Весь персонал прыснул со смеху. Афроамериканец с хорошим акцентом возмущённо говорит:

– А чего это он меня Мишей называет?

Это действие придаёт ещё большей милоты.

– Всё ребят, отпускайте меня, пошла дальше спасать…

– Ну, Вы это, заходите, если что, – в стиле советского мультика «Жил был пёс» сиплым голосом процитировал санитар, – у нас всё равно реаниматолог сегодня выходной.

– Как выходной?

– А вот так, никто работать не хочет, – пожал плечами санитар.

Это только у нас в стране в реанимации нет реаниматолога, и справляется психиатр всеми подручными средствами, руками, мешком Абу, интеллектом и выдумкой, ведь препаратов нет, а чтобы уколоть сибазон, нужно первоначально заполнить пятитомник документов и никак по-другому. И только попробуй не «завести», от Пабла получишь под первое число. Ничего страшного, что ты психиатр, а не реаниматолог, «главное, шоб статистика хорошая была».

Руки подтрушиваются. Сердце стучит. «Прорвёмся» – так говорила бабушка. Не успела дойти до пропускника, вижу – скорая едет. «Твою мать» – звучит подбадривающе у меня в голове. Женщина лет сорока в компании с мощными санитарами. Бегу в кабинет, со мной дежурит моя любимая Марина Степановна, с синими тенями, шикарным бюстом и формами, начесом на голове, она всегда излучает оптимизм и надежность. В обиду никогда не даст, скорые часто подсовывают проблемных пациентов, нельзя их осуждать, это их заработок, но на неё ты можешь всегда положиться, поможет отстоять горой и отбиться от любой неприятности. А их, конечно же, много.

Заходит вся бригада и пациентка. От неё очень тошнотворный, не приятный запах. Глаза напуганы, к чему-то прислушивается, постоянно плачет, прячется, закрывает руками лицо. Крайне худая, изнеможенная. Вещи висят. Губы пересохшие.

– Здравствуйте, что у нас случилось? – начала бодро я.

Пациентка закрывает уши и начинает что-то бормотать, по типу молитвы. На вопросы не отвечает. Контакту не доступна ввиду тяжести психического состояния. «Ясно, психоз, голоса в голове, моя девочка».

– Мария Фёдоровна, это наша старая пациентка, неоднократно лечилась у нас, есть инвалидность второй группы, проживает с матерью в возрасте восьмидесяти лет, терапию не принимала уже давно. Около месяца назад мать умерла, на улице холодно, соседи не сразу заметили, когда запах появился – вызвали полицию, думали, в квартире никого нет. На звонки никто не отвечал, на стук – так же, взломали дверь, зашли, а там мёртвая мать и она сверху на ней лежит, пыталась мёртвую мать кормить и укладывать в постель, носила умывать, в общем, когда попробовали её забрать, пациентка крайне сопротивлялась, постоянно повторяет: «Мама, мамочка». По-видимому, не ела давно.

– Кошмар, давление?

– 70 на 40.

– М-да. Ну что, по району в какое идёт?

– В семнадцатое, – с состраданием говорит Марина Степановна.

– Вызывайте отделение, – командую я. – Давайте осмотрим её и покупать нужно.

– Будет сделано, – откликается Степановна.

Заполняю быстро историю. Выраженная кахексия. В лист назначения вписываю много глюкозы, витаминов, препаратов, поддерживающих работу сердца и нейролептики с осторожностью, боюсь давление снять, и так слаба. С диагнозом: «Шизофрения, параноидная форма, непрерывный тип течения. Обострение» отправляю в отделение. Прощаюсь со скорой, раздаётся ужасный звонок местного дискового телефона, который ещё витиеватым шнуром привязан к стенке. Его не перепутаешь ни с чем, всегда, когда он звонит – это неприятность какая- то. Я думаю, что, спустя долгое время, этот старый телефон сороковых годов будет часто мучать меня в кошмарах.

Беру трубку, на том конце провода слышу:

– Это дежурная медсестра, 8-е женское Вас беспокоит, у нас бабушке плохо.

– Что случилось?

– Она без сознания…

– Давление?

– 40 на 0.

«Твою мать», швыряю я трубку и, на лету натягивая пуховик, кричу санитару Валере:

– Побежали.

