– Наверное, ты прав.

***

На переменах было шумно, слишком шумно. Дети бегали по коридорам, играя в догонялки или ещё какие игры, девчонки пищали и кричали, находя это забавным, а мальчишки громко смеялись или переругивались между собой.

Учителя постоянно ловили бегунов за шиворот и едва не оттягивали за уши, угрожая отвести к директору. Но те, как только их отпускали тут же начинали бегать опять. Самые трусливые проходили метров десять и уже потом начинали бежать, как будто это уменьшало вину или демонстрировало, что на самом деле он послушался учителя. Некоторые ждали пока дежурный учитель отвернётся.

Даниил не находил ничего интересного в беготне по коридору. Ему, как и его одноклассникам было двенадцать, но он был едва ли не единственным в классе среди мальчишек, который не бегал на переменах. Впрочем, его и не приглашали поучаствовать.

У него было такое чувство, что он был единственным в школе, кто ждал, когда закончится перемена из-за непрекращающегося шума, от которого ему казалось у него в черепной коробке взрываются маленькие петарды, которые обожали бросать под ноги его одноклассники.

Те находили забавным забрасывать всех этими громкими игрушками. А после они разбегались во все стороны, подобно тараканам, чтобы их не поймали и не оттаскали за уши.

Они часто бросали Даниилу под ноги петарды. Однажды он едва на неё не наступил. У него начинало звенеть в ушах, а все тело пробивала крупная дрожь. Казалось, каждая мышца его тела содрогалась.

Он обнимал себя за плечи, опуская голову, пряча лицо и крепко зажмуривая глаза, как будто пытался сжаться в один маленький атом. Ему нравилось представлять, что он может сжаться в один, невероятно плотный атом, такой, который был до Большого Взрыва.

Те, кто бросал петарды, а это были не только его одноклассники, но и парни с других классов, громко смеялись, от чего его пробивала ещё большая дрожь. Они строили ему какие-то рожи и от этого начинали смеяться ещё больше, пока их не разгонял учитель. Но в последнее время учителя не обращали на это практически никакого внимания, считая, что мальчишки уже взрослые и сами разберутся.

От того бывало не раз, что Даниил стоял окруженный со всех сторон, перед глазами все плыло от непролитых слез, его тело дрожало, а мальчишки продолжали хохотать и выкрикивать что-то, опять и опять бросая в него петарды, заставляя отходить в разные стороны, пытаясь избежать их.

Это продолжалось пока им это не надоедало. Раньше им это надоедало довольно быстро, но однажды он заплакал. Он даже не осознал этого, просто с его глаз катились слезы, как будто в них опять насыпали песка и он инстинктивно пытался очистить свои глаза от колючих песчинок. Это вызвало у мальчишек взрыв хохота и с тех пор, казалось, они поставили себе цель довести его до слез. Они продолжали бросать в него петарды, громко выкрикивая оскорбления и шутливые фразы, от которых, впрочем, Даниилу совершенно не было смешно, напоминая о его слезах.

Потому учеба стала для него настоящей пыткой. Он ждал конца занятий не ради того, чтобы пойти с друзьями гулять или просто из-за детской радости, что занятия закончились и можно наслаждаться свободным временем. Он ждал окончания учебного дня, чтобы спрятаться в своей комнате, подобно тому, как черепахи прячутся в своих панцирях.

Ему нравилась его комната, он накидывал на плечи одеяло и чувствовал себя спокойней. Ему казалось, что только в своей маленькой, добровольной тюрьме-комнате может дышать спокойно, без постоянных взглядом и насмешек.

Ему нравилось учиться и узнавать что-то новое, но он казался сам себе каким-то умственно отсталым. Задания, которые говорил учитель были понятны абсолютно всем, кроме него. А его вопросы и путаные ответы, казалось, заставляли учителей разочаровываться в нем. Он не понимал, как он может сказать в чем главная суть очередного литературного произведения. Не мог ответить ничего внятного, когда его просили описать чувства, которые он ощущает при взгляде на картину гения изобразительного искусства.

