«Ой, ой, правду говорили», – подумалось мне.
– Здравствуйте, Павел Васильевич, – робко начала я, со стороны слышалось, что голос предательски срывался, сердце выскакивало из груди, в голове шумело.
Он не спешил отвечать, едко, пристально и с пренебрежением рассматривал, затем расплылся в улыбке, обнажив свои мелкие зубы, потемневшие от табака:
– Ну здравствуй, дорогэнька, – процедил он, – не с того ты свою карьеру начала. Это что за жалобы здесь на всех?
Взяв толстой рукой лист бумаги, он швырнул его в меня по столу. Ты с первого дня «доганы» хочешь? Так я тебе устрою, – довольный своей властью и, увидев в своей реплике что-то смешное, он разразился мерзким смехом. Сквозь него он продолжил:
В трудовой книжке на первом месяце работы будет красоваться отметка о некомпетентности. Ещё раз такое повторится – вышвырну, как непутевую псину, поняла меня?
– Я прошу прощения, я… не нужно, больше так не буду, честно, я не хотела…, – слёзы предательски подкатывали, всеми силами удерживая своё достоинство и чтобы не разреветься, я стояла, опустив голову.
– Свободна! Тупая медсестра…
– До свидания.
Я пулей вылетела из кабинета. Его секретарь, окинув меня взглядом, с ухмылкой продолжила что-то набирать на клавиатуре своими холёными фиолетовыми ноготками. Выйдя на улицу, я всё-таки разрыдалась.
Навстречу шла Аня.
– Машунь, что случилось? – в её взгляде читалось беспокойство. Да так, ничего, – пытаясь взять себя в руки, я как-то промямлила. Была у Пабло?
Угу, – и здесь я разрыдалась в голос, от обиды и несправедливости. Эй, прекращай, начальство не выбирают, все воем, но другого нет. У него крепкие связи в министерстве, сколько толковых докторов уволилось из-за этого, но держись, главное, что ты благое дело делаешь, людей спасаешь, а на пациентку не обижайся, такое впечатление, что ты в дурдоме работаешь!
Сквозь слёзы мы прыснули от смеха.
Да, действительно, попутала, думала, после сегодняшней моей беседы с шефом, – работаю где-то в разведке и попала в плен к гестапо.
Да, да, все не любим на ковёр ходить. Каждый в больнице бендиа зепины пьёт после общения с ним, но не переживай, у нас много и хороших людей, правда не верь никому, – здесь тебе улыбаются, а за спиной всё равно проституткой, алкоголичкой или наркоманкой будешь. Особенно здесь не ценят специалистов и хороших людей. Интриги, скандалы, расследования… Кто с кем спит – особая тема для вынесения на повестку дня кофе-брейка каждого отделения.
– Анют, чего люди такие? Почему нельзя искренне и душевно жить, любить то, что ты делаешь и радоваться жизни? А?
– Машенька, здесь половина – раненные сами. Это ты только пришла, а я здесь пятнадцать лет работаю. Дурдом высасывает, слишком много горя видишь ежедневно, привыкаешь, год идёт за пять, по закону год за два, а на практике – за пять, множество жизней проживаешь, иначе ты не доктор, нужно сопереживать и разделять, любить людей, тогда только ты исцелять будешь, всё остальное – бутафория. Ладно, потянуло на философию, кофе пить идём?
– Идём, – и мы зашагали по милому дурдому, уже осознав, что между нами зародилось светлое чувство настоящей дружбы.
Мне девять. Идёт урок русской литературы. Ноги подкашиваются. Нужно рассказать с выражением стих. Стих взяла на свой выбор. «Сижу за решеткой в темнице сырой....вскормленный в Неволе орёл молодой…» – слова льются из меня и, фактически, я проживаю все эмоции этого заключённого с его другом – орлом, рассказываю с чувством, с толком, с расстановкой… Завершаю своё декламирование, слышу одобрительное нашей учительницы:
– Машенька, садись – пять! – вприпрыжку бегу и сажусь на своё место к Вовчику, моему самому близкому и дорогому другу.
Вовчик уже пробует курить, частенько приходит с фингалом под глазом: «Мамка пьёт», и наша дружба неразделима. Я пишу ему контрольные, потому что: «Учиться нужно хорошо, иначе будешь дворником». А я не хочу, чтобы Вовчик стал дворником, а учиться у него не получается. Зато хорошо получается носить мне портфель и защищать меня. Мы хихикаем над новой учительницей, у неё вперёд зубы, и Вовчик очень хорошо её пародирует.
