Подошвы застучали по гладким широким плитам, покрывавшим пол башни. Резаный свет падал из узким, но многочисленных бойниц и квадратного люка наверху в углу потолка. Света было достаточно, чтобы разглядеть громадное помещение во всю внутренность башни. Его три стены занимали свисающие между бойниц полотнища стягов. На одних были изображены красно-сине-белые шевроны, как стрелы, нацеленные на потолок, на других – крупные чёрные и белые клетки, отчего полотнища напоминали шахматные доски великанов, на третьих красовались переплетённые серебряные и золотые кольца – возможно, в честь кольчуги; были стяги с изображением щитов из разноцветных половинок, четвертинок, щитов в косую, продольную, поперечную полоску. Среди всей этой абстрактной геральдической пестроты выделялось несколько стягов с рисунками соответствующего оружия: мечей, копий, топоров, алебард, кистеней, кинжалов. Углы средневекового выставочного зала тоже не пустовали, а были заняты не менее внушительными, чем стяги, широкими флагами, свисающими с толстых штоков, укрепленных под наклоном, чтобы получше видеть, что изображено на флагах: громадные львы в различных позах – сидящие, лежащие, идущие, вставшие на задние лапы, летящие в прыжке.

Четвертую, свободную от стягов стену, занимала прилепившаяся к ней чугунная лестница, ведущая к люку.

Дав полюбоваться на убранство, Даша продолжила экскурсию по башне. Ее черные увесистые ботинки застучали по чугунным ступенькам. Домотканов, вспомнив, зачем он здесь, торопливо последовал за ней, взяв для чего-то собственный меч наизготовку – наверно, подействовали воинственные изображения на стягах. Валентин неторопливыми шагами поднимался за ним по крутой лестнице, помогая себе постукивающей о ступени булавой, очевидно, стараясь сберечь остаток сил на то, что ожидало наверху. В отличие от Даши, которая оставила свой посох внизу.

Притупившийся свет солнца, которое уже склонилось к горизонту, оказался всё же слишком силён для глаз после полумрака помещения. Выбравшись из люка и наугад отойдя в сторону, чтобы уступить место поднимающемуся следом товарищу, Домотканов лишь через минуту смог отчетливо различить такой же, как внизу, пол из серых больших плит, высокие, в рост человека, зубцы с просветами до самого пола, между ними вечереющее, но всё еще хорошо освещенное небо, огромные яркие флаги с длинными полосатыми лентами на его фоне по трём углам квадратной площадки. И Дашу, прильнувшую к одному из проемов между зубцами. Домотканов невольно двинулся к ней и чуть не угодил ногой в горку сиреневой золы посреди площадки. Обойдя ее, он снова двинулся к Даше, но та уже переходила к другому проему на смежном ряду зубцов. И так повторилось еще два раза, пока Даша не застыла надолго у очередного, а Домотканов смог догнать ее и остановиться рядом.

– Странно, раньше я видела только вашу, с той стороны, – она махнула рукой через плечо, – а теперь ее нет. – Она обернулась к Домотканову. – Зато появилась новая с противоположной стороны. – Голубые глаза, ища поддержки, смотрели на Домотканова.

– Всегда видна лишь одна башня, та, куда надо идти, – раздался вдруг сбоку окончательно охрипший от усталости голос Валентина, который, наконец, осилил лестницу и добрался до более молодых спутников. – Я же говорил, что она может появиться. Вот она и появилась. А прежняя, – он повел тяжелой рукой, опираясь другой на булаву, как на костыль, – прежняя больше не нужна.

– Куда же она делась? – спросила Даша.

– Это вопрос не ко мне, – переведя дыхание, ответил Валентин.

Солнце еще ниже склонилось к цепи холмов за новой башней, едва различимой из-за огромного расстояния. Ни определенного цвета, ни четкой формы, один намёк, похожий на пробившийся росток.

– Завтра пойдем к ней, – негромко прибавил Валентин.

– Почему? – так же тихо спросила Даша.

– Потому что больше некуда. – Валентин отвернулся, приставил ко лбу ладонь козырьком, чтобы не мешало солнце, и снова уставился на далекую башню.

Подзабытая было тишина вновь охватила всё вокруг. Ни движения, ни звука.

– Как в церкви, – осторожно нарушила ее через некоторое время Даша. – Помолиться, что ли?

– А это не помешает, – согласился Валентин, убирая ото лба ладонь и поворачиваясь к спутникам. – Хотя и не поможет тоже.

– Поможет, – не согласилась молодая женщина. – Мне всегда помогало.

Валентин не стал возражать.

