Он солгал ей. Сказал, что вручение дипломов и выпускной завтра. Если бы он не солгал, она бы пришла. Она все ещё думает, что он маленький мальчик. Как будто он переходит с детского сада в первый класс и без маминой поддерживающей улыбки и её мягкой руки разреветься посреди улицы.

Она засмеялась с какой-то наивной шутки и откинула немного голову.

Парень пошел дальше по коридору тихо ступая. Хотя она все равно его не услышит – телевизор работает слишком громко, но он не хочет рисковать. Дверь в комнату отца даже не скрипнула, и он оставил её немного приоткрытой, чтобы услышать, если мать выйдет с комнаты.

Он знал пароль от сейфа, отец самолично заставил выучить.

Его пальцы даже не дрожали, когда он вводил четыре цифры. Его отец выбрал их в случайном порядке. Прекрасно зная, что самые распространённые пароли – это значимые даты и как раз такие проще всего угадать.

Случайные числа – вот залог самого надежного пароля.

Если ты сам не сказал его, не подозревая об опасности.

Ноль. Еле слышный писк при каждом нажатии кнопок. Четыре. Четыре. Он, не колеблясь, нажимает последнюю цифру пароля. С едва слышным писком нажимается восемь и дверца сейфа открывается.

На нижней полке небольшая стопка документов, рядом немного денег.

На верхней полке пистолет, он заряжен. Он знает об этом, но берет ещё дополнительные патроны.

Закрывает змейку на рюкзаке и закидывает его себе за спину. Вес пистолета чувствуется, но он не тягостно тяжелый, заставляющий сердце как-то предсмертно, в последней агонии биться.

Пути назад не будет, он знает это. В каком-то приступе чувств, он даже не может сказать каких, он оставляет сейф открытым и только дверь в комнату закрывает. Он знает, что если кто-то зайдет в комнату то сразу заметит открытый сейф и пропажу пистолета. А это не та мелочь, на которую никто не обратит внимание. Но все равно в каком-то непонятном мотиве оставляет сейф открытым. Точно это должно что-то сказать, как будто это его предсмертная записка.

Его мать все ещё смотрит телевизор. Он на секунду останавливается у двери, глядя на неё, а после идет дальше, все так же тихо.

***

Ира была на седьмом месяце беременности, когда разбудила Пантелея посреди ночи. Он простонал, открывая глаза. Часы на тумбочке светились черточками цифр, показывающими почти четыре часа утра.

– Что случилось? – почему-то шепотом спросил Пантелей, как будто не хотел разбить таинственную магию ночи.

– Что-то не так, – голос Иры срывался, а глаза обезумевше и влажно блестели в свете уличных фонарей.

Сонливость тут же испарилась, подобно утреннему туману, и Пантелей резко сел. Он хлопком руки по выключателю, тот был над изголовьем кровати, включил светильник, встревоженно и испуганно, глядя на свою жену.

Она была бледной, а губы были алыми. Она постоянно то ли нервно, то ли испуганно кусала их. Они налились кровью, в некоторых местах сухая кожа лопнула и выступила кровь.

– Что случилось? – повторил он свой же вопрос.

– Малыш, – испуганным шепотом сказала Ира, – он не двигается. Что-то не так, Панти, что-то не так!

Ночной город был пустынным, воздух был на удивление чистым, а фонари резали слезящиеся глаза. Руки на руле дрожали и приходилось их сжимать до побелевших костяшек, чтобы не выдать предательской дрожи.

Ира держалась за живот, как будто хотела держать ребенка, слегка покачиваясь. Она напоминала умалишённую, какими их показывают в фильмах. Но после, Ира была уверена, что, если бы её ребенок, её Даниил умер бы внутри неё, она такой и стала бы. За те полчаса, которые длились целую бесконечность, ей казалось, что она погрузилась в самые пучины Ада, где был лишь ужас и горе. Ей казалось, что человек не способен пережить столько мучений.

Пантелей был уверен, что врачи слишком медлительные. Они суетились вокруг его жены, ощупывали её живот. Они были сонно-усталыми, но по каждому их движению было заметно, насколько привычно им быть в такой ситуации.

