Подчеркнуто холеный, источая природное достоинство, он смог сплотить вокруг себя народ. И стиснув зубы, мадьяры нашли в себе силы пережить беду; не прекратить борьбы. В послевоенной Европе, где на развалинах двух, некогда мощных империй рождались тоталитарные системы, венгры боролись за свои утерянные интересы. «Версальский мир еще заявит о себе», не уставал повторять адмирал….

Ну а пока, пока он мог насладиться семьей; кроме того, у него были мольберт и кисти. Он обожал музеи и картинные галереи, и ни за что не хотел мириться с тем, что уже при жизни, сам стал чем-то вроде музейного экспоната…

Выйдя из кабинета, Миклош Хорти разгладил полы темно-синего адмиральского мундира, поправил крест ордена Марии-Терезии и твердым шагом направился в жилую часть Дворца. Он шел по пустому коридору, самодовольно улыбаясь и не оглядываясь по сторонам. Это был чистый и светлый день; так хотелось тряхнуть сединой и ощутить, еще раз, эту удивительную радость бытия, как это было в Кендереше*, Пола*, Вене*. Ощутить свежесть жизни…

С этими светлыми мыслями, адмирал Хорти подошел к дверям комнаты сына, взялся за ручку двери и решительно вошел в помещение.

– Что у вас тут происходит, дети мои?– спросил адмирал, сел оглядевшись в кресло и закинул ногу за ногу.

– Мы обсуждаем с Раулем, вопросы утраты венгерского единства? – положив руку на плечо отца, ответил старший сын, Иштван.

– Какой язык предпочитает молодой Валленберг? Немецкий, английский, французский….

– Рауль пытается, говорить на венгерском… это у него получается с переменным успехом, – улыбнулся Миклош-млад-ший.

– Не утруждайтесь, Рауль! Этот дом пропитан интонациями всех европейских народов.

– Может быть, оставим немецкий? – неуверенно сказал Рауль.

– Это потому, что немецкий в моде в Швеции? – спросил регент.

– Осмелюсь предположить, что скоро все мы будем говорить на языке фюрера! – сказал Иштван.

– Для меня немецкий – это, прежде всего язык Гете! – сказал Рауль.

–В доме Габсбургов мне приходилось слышать лучшие образчики немецкого языка. Моим учителем был сам император.

– Если ты дашь Раулю несколько уроков, он быстро выучит венгерский. – сказал Миклош-младший.

– С такими преподавателями, я просто обязан сделать это в кратчайшие сроки. – улыбнулся Рауль.

– Говорят вы большой любитель путешествовать? – поинте-ресовался регент.

– Вы очень осведомлены, витязь Надьбаньяи*!

– В молодости я тоже был страстным путешественником. – довольно хмыкнул старый адмирал. – Но моя истинная страсть – море. Поверьте, это серьезная проблема для старого морского волка, руководить чисто сухопутной страной, каковой стала Венгрия. Знаете, как за глаза меня дразнят дорогие соотечественники? Адмиралом без флота, и регентом без короля. Правда Иштван обещает мне построить канонерку на Балатоне, – пребывая в отличном настроении, прищурившись, сказал Хорти-старший. – Но пока строит локомотивы.

– Швеция нейтральная страна, поэтому могу вам предложить только бриг.

– Два корабля это уже флот! – с легким сарказмом, сказал Миклош-младший.

13/

Чистые Пруды

Москва. 1981г

Возвращение в Москву, вернуло Андрея в привычную колею. Вдоволь, вкусив провинциальной жизни, он вновь окунулся в привычную атмосферу столицы. Он любил её дух, её

атмосферу, особенно в пределах Садового кольца. Старый город вдохновлял; где-то мистический, как на страницах Булгакова; дворянский, у Толстого; купеческий и хлебосольный, у Островского. Конечно, это уже был совсем не тот город, который он находил у Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Гиляровского; во многом потерявший свой первоначальный колорит. Но островки старины встречались повсеместно. Даже не островки, а острова, которые правда, очень быстро таяли. Все без исключения «новоделы», Андрею не нравились, как и сталинские высотки. Последние, просто напоминали ему, совершенно неуместные, вычурные кондитерские ляпы. Многочисленные предостережения предков так и не были услышаны:

«О! проклят будь кто потревожит,

Великолепье старины;