– Дети, растущие в неполноценных семьях, не могут быть достойной ячейкой общества. Потому, что они сами неполноценные, – говорит Ольга Степановна, сквозь свои зубы-вперёд. – Поэтому, Вовочка, я не держу на тебя зла, кривляние меня – это лишь способы твоей защиты, а у тебя, как всегда, не сделана домашняя работа, поэтому – два.
В моём детском сознании от несправедливости поднимается волна негодования. Что значит неполноценные? В чем Вовчик неполноценный? Он невероятный. Я тяну руку:
– Ольга Степановна, скажите, а в чем моя неполноценность? Ладно, Вы Вовчика не любите и говорите, что из него ничего не выйдет, потому что у него отца нет и мама пьёт, а я то чем неполноценна? У меня мама есть, папы нет, но занимаюсь то я на «Отлично»!
Ольга Степановна что-то блеет, невнятно, непонятно, мой вопрос заставляет её врасплох, а я продолжаю:
– У меня две руки, две ноги, голова, в четверти у меня ни одной четверки, все пятёрки, я хожу на танцы, на английский, на рисование, и ни я, ни Вова, ни Алина, у которой есть и папа и мама, мы ни чем друг от друга не отличаемся. У нас просто особенные семьи и папы нас очень любят, просто не живут с нами вместе. Так почему Вы нас обзываете Неполноценными?
Спасительный звонок об окончании урока прерывает эти дебаты. Степановна говорит: «Урок окончен», я злобно на неё смотрю, беру портфель, и мы с Вовчиком плетёмся домой. Вовчик с опущенной головой говорит:
– Маш, не права ты, папка как в тюрьму сел – ни разу не написал. Не любит он меня. Да и мамке я не нужен. Она мне всегда говорит, что лучше б я сдох, или она аборт сделала. Единственная, кто меня любит, так это бабушка. Я к ней по ночам иногда сбегаю, когда мамка пьяная сильно и драться лезет.
– Вов, ну любят они тебя, и я тебя люблю. Вот вырастим – поженимся, купим дом, детей родим, я врачом стану, ты выучишься, станешь президентом и всё в жизни…
– Машуль, шутишь ты всё, а я вырасту – стану милиционером, не хочу президентом, хочу преступников ловить, и чтобы детей не обижали…, – на этом диалоге мы прощаемся.
Захожу в дом, спрашиваю у бабушки: «Бабуль, а папа меня любит?» Бабушка говорит, что очень, просто занят делами и не приезжает. Мне спокойно, ведь особенными всегда очень интересно быть. Вот я, например, очень особенная, семья у меня особенная, мама постоянно на работе, бабушка заставляет меня играть на пианино и не даёт смотреть мультики, говорит – «нужно быть во всем лучшей», «нужно читать и быть человеком». А я умею разгонять тучи: если сильно сконцентрироваться, то можно заставить тучи рассеяться, и выйдет солнце, пару раз такое получилось. Сейчас уже четверть заканчивается. Скоро лето, и можно будет читать сколько угодно книг и купаться в пруду. А потом наступит зима, и на мой день рождения он приедет, и я ему обязательно расскажу об Ольге Степановне, какая она глупая, ох и выдумщица, а у меня папа самый лучший. А Ольга Степановна сама неполноценная, раз такое говорит.
Обожаю осень. Льёт дождь. Он успокаивающий и освежающий в то же время. Какой-то философский. Мама отпросилась с работы и везёт меня в больницу. У меня в груди опухоль, быстро растёт, ну это и понятно, ведь мне уже тринадцать и я, одна из первых, надела бюстгальтер ещё год назад. Уже даже можно одевать прозрачные кофточки, чтобы лифчик был виден. Мы приезжаем в онкологический центр. Пожилая врач называет меня ласковыми словами, она мне очень нравится, добрая она и как-то сочувственно со мной говорит, я раздеваюсь, снимаю свою гордость – лифчик, и она делает осмотр. Говорит, что срочно на операцию через неделю. Я говорю, что не могу, у меня контрольная по физике, мама неудобно улыбается, и мы идём сдавать все анализы. Говорит, что в понедельник будем. Я, если честно, вообще не хочу никаких операций. Мы с мамой едем в магазин и покупаем мне сапоги. И не простые, а какие хочу именно я, высокие ботфорты! Представляете! Ботфорты! Правда я не знаю, куда их буду носить, наверное, мама даже на дискотеку отпустит, раз такие сапоги купила, в школу ж в таком ходить нельзя.
