– Ты точно не обижаешься, Лисёнок? ― сонно спросила она. Таня цокнула и закатила глаза.

– Точно. Я тебе сто раз вчера сказала. Просто будь ты осторожней и не броди так поздно. Лейтанант этот, видимо, злобный, будет плохо, если попадётесь. Ты запомнила, как его зовут?

– Я не знаю, что буду делать без Миши, ― проигнорировав вопрос, вздохнула Валера. ― Когда он уедет. Что мне останется. Я не знаю.

Таня подняла глаза к потолку. Нужно пережить этот день. Нужно сказать Валере что-то, что всё равно не сможет её утешить.

– Собирайся, одевайся и не реви. Думать об этом будем потом.

На Валеру сердиться не получалось. Даже когда из-за её рассеянности и забывчивости влетало всему взводу, максимум, что могла сказать Таня, это «Валера, будь осторожней».

Зарядка и завтрак прошли ужасно. Утром пятнадцатого ноября Питер радовал ПВВКДУ проливным дождём. Сидя в неотапливаемой столовой и уплетая несъедобную кашу, взвод сто раз успел обсудить старшего лейтенанта. Красавица Бондарчук сочла его резким и грубым, но божественно красивым, что с лихвой покрывало любые недостатки.

– Мне нравится грубая мужская сила, – провозгласила она, ковыряя подгоревшую овсянку.

Ну-ну. Что-то незаметно это на рукопашном бое, когда капитан Коровин раз за разом бросал её на татами.

Относиться к старшему лейтенанту заведомо плохо только из-за того, что вчера вечером он поднял их из кроватей и как следует отчитал, было, в общем-то, глупо. Это она понимала. Армия ― штука такая. В конце концов, у всех бывают неудачные, противные дни, как вот этот. Ну, наорал – они привыкли к крикам. Ну, сказал, что заставит её пожалеть – преувеличил. Пошутил, может. Ну, будет портить ей жизнь ― она, Таня, привыкла. Она переживёт.

Едва они вошли на свой этаж, как услышали странные и крайне подозрительные звуки. Удивлённо переглянулись. Заподозрили неладное. Из третьего кубрика вышла Рита с полными ужаса глазами и пакетами в руках.

– Это мои пряники! – воскликнула Арчевская, указывая на пакет.

– Мои джинсы!

– Лармина, поставь быстро на место! Там моя косметика!

– Моя еда!!! – громче всех завопила Машка, кидаясь к свои запасам.

Оглушённая и растерянная Рита не успела ничего сказать: из кубрика вышел лейтенант и, проведя рукой по коротко остриженным тёмным волосам, взглянул на них.

Не приснилось. Такой же высокий и злой.

Хотя нет, не злой. Неприязнь. Взгляд его удивительно точно характеризовался этим коротким и ёмким словом. Будто они ― мусор. Руки за спиной сами сцепились в замок, и Таня предусмотрительно попятилась назад, за спины других. Он её запомнил, это точно. Лучше не вылезать.

Лицо, не запомнившееся вчера, в дневном свете оказалось бы красивым, если бы не было таким неприятно-холодным. Странное дело: черты красивые, а человек – нет.

– Опоздали на семь минут, но об этом поговорим позже, – тон его стал на порядок холоднее, чем вчера. – Для начала я решил проверить порядок в ваших кубриках. И что я вижу? Если общага, значит, можно срач разводить? В казармы хотите? Как за вами здесь следили? Вы какого хера здесь развели чёрт знает что?!

По спине побежали противные липкие мурашки. Рылся в их личных вещах без них. Самому-то не противно было?

– Построиться! – рявкнул вдруг лейтенант, и через секунду они стояли на центральном проходе, вытянувшись в струнку и почти не дыша. – Лармина, эти пакеты к двери. Потом пришлю парней, они выбросят. И так будет со всеми неуставными вещами, ясно вам? С места чтобы не сходили и не дышали.

Он вновь исчез за дверью, а Таня почувствовала, как щёки заливает румянец. Это было унижение. Эта была злость. Обыскивает. Роется.. Ворошит. Имеет право, но происходящее злило до зуда под ногтями. Захотелось сжаться и затопать ногами от обидной злости, сверлящей в затылке.

– Мне эту Костя подарил, – всхлипнула Даша, указывая на верхнюю книгу в пакете.

Сволочь. Ну как можно быть такой сволочью, лейтенант, а?! Костя ушёл на фронт, и вестей от него не было последние два месяца. Он не знал, лейтенант, конечно.