Кто на нее печать наложит

Мимоходящей новизны»*. (Н. Языков)

Конечно, он не ратовал за возрождение исторического города, с трущобами Хитровки, где «ошибка равнялась смерти»*(Гиляровский); и любил Москву такой, какой она сохранилась; где «в старых переулках за Арбатом, совсем особый город»* (Бунин). Он любил её дворцы, соборы, парки, бульвары, набережные, «улиц путаный узор»*( Гиляровский). Сливаясь воедино, они и создавали её замысловатую, неповторимую архитектуру. И каждый уголок, звук, цвет, малейшее движение пространства имели здесь свое естественное и знаковое наполнение.

Москва, была у него в крови. Ему было мало наслаждаться городом, хотелось без конца делиться своим чувством. И как только в Москву, к дяде, переехал Роман, он сразу же ощутил острую необходимость, показать столицу во всей красе; передать её неповторимый дух и колорит. И знал на ком будет вымещать свою страсть.

– Давай на Чистопрудненский. – едва услышав в трубке знакомый голос, сказал он. – Если на метро, станции «Кировская».

Встретились они тепло, будто после долгой разлуки. Роман узнал Андрея издали; у этого любимчика женщин и звезд, было одно отличительное качество, не предпринимая никаких усилий, он сразу же завоёвывал пространство. Вот и сейчас, его фигура, как-то естественно доминировала над толпой.

– Я покажу тебе настоящую Москву! – сходу взял он Романа в оборот. – Не по справочникам, а настоящие, заповедные места столицы. Чистые Пруды – это вселенная, с сумасшедшей историей. Кто здесь только не жил? Шуваловы, Измайловы. Бестужевы-Рюмины. Апраксины, Мещерские, Толстые. Юсуповы. Мицкевич, здесь жил; ну и конечно, Пушкин А.С.

В сей утомительной прогулке

Проходит час другой, и вот

У Харитонья в переулке

Возок пред домом у ворот

Остановился. * (Евгений Онегин)

Роману район не просто понравился. Он отвечал его понима-нию респектабельности. Престижное месторасположение, архитектура.

– Красиво. – сказал он. – Но и у нас, в Саратове, свои бульвары имеются.

На самом деле, о Саратове он забыл сразу. Ничто больше не возвращало его к городу заброшенному на окраину цивилизации. Напротив, в московскую жизнь, он «въехал» сразу, будто это был его город и он никогда его не покидал. Дружелюбие с которым его встретило окружение Андрея, стало для него открытием. К тому же, он сразу же попал в высшие круги столицы, где каждая фамилия несла за собой определенную нагрузку. Это были либо люди искусства, либо чиновники, либо политики, причем самого высокого ранга. Но самое сильное впечатление произвел на него «кавказский» дед Андрея. Личность не просто заметная – глыба, железный комок воли… Роман называл его «Горцем».

– Ну?! Как столицу собираешься покорять? – сразу же, без обиняков, спросил он .

– Да, запросто! – по-детски, отреагировал Роман. – Учиться буду. Работать…

– Работать это хорошо! Если хочешь могу посодействовать

Роман был не против. Он был готов ухватиться за все, лишь бы зацепиться за столицу.

Андрей поступил в МГИМО; легко, без всякого напряжения, как у него все и получалось. Романа, после долгих мытарств, все же зачислили в «керосинку»*. Не хватало баллов. Но после вмешательства «Горца» вопрос быстро решился.

В Москве, Роман буквально расцвел. Несмотря на нехватку средств, дядюшка не особенно баловал, жизнь в столице казалась ему прекрасной. Он исправно посещал институт, обзаводясь новыми связями; проводя остальное время на квартире у Андрея. Застав, однажды, там Татьяну, он не удивился. Вслед за Андреем, она перебралась в Москву; их роман с был в самом разгаре. В какой то мере, Роман завидовал своему новому другу. Хотелось поскорее стать на ноги; насыщенной событиями жизни; и, конечно, отношений…

– Я даже сказать не могу, какой ты везунчик?! – не без тени зависти, говорил он Андрею. – У тебя все на мази; и рожей вышел, и все остальное на блюдечке… Вот объясни мне, почему на следующий день после наших пьянок, ты как стеклышко, а я по трое суток отхожу?