Сугробы по колено, пот неприятной струйкой течёт по спине, кричу на санитарок:

– Расчистить не могли? – залетаю в палаты.

Женщина лет девяноста лежит посреди столовой без сознания, пульс на артерии не прослушивается. Бью прекордиальный удар и кричу, чтобы немедленно вводили весь жизнеспасающий коктейль. Спустя пару минут пациентка приходит в себя, открывает глаза и очень медленно, слабыми, покорёженными тяжелым трудом и болезнью руками, откидывает мои, при этом говоря:

– Та отстань ты от меня.

– Простите, милая, но пока в мир иной не отпускаю, не на моём дежурстве.

Выхожу на порог, закуриваю, Валера вместе со мной.

– Фёдоровна, высший пилотаж, но я больше с Вами дежурить не буду, с другими докторами по воскресеньям максимум одного пациента принимаем, весь день чай пьём, а как Вы дежурите, ящик Мондоры открывается…

– Пандоры, Валер, Пандоры.

– Та какая, нафиг, разница, и воды выпить не дадите, я Вас уважаю, конечно, но больше в смену не встану.

– Хорошо, Валер, договорились.

– Не, ну Вы не обижайтесь…

– Не буду.

Пролазим по сугробам обратно, не успев дойти, слышу, в кармане вибрирует телефон.

– Алё, Мария Фёдоровна, это Карина Сергеевна из одиннадцатого.

– Я Вас приветствую, соскучились по мне?

– Конечно, как дежурство?

– Просто прелестно, легко и не принуждённо. А Вы, небось, дома отдыхаете?

– Да, пекла пирог, завтра Вас угощу.

– С огромным удовольствием. Что вашей душе угодно?

– Да у меня проблема небольшая возникла, там у моего пациента злокачественная побочка, скорее всего, началась, корректоров у нас в отделении нет, я бы Вас не дёргала, а там мама очень скандальная, можете прийти уладить, и раздобыть корректор? Помогите, пожалуйста.

– Конечно, помогу. Сейчас буду.

Валера пошёл своей дорогой, а я в другую сторону по направлению в одиннадцатое мужское отделение. Минут пять идти, милый дурдом весьма многокорпусный и разные корпуса расположены друг от друга минутах в пяти-десяти.

– Дежурный доктор, открывайте.

Не успев войти, на меня налетает женщина с криками, в голове проносится: «От осины не родятся апельсины».

– Вы угробили моего сына, я на Вас жалобу напишу, твари, нелюди, сукины дети!

– Так, так, так, для начала, здравствуйте, я дежурный доктор и я здесь, чтобы разобраться в состоянии Вашего сына. Не переживайте, сейчас всё уладим.

– У него голос пропал, он умирает, а Вы ничего не делаете.

– Если Вы позволите мне сейчас пройти, я очень внимательно посмотрю Вашего сына и максимально быстро попробую помочь ему.

– Сука тупая.

– Женщина, прошу Вас, подбирайте, пожалуйста, слова, перед Вами врач, которому Вы не даёте пройти и тем самым забираете время у Вашего сына.

Захожу на наблюдательную сторону. Обшарпанные стены, бетонный пол, ремонт не делается – это для того, чтобы у пациентов была мотивация принимать назначенную терапию и поскорее перейти на санаторную половину, по одной из версий. Однако по другой – отсутствие государственного финансирования или жадность Пабла. Человек тридцать здоровых мужчин, панцирные кровати, кто фиксирован, многие галлюцинируют, в основном, одеты в то, что добрые люди принесли им из церкви.

Санитар проводит меня к пациенту.

Парень лет двадцати пяти, стоит, перетаптываясь с места на место, руки согнуты в локтях, видна скованность, рот приоткрыт, язык в рот не помещается, слюна течёт, голос охрипший…

«М-да, хорошо нафаршировали».

– Как зовут? – спрашиваю я у медсестры. – Принесите мне историю болезни и воду, пожалуйста. А, и что у Вас в отделении есть из препаратов?

– Миша, уже несу, – молоденькая сестричка тревожно бежит в сестринскую.

– Мишенька, солнышко, сейчас станет легче, сейчас таблетку выпьешь, два укола сделаем, и станет легче.

Делаю все назначения, сама описываю всё в истории болезни. Зову медсестричку:

– Скажите маме, чтобы пошла в аптеку и купила ему самые дешевые сосательные леденцы от горла.