Тем временем на сцене разыгрывались бурные события. Часть зрителей, в негодовании бросилась сводить счеты с причиной раздражения. Обслуживающий персонал также высыпал на сцену, разобраться в причине световой феерии.

Вышедший к микрофону представитель администрации, тут же объявил представление закрытым и призвал публику разойтись. Но успокоить обманутых в ожиданиях зрителей оказалось не просто. Обстановка накалялась и на защиту незадачливого фокусника была призвана милиция.

– Не трогайте меня! Не трогайте, вам же хуже будет! – как мог, отбивался лектор.

– Это что было? – кричал, бегая по сцене, администратор. – Он мне чуть клуб не спалил. Да я тебя на всю жизнь засажу,

псих ненормальный. Откуда, он взялся? Я спрашиваю, как он сюда попал?

– В психушку его! – тянулись через головы милиционеров руки. – Он же ненормальный.

– Это я умалишенный? – неожиданно взорвался лектор. – Нет, это вы ослепли; лишились рассудка. Вы пренебрегли Истиной; удалились, от Неё, и погубили свой духовный мир.

Над вами грозовые тучи! Космические катаклизмы ознаменуют начало новой эры. И вы погибните в космическом огне. Новое время ждет человечество; люди новой формации. Все начнется с белого тумана; его смертоносные клубы спустятся на Землю, вот тогда все и начнется… Когда снега растают и с мира спадет пелена – наш дом будет преображен…

– Бей гада! – возмущенная публика уже не стеснялись в выражении чувств.

– Слепцы! Вы не понимаете? Вы исчерпали себя, и больше не растете. Вся ваша жизнь в трех нотах, вам не доступна музыка времен. Бегите, прячетесь в своих норах: все ваши мысли низменны; во тьме невежества закончите свой путь. – Да, он издевается нал нами! – громче других, возмущался администратор, но вышедшего из под контроля лектора, уже нельзя было остановить.

– Амебы…. Вырожденцы! Почувствуйте край бездны. Иначе вас ждет незавидная судьба.

Андрею было трудно наблюдать за вышедшей из-под контроля ситуацией; слушать толпу, так грубо поносящую отца. Он не хотелось верить, что все зашло так далеко. Что умный, далеко неординарный человек, так глупо выставляет себя на потеху.

Когда внезапно погас свет, погрузив зал в темноту, наступила бездыханная тишина. На какие-то мгновения Андрей ощутил состояние невесомости. Тело приподняло над креслом и потянуло вниз, в партер, в сторону сцены. Почувствовав подкативший к горлу ком, он сжался, и вцепился в ручки кресла…

Вокруг, словно на привязи, носились многоцветные сгустки света. Кто-то взмахнул в темном пространстве огненным мечом и сквозь рассеченный потолок, в зал пролился звездный поток. В его сиянии, гуру, полукругом сидевшие вдоль заднего занавеса, поднялись над сценой, зависли ненадолго и вереницей взмыли в небо. И стоило их силуэтам слиться с мерцающими звездами, щель в потолке исчезла, раздался громкий хлопок и тут же дали свет.

Андрею не было стыдно за отца, скорее некомфортно. Обхватил голову, он сжал ее с такой силой, что вместе с физической болью почувствовал облегчение. Все его внимание было приковано к фигуру отца, в плотном кольце, уводивших со сцены, милиционеров.

Когда вернулся дед, он все еще сидел, пряча лицо в ладонях; глотая слезы и сбрасывая с плеча тормошившую его, старческую ладонь.

– Хватит тебе! – не отставал «старик». – Ты уже взрослый, и должен принимать все, как оно есть.

– А что сталось с ассистентами отца? – неожиданно для себя спросил Андрей.

– Какими ассистентами? – насторожился дед.

– Да это я так! – отмахнулся Андрей. – Показалось…

– И все же, знаешь, что я тебе скажу?! – бодро добавил «старик». – А твой отец не промах! Какое представление устроил, напоследок? Всем трюкам трюк. Не успели мы сопроводить его в надежное место, как он сел на стул, бросил петарду нам под ноги, и пока мы очухались, нашего фокусника и след простыл. И все равно…, он мне никогда не нравился. У него, глаза… сумасшедшие!

– Когда долго всматриваешься в бездну, бездна начинает всматриваться в тебя! – процитировал Андрей, Ницше.