Но есть Радугин, который и хотел бы не помнить, но помнит всё, а есть…

И плевать, что он не знал, можно же быть адекватным, можно же по-человечески к ним отнестись!

– Не реви, ясно? – вдруг неожиданно сама для себя шикнула Таня и, воровато оглянувшись, тихо шагнула вперёд. Через секунду серая потрёпанная обложка была в её руках, а потом она, пытаясь не слушать колотящееся сердце, прокравшись на цыпочках, спрятала её за большую книгу воинского устава, красующегося на полке. Даша потом достанет, заберет себе… Тихий шаг, другой, третий, и вот уже метра два, пара половиц до места в строю…

– Стоять, – спокойный, почти насмешливый голос за спиной. И уже второй раз за два дня захотелось сжаться и пропасть. Пусть это будет сон.

Обернулась. Он сжал губы. Насмешливый взгляд колол. И лейтенант (да как же его фамилия) снова всем своим обликом, всей фигурой, какой-то слишком высокой, подчёркнуто выхоленной, снова отпугивал настолько, что хотелось просто прижаться к стене, почувствовать её позвонками и раствориться в жёлтой штукатурке. Бывают же люди такие. Хочется спрятаться. Только Таня Соловьёва прятаться не будет. Не ему её ломать.

Она заметила, что он был выше, чем показался ей вчера. Тёмные волосы, остриженные ёжиком, чуть падали на лоб, но не касались широких чёрных бровей. Твёрдая линия подбородка, правильный нос, неприязнь в тёмных, с прищуром, глазах. И движения: скупые, отточенные, размеренные. Щёгольски-ленивые.

Тане захотелось вдруг рассмеяться. Он подошёл, смотря, кажется, сквозь неё. Будто её не было. И это тоже раздражало.

– Где книга?

– Какая? – медленно ответила она, удерживая дыхание.

– Их было пять, и сверху была серая. Это твоё хобби – пытаться сделать из меня дурака? Как фамилия? – процедил он сквозь зубы, лениво оглядывая коридор, как если бы хотел быть не сейчас и не здесь.

– Курсант Соловьёва.

Будто начисто забыл её со вчерашнего дня. Будто в первый раз видит.

Вдруг вспомнилось: Калужный. Его зовут Калужный. Странная фамилия.

Она не любила такую необоснованную злость. Это просто старший лейтенант Калужный, который не помнит её фамилии и хочет загнать её в гроб. И пусть не помнит, и пусть хочет.

– Где книга?

– Я не понимаю, о чём вы говорите, товарищ старший лейтенант, – ещё медленнее и тише выдохнула Таня. Будто это могло ей помочь. Было иррационально страшно от его скучающего взгляда.

Несколько секунд Калужный молчал, всё так же глядя сквозь неё, а потом вдруг заговорил тихо:

– Твой кубрик?

– Пятый, – ответила она, неосознанно теребя подол кителя и наблюдая, как его бледные губы складываются в тонкую полоску.

– Я планировал сначала проверить четвёртый, но так как курсант Соловьёва очень хочет, – пожал плечами он и, сделав небрежный знак рукой следовать за ним, быстро вошёл в пятый.

Выйди оттуда, свали с их этажа, уходи. Ты лишний, лейтенант Калужный. Ты здесь лишний.

Таня, конечно, промолчала. Только быстро облизнула губы и нахмурилась.

Хорошо, что они убирались вчера вечером. Калужный поморщился, осматривая чистое помещение: будто не поверил. Затем блеснул тёмными глазами, быстрым, точно рассчитанным движением распахивая дверцы шкафа. Как актёр перед публикой. Таня вздрогнула, когда он с безошибочной точностью достал оттуда её потёртый коричневый чемодан. Молния расстегнулась с мерзким звуком.

Заглянув через широкие плечи присевшего старлея внутрь, Таня болезненно улыбнулась, точно не зная, почему. Просто подумала: как же мало в ней осталось той Тани, что полтора года назад боязливо переступила этот порог. Той Тани, которая обожала читать, обожала красивые длинные летящие платья, на которые у неё никогда не было денег, Тани, шкаф которой был вечно набит тёплыми разноцветными вещами.

В чемодане давно не осталось ни одной из них. Форма, уставные майки, запасные чёрные носки, белое бельё. Куда ушли её махровые свитера, платьица в крупный горох, развевающиеся на ветру, яркие широкие юбки, кружевные красивые маечки?