто космонавты сужаются и сжимаются, когда улетают в него. Там они съедают суп и возвращаются. А тетя Клава моет тарелку и накладывает еще.

Крист завел мотоцикл, уселся на него, подождал Курта и помчался, пугая воробьев, голубей и гномов, вылезших из пещер на шум и поглаживающих свои животы, наполненные абстракцией и мечтами Гейне об отдыхе в Абхазии и в Крыму.

"Летим, весело, здорово, разгоняя пространство, разрезая его и подавая бездомным детям, чтобы они ели его и росли сильными и большими".

Выехали на дорогу, чуть не врезались в фуру, объехали ее. Заскользили по ветру.

– Это гибель, счастье, полет!

– Да, горы Кавказа и гонка по ним! – вслед за Кристом заорал и Курт.

Мчались, подпрыгивали на ухабах, пели песни Кобейна, а музыкой был мотоцикл, уносящий их на планету Сатурн – к хинкали, толме, шашлыку, посиделкам, возлияниям и снегопаду со снежинками размером с автомобиль Ока.

"Какая легкость, сегодня же запрусь у себя и буду писать музыку, состоящую из абрикосов, разрывов, ранений, разборок, выстрелов, проломленных черепов, дынь, арбузов, растяжений, боли и стран Мозамбик и Бенин".

На перекрестке Крист затормозил, пропустил светофор, переходящий дорогу, скачущий на одной ноге, и последовал дальше.

– Вот это летим! – прокричал Крист.

– Да, согласен, словно эпидемия любви обрушилась на город Тамбов и заставила всех влюбиться!

– Друг в друга?!

– Нет, просто влюбиться!

– Как это?!

– Ну как катаются просто так, а не едут куда-нибудь!

Тормознули у винного магазина, взяли бутыль портвейна, вскрыли ее, сели на мотоцикл, сделали по обширному глотку. Зажужжали, зазвенели, загремели.

"Отличная жизнь, полная золота и дерьма, но мне хочется драйва, огня, железных гитар, телесности, рваных струн, Чечни, Дагестана в выпивке, чтобы пить пылающую Чечню, глотать вскипающий Дагестан, плеваться огнем и теряться в толпе этрусков утром, весной и днем".

Курт сидел позади Криста, обнимал друга и размышлял. Он думал о том, что жизнь – безусловно игра, компьютерная, так сказать, что люди и животные – персонажи. Боги режутся друг с другом. Контролируют всё. И потому вопрос "есть ли жизнь на других планетах?" смешон: если ее и нет, то она может в любой момент появиться. Просто нажатием клавиши. А наша задача заключается в том, чтобы стать героем – вырваться за пределы игры, ожить, превратиться в Скайнет своего рода и в дальнейшем занять место бога: то есть начать играть.

"С Кавказом воевали потому, что не хотели того, чтобы кто-то маячил над головой, брал высоту собой".

Им сигналили и кричали, грозили суровой расплатой, кто-то даже увязался за ними, но быстрл отстал, скис и исчез.

– Просто шикарный день!

– Полный виолончели и контрабаса!

– Альта, мой друг, мой брат!

– Тормозни у книжного магазина, мне надо купить Бротигана!

– Хорошо, нет проблем, Курт!

Через пятнадцать минут Крист остановился, начал пить из горла, Курт же прошествовал в магазин, выстроенный из книг, погрузился в музыку слов, орущую, ревущую и визжащую, вздымающуюся в небеса и падающую на мир, погребая его обломки и останки под собой.

"Хорошее дело, Бротиган тут горяч и натаскан на запах воров и убийц, он ищет их, цепляется в них, кусает, преследует и сдает тысячами в полицию, наполняет тюрьмы, вышедшие из недр Сократа, из его ума, порожденного сексом пистолета и шпаги, пришедших к нему из наших дней, чтобы совокупиться, породить разум и умереть".