Медсестра накричала на него, заявив, что он мешает врачам своей болтовней и требованиями и заставила его сесть на один из неудобных, металлический, до ужаса холодный стул, надавив на его плечи.

Будь это в иной ситуации, он бы посмеялся, но сейчас он не находил ничего смешного.

Маленькая, но тучная женщина, уверенно надавила ему на плечи и он – мужчина крепкий и высокий, безропотно сел.

– Слушай, – авторитетно сказала медсестра. Той было немного больше сорока, но её внутренняя сила и уверенность заставляли почувствовать себя детсадовцем, которого отчитывала воспитательница, – если не вызвать роды сейчас – ребенок умрет. Всего седьмой месяц, так что это опасно. Но шанс, что он выживет есть. И пока врачи будут бороться за твоего ребенка ты будешь сидеть здесь, готовый поддержать жену. Понимаешь?

– Да-да, – качнул он головой, глядя в лицо своей испуганной жены.

После этого Иру увезли на слегка скрипучей каталке. Дверь закрылась и над ней засветилась тусклым светом надпись о том, что посторонним вход воспрещен.

Бесконечные, мучительные часы. Они длились и длились. Каждая минута, казалось, не имела конца. Он ходил взад-вперед по коридору, громко топая, чувствуя недовольный взгляд медсестры на себе, но не делать совсем ничего он не мог.

Он сжимал и разжимал кулаки, проводил в бессилии по своей бритой голове, понимая, что не побрей голову он почти на лысо, сейчас бы буквально вырывал бы волосы.

Эти часы были одновременно худшими и лучшими в его жизни. Минуты, в которых в одно нечто неразделимое сплелись ужас и отчаяние, а также радость несравнимая ни с чем, когда он услышал плач своего ребенка. А после, когда он увидел уставшую, обессиленную жену, с волосами прилипшими ко лбу, покрытую потом, но полную облегченного-благоговения.

Его сын был крошечным, недоношенный. Весил слишком мало и от того меньше нормального ребенка. Он был красным, капризным, но при взгляде на своего ребенка сердце Пантелея замерло.

***

Когда Даниил был в начальной школе, он был меньше других мальчишек. Возможно, излишне пассивный или даже вялый. Он никогда не бывал громким, никогда не устраивал истерик. Удивительно тихий ребенок с поразительно серьезными и умными глазами. Казалось, он, как не свойственно детям, был поразительно вдумчивым.

Для Пантелея он был особенным, исключительным и он думал, что все видят эти черты, что так сильно выделяли Даниила среди других детей. Но, если Пантелей гордился этим, считая своего ребенка уникальным, то Ира, которая всегда была в центре внимания и всеобщей любимицей, была обеспокоена этим.

Дети замечали что-то чужеродное с поразительной точностью и пытались вытеснить это. И они единодушно, не обговорив, приняли решение, что Даниил был чем-то чужеродным.

Ира с болезненной точностью поняла это, когда в очередной раз сидела на скамейке у детской площадки, наблюдая за резвящимися детьми. Их матеря, приглядывая за своими чадами, болтали, обсуждая трудности материнства. Обычно Ира с легкостью вливалась в эти разговоры, но сегодня она внимательно глядела на Даниила.

Он сидел немного поодаль от остальных детей, перебирая листочки, которые он нарвал. Рядом позабыто валялась игрушечная машинка, перевернутая на бок. Даниил даже не бросал на неё взгляда, как будто принципиально.

Он внимательно разглядывал прожилки на листиках, слегка хмурясь, распрямляя немного скрученные кончики листов пальцами.

Мимо проходил какой-то мальчишка в синем комбинезоне возраста Даниила. Он остановился, глядя на одногодку, пуская слюнявые пузыри, после посмотрел на заброшенную машинку и не спрашивая разрешения, схватил её и, прижав её маленькими ручонками к груди, побежал в сторону песочницы.

Даниил даже не поднял глаз от листьев, все также разглядывая их, как будто в его мире не существовало ни похищенной машинки, ни какого-то проходящего мимо ребенка.