Домотканов и слушал и не слушал разговор, словно был занят чем-то более важным. Рассеянный взгляд соскользнул с далекой башни и остановился под стеной той, на которой они стояли. Примяв высокую траву, внизу лежал крупный зверь. Светло-серая пышная шкура с темными пятнами, широкие лапы, голова с раскрытой, вероятно, в предсмертном рыке, пастью, ухо с кисточкой. Клыки, будто дождавшись момента, отбросили отраженный от низкого солнца свет прямо в глаза Домотканову – золотой, яркий, ярче самого солнца. Домотканов не удивился этим золотым мертвым клыкам, в памяти лишь проступил, озаренный их золотом, образ белого коня с чугунными копытами, тоже мертвого. Не говоря ни слова об увиденном, Домотканов медленно повернулся к товарищам и, будто к слову, поинтересовался:

– Даша, а у тебя, случайно, нет телефона?

Даша машинально хлопнула себя по карману брюк, но потом, опомнившись, быстро ответила:

– Нет. Когда выходила из дому, было не до него.

– Как и мне, – мягко, словно извиняясь, ответил Домотканов. – Как и…

– Надо бы побыстрей собрать веток для костра, пока не стемнело, – прервал их Валентин.

– Да, конечно, – согласился Домотканов.

Даша не сказала ничего, а лишь первой двинулась к распахнутому люку, у которого было две крышки: одна решетчатая, чугунная, вторая плотная, деревянная.

8

Яблоневая роща, или сад, начиналась шагах в тридцати за башней и тянулась, на удивление, далеко, точно лес. Кому тут столько яблок? Домотканов дотронулся до одного из них: продолговатого, матово-зеленого. Оно елочной игрушкой закачалось на ветке. А каковы на вкус по сравнению с нашими? Конечно, еще вкусней, – без малейшего сомнения решил он. Но всему свое время: сначала дрова, а потом ужин, чтобы не собирать и ломать колючие сухие ветки в потемках.

С объемистой охапкой сучьев Домотканов вернулся ко входу в башню, у которого лежали их сваленные на траву вещи, и положил рядом дрова. Затем пошел собирать новую. На полпути к опушке он встретил Валентина с охапкой дров. Тот стоял и смотрел под стену, где лежал мертвый зверь. Переглянувшись друг с другом, они пошли каждый своей дорогой.

Потом был ужин из Дашиных яблок. Валентин раскатал пальто, ссыпал в сторону свои помятые, начинавшие темнеть яблоки и переложил на него с травы красивые Дашины. Усевшись вокруг, словно возле стола, они принялись за еду.

Эта тишина подстерегала всегда и повсюду. От нее убегали словами, смехом, движением, но с некоторых пор уже не могли до конца убежать. Как задний фон, она постоянно стояла в ушах, будто без умолку о чем-то спрашивала, вмешиваясь в любой разговор, в любой жест. От этого становилось не по себе. Но ничего сделать было нельзя. Нельзя же, в самом деле, заставить зашуметь эти листья, заскрипеть стволы с ветками, обрушить с чистого неба дождь, зажечь молнию и раскатить по холмам гром. Они здесь не хозяева. Спасибо, что солнце, хоть и незаметно для глаза, но двигается. А то бы без этого совсем было плохо, как, например, сейчас, после того, как его не стало. Быстрей наверх и разжечь костер, который своим веселым треском и пламенем разгонит эту удручающую тишину и неподвижность.

Костер, и вправду, выручил. Возле него стало как в светлой уютной комнатке, отгородившейся ото всего бойко заигравшими красноватыми стенками. И разговор полился такой же веселый, как он, как дома. Может быть, мы даже когда-нибудь туда вернемся. А почему нет? Кто сказал?

9

Дашины шаги по серым плитам становились всё медленнее и медленнее, пока не прекратились совсем. Даша внимательно оглянулась по сторонам. Что-то вокруг суетилось, занимая новые места, как в перестраиваемой мозаике. Была одна картина, стала другая. Но так не может быть, с трудом соображала женщина, вернее, не должно, а впрочем… о чем это я? Даша провела взглядом по сторонам еще раз. Где родная комната, желтый шкаф, портрет Че Гевары на извилистых, точно текущая вода, обоях? Был просто приступ, один из многих. Но он миновал. Или нет? Я по-прежнему там? Или, вдруг замерло у нее в груди, случилось что-то еще более худшее – я заболела сильней. Даша ощутила, как по щекам сами собой, словно те струи на далеких обоях, потекли слезы. У нее, которая приучила себя мириться с любым положением. Или она всё та же слезливая девчонка, что была и до войны? Наверно. Горбатого могила исправит. А она вообразила… Впрочем, опять – о чем это я? Если не хочешь сойти с ума окончательно, то лучше напряги его остатки и постарайся разобраться в происходящем. Может, оно совсем не то, что ты подумала. В твоем положении это единственное спасение или хотя бы ключ к нему, ключик. Золотой, как у Буратино. Но как ни старалась Даша, ключ открывал лишь одну дверь, пугая всё больше и больше. Этот чистый, словно подметенный пол, ровные стены со светлыми прорезями в виде крестов или крестами в виде прорезей, эти пестро разукрашенные флаги и стяги как с иголочки – в старой полуразрушенной башне, куда она входила…