"Пустое, лучше не обращать внимания на случайные мысли, на компанию дагов, кричащих что-то мне вослед, крутя пальцы около виска и намекая тем самым на сошествие с ума или пулю из пушки, плевать, не стоит думать об этом, даги есть даги, им только и хочется, что ломать и улыбаться в тридцать два зуба, во весь алфавит, за исключением самой ненужной буквы, маленькой скромной я, поставленной в самом конце, так как я есть язык".

Лихо проносились машины, героиновые и кокаиновые, пронзали ночь с ее восхождением и нисхождением Христа, составленного из букв героического алфавита, с арамейскими буквами и сирийскими уклонами и поцелуями ветру, вывескам и дорожным знакам, то есть всему домашнему, теплому и уютному, созданному ничем.

"Если бабушка варит щи, то кидает туда вместо мяса железо. Это логично и правильно, приятно ведь положить сметану в красное, съесть его, а потом обгладывать и обсасывать металл".

Выкинул давно догоревший бычок, попал в урну, обрадовался тому, будто выиграл миллион, посмотрел на небо, которого не было, так как с высоты смотрело лицо Пиночета, и перешел дорогу, чтобы идти по темной части, не попадая на свет и не выпячивая свое лицо, похожее на нечто стоптанное, разбитое, недостроенное, заброшенное и привлекающее только бродяг и собак.

"Сочи, что-то сочное, девка или морковь, и то, и другое, розовое, упругое, но я сейчас не об этом, ведь речь в моей голове идет о Эми, которая дала мне знать, что я ненормален, таков, как крайне тонкое тело на огромных и мясистых ногах, подкатившее к ней и попросившее секса. На что она ответила отказом, отошла и подала секс с собой нищему, стоявшему на углу".

Добрался до дома, рухнул в кресло, не снимая ботинок, этих книг, на которых можно прочесть историю улицы, города, страны, человека со средней буквы, пьющего гранатовый сок и жующего тартинки, чтобы лениться и ничего не делать, так как любой поступок – убийство.

"Виселицы везде, каждый человек всю жизнь видит одно: бывшие качели, на которых петля".

Часы показывали глубокую ночь, близящуюся к рассвету, который подаст булочку, конфету и кофе прямо в постель каждому человеку. Курт вышел в инет и начал писать друзьям, общаться с их сонными и отсутствующими в сети умами, чтобы их владельцы ворочались в кроватях и видели национально-освободительный сон.

"Общаться, писать, отправлять музыку, смайлы, ничего здесь плохого, но хочется быть боксером, врачом, строителем, чего не дано, так как общение по интернету превращает человека в облако, которое входит в виртуальное пространство и идет там дождем. Снегом, когда зима".

Вырубился в кресле, зачеркнул день и отрывок ночи, чтобы стреляться с собой на каждом углу и в каждой точке быстрого питания, где подают автоматы, пистолеты и ружья.

9. Капитан Салехард

Проснулся от дверного звонка, разлепил веки и пошел открывать. Пришел Крист, принес новую музыку и стихи. Курт удивился, так как все писал сам, но ничего не сказал. Поставил чайник на пламя.

– Спал?

– Угадал. Почти. Так как грузил во сне вагоны.

– Устал?

– Безусловно, – ответил Курт и зевнул.

– Сейчас на улице новые правила: люди надевают на головы горы и ходят так, в камнепадах, снегах и льдах.

– Да, люди подорожали, каждый засветился как мог.

– А не надо было им говорить, что жизнь – это съемка. Сам виноват.

– Кругом.

– Давай лучше чай пить.

– Конечно. Он нужен внутри всем нам.

Курт разлил чай, уронил свой стакан, чертыхнулся, вытер пол, налил себе снова, присел и подумал, что Африка – это не континент, а книга стихов, просто большая, такая, вмещающая в себя людей, реки, дома, львов, гепардов, гиен.

"Все зарифмовано в ней, издано, продано или лежит на полке в магазине, готовое в любую минуту сорваться и рвануть на футбольное поле, играть и громить врага".

Крист сделал большой глоток желтого цейлонского чая и посмотрел на Курта.

– Ты стал новоселом своей души. Раньше она была у тебя внутри, теперь – снаружи.

– Кладу ее под голову и сплю.

– Мягкая?

– С иглами. С дуновением азиатского ветерка.