Всю ночь ему снился сон, в котором он пытался вытащить отца с объятой пламенем сцены. Только под утро напряжение спало и все глубже погружаясь в сон, он думал о таком близком и одновременно далеком времени, когда и он, и дорогие ему люди были совсем другими.

51/

Лубянка

Москва 1988г.

Прибыв в Москву, Павел Васильевич Платов предпринял все положенные меры предосторожности. Старое, казалось, ставшее бесполезным, конспиративное мышление, вернулось быстро. Слежки, он не обнаружил, но чувствовал тревогу и видел мелкие, но очень точные приметы опасности. В какой-то мере, это даже бодрило. Что-то знакомое разлилось по телу. Врожденным, засевшим в каждой клетке навыкам не требовалось время для раскачки.

На первый взгляд ситуация казалась совершенно неприемлемой, затрагивая не столько внука, сколько его самого, старого советского чекиста. Один перечень возможных обвинений просто удручал. Использование служебного положения; несанкционированное проникновение в секретные архивы; попытка разглашения государственных тайн; попытка передачи иностранной организации закрытой информации. На лицо явная, враждебная, антисоветская деятельность…

Дело в любую секунду могло получить огласку. И самым страшным было то, что его фигурантами могли стать первые лица государства. Нельзя было дать ему ход; позволить раскрутить; сделать знаковым. В «конторе» Генсека не жаловали; многие приравнивали его действия к предательству. Пусть с опозданием, в стране, наконец, пришло всеобщее понимание, что со свободами заигрались. Печальным было то, что в центре всей этой истории оказался его внук; а это не то, что он хотел получить на склоне лет…

Что же пошло не так? До времени, он не беспокоился за внука, был уверен, что воспитал надежную смену; достойного советского гражданина. Конечно, хотелось, чтобы он пошел по его стопам, но тот выбрал журналистику… и стал классической жертвой западной пропаганды. На лицо все признаки разложения. Современная молодежь неустойчива и легко поддается чуждому влиянию. Простейшая приманка, это свободы – слова, совести, печати, информации… Звучит красиво. Завлекаюше. На самом деле, это пустышки… У западного общества не осталось внятной идеологии. Разве только деньги. Все пошло, безыдейно и подчинено наживе. И общество такое же! Кумиры… Звезды… Навязанные ценности… Они, как никогда близки к саморазрушению. Даже, делать ничего не надо. Нужно только ждать.

Павел Васильевич сделал несколько звонков. Долго и внимательно слушал абонентов на другом конце трубки. Затем, привел себя в порядок, тщательно выбрился и отправился на Лубянку. Войдя в курс дела, он прекрасно понимал какой уровень потребуется для решения вопроса.

Подходя к площади Дзержинского, он как всегда, почувствовал знакомое волнение. Он вышел на нее со стороны , где жил долгое время; этой дорогой, он ходил на работу вплоть до середины пятидесятых, когда начались «хрущевские» зачистки, и многие в их ведомстве лишились не только элитного жилья…

Желто-песочное здание Лубянки, действовало на него гипнотически, вселяя почти благоговейный трепет. Он чувствовал магическую силу храма меченосцев революции; его необыкновенную энергетику. По своей значимости и внутренней силе, комплекс был сравним разве что с сакральной для России, миссией Кремля. И как и Кремль, само понятие «Лубянка» быстро стало нарицательным, подразумевая и власть, и мистическую, сверхъестественную силу.

За долгие годы, что он здесь прослужил, комплекс претерпел немало изменений. И всякий раз, меняя облик и пропорции, он не менял внутренней обжигающей мощи; революционного напряжения. Словно грибница, невидимыми щупальцам, окутывал он бескрайние советские просторы; каждый город, село, каждый жилой дом.

«Хозяин» начал его очередную реконструкцию почти сразу, как только они перебрались сюда их Закавказья. И поручил это Щусеву.* Было решено объединить два здания выходящих на Лубянскую площадь в одно, но закончить реконструкцию помешала война. Долгое время здание было разноуровневым. Асимметричность крыльев придавало ему еще большую таинственность. И только к концу 70 десятых, после еще одной масштабной реконструкции, оно обрело законченный вид. В итоге, получился светлый, песочного цвета комплекс с доставшейся в наследство, мрачной репутацией.