Была очередная перемена, большая часть учеников ушла в столовую, от того в коридорах практически никого не было и даже дежурные учителя ушли на обеденный перерыв, покинув свои посты наблюдения.

От того Даниил и не хотел идти в столовую. Там было слишком много людей. Слишком шумно и это заставляло его сжиматься, а где-то в груди, казалось, нарастал комок паники, который вибрировал, рассылая дрожь по всему телу.

От того он носил с собой бутерброды.

Он был любопытным ребенком и ещё в первые годы учебы бродил по коридорам, заглядывая за тумбы, шкафы, в пустые коридоры и открытые двери. От чего уже тогда на него смотрели одноклассники, как будто он какая-то экзотическая, но тупая зверушка.

Но благодаря этому он нашел свое любимое место в школе, где мог спрятаться и попытаться успокоиться. Когда он сидел в полумраке, прижавшись спиной к старой двери его дрожь медленно сходила на нет, а дыхание выравнивалось. Вдохи становились не такими короткими, какими-то обрывистыми, от которых болело горло и в груди.

Если спуститься на первый этаж существует один пролет, который ведет в подвал. Дверь в него плотно закрыта и туда никто и никогда не ходит. Казалось этот пролет и двери остались лишь как дань прошлому, как вещи, которые вместо того, чтобы выбросить целенаправленно складывают на верхнюю полку шкафа и больше никогда оттуда не достают.

На двери был массивный, металлический замок и к ней был пододвинуть пустой, перевернутый деревянный ящик, на котором любил сидеть Даниил, подтянув к себе ноги. В особенно тяжелые дни, он сгибал ноги и утыкался лбом в колени, обнимая себя за плечи, становясь ещё меньше, чем есть. Ему хотелось занимать как можно меньше места, как будто это давало ему немного успокоения и безопасности. Иногда он так крепко прижимал лоб к коленям, что на нем оставались розоватые круги.

Лампочка была старая с черноватым налетом, как бывает в заброшенных зданиях и никто не спешил её менять из-за того, что сюда не было нужды ходить. Даже любопытные школьники сюда не захаживали, потому что не видели смысла. Все знали, что здесь полумрак и одинокая старая дверь и от того интерес ни у кого не просыпался.

Лишь Даниил находил в этом что-то романтично-трогательное, как будто место из прошлого. Ему нравилось представлять, что с каждым шагом в полумрак он все дальше и дальше отходит в прошлое, как будто он персонаж какого-то научно-фантастического фильма, в котором есть параллельные вселенные и порталы.

Когда он здесь, возможно, по школе бегают не его одноклассники, а их родители. Его отец ещё его одногодка и даже не задумывается о детях.

Когда ему приходится уходить с этого места, он чувствует разочарование, которое ему удается угомонить мыслями, что любое путешествие во времени опасно и, если надолго задержаться в прошлом, портал может закрыться и он больше никогда не сможет вернуться назад.

Он большую часть перемен сидел на ящике, возле него лежал пакет, с которого он достал бутерброд. Он почти доел, когда услышал грохот. Это был единственный недостаток этого места – когда кто-то бежал по лестнице на пролет выше этот звук звучал громоподобным эхом. Казалось, что этот звук ударяет по ушным перепонкам. Его одногодки любили перепрыгивает через ступеньки две, а бывало и три. Чемпионы в этом бессмысленном состязании могли перепрыгнуть через четыре или пять ступенек.

И каждый такой прыжок, как будто, отдавал гонгом в его голове.

Наверняка очередной мальчишка, по звуку, перепрыгивает через три-четыре ступеньки. Когда тот хватался за металлический поручень, чтобы не упасть, становилось ещё более шумно, а поручень вибрировал с еле слышным гулом.

Даниил отложил пол бутерброда, прижав ладони к ушам, зажмурив глаза. Он сильно надавливал на уши, до боли, которую, он казалось, не чувствовал из-за боли от шума. Он не находил в таких ситуациях ничего странного. Существует же чувствительность к громким звукам и не зря же говорят, что, чтобы перестало болеть одно, нужно ударить по второму.