– Азия наступает, – закурил сигарету Крист, – она трубит в трубы и на слонах движется вперед.

– Африка тоже. Слоны и носороги породили танки, души их там. Танк – вывернутый наизнанку носорог или слон.

– Жесть, не поспоришь тут.

Схватились за животы и рассмеялись, наклонившись вперед. Долго хохотали, сходили с ума, ржали, сотрясали себя и все то, что далеко от земли, к примеру, в соседней галактике, где ездят автомобили Газ, Ваз и Уаз.

– Ну и ха-ха, – произнес Курт, приходя в себя.

– Это да, не поспоришь.

Замолчали, прислушались, с улицы неслось "Рейнджерс, я за тебя!"

– Почему не Селтик кричат? – спросил Криста Курт.

– Селтик и так чемпион.

– Ясно. По косячку?

– Можно. Давай.

– Сейчас.

Комната поплыла в дыму, загустилась, заглотала ватрушку и двух человек, стала танцевать и петь. А чуть позже полетели мысли, черные, жгучие, страстные, но Курт и Крист заработали мухобойками и застелили пол содержанием своих зарифмованных друг с другом голов.

– Что это?

– Это мухи.

– Непохоже на них.

– Да они, тебе говорю.

– Не знаю. Не думаю. Вырабатываю магний, слюду и руду. Кручу колеса огромных машин в голове и выбрасываю из нее себя, людей и телевизионные антенны.

– Зачем антенны? Они прорастут из твоей головы, сменят волосы, будешь только стричь их иногда.

– Не мучай меня, Крист, угомонись, каждая затяжка делает космос, строит его и расширяет.

– Конечно. Ведь всё началось с двух узбеков, которые пришли и начали класть кирпич, возводя вселенную.

– Просто кирпич?

– Ну, конечно, теплый, горячий, красный. Посмотри на солнце: его построили таджики или армяне.

– День за днем?

– Иногда. В перерывах жевали насвай или пили коньяк.

– О, под огоньком.

– Конечно, ведь, говоря Кыргызстан, мы разгрызаем в этот момент хрящ и сухожилие коня.

– А говоря Гагарин, представляем муки и сложности, долгую подготовку, полет собак, полет человека, недолгое время в космосе и неизбежный возврат.

– Конечно, а надо так: прошелся немного, открыл ключом дверь, зашел в космос, разулся, надел тапочки с собачками, сел в зале, открыл вино, выпил стакан и затянулся кубинской сигарой. Слушая желтую музыку. Легкую и свою.

Разомлели, расширились, растянули жевательные резинки мозгов, выдули пузыри, каждый из которых – предсмертная маска Т-1000, в кипящем котле, металле, живущем сто тысяч раз.

"Какое полноправие в голове, будто мозг бежит по улице и глотает людей, уносясь к далеким берегам и маленьким обидам, нанесенным прохожим осетином империи США".

Столкнулись в воздухе на высоте в тысячу километров над землей, засветились, отобразились друг в друге, по-чеченски и по-ингушски распались и разошлись, показали ножи, пушки, зубы, предложили друг другу мировую и Вторую мировую войну, которую ранее выковырял из зубов вилкой старик и выбросил в море, пьющее ночь и день.

"Звать можно только венгерские фильмы, подзывать их к себе, поглаживать, кормить мясом, бульоном и смотреть на то, как они от мяса и бульона переходят к твоей руке, оставляя от нее только музыку Брамса и Шуберта".

Курт немного отошел, огляделся, скосил глаза и подумал об уплотнении жизни, которое скоро станет таким, что на бойнях и мясокомбинатах будут делать тушенки с душой свиней, овец и коров.

"Когда тушенка будет кончаться, дети станут совать в банки пальцы, макать их в холодец и жир и с жадностью есть преобразованные карандаши, ручки, тетради и ластики, удивляясь вкусу и калориям оных".

Они бросили курить и зашлись легким кашлем, синхронно, после чего Курт открыл окно и свесился из него, дыша македонским воздухом.

"Причина человека – рак. Рак породил его. И болезнь, и животное. Человек должен идти назад, пятиться, омолаживаясь и становясь вечным, стремясь к антивселенной, второму уху, которое отрезал себе Ван Гог, не поняв его суть, то есть подумав, что это Степан или Ахмед где-то в Российской империи наезжают на него".