– По-моему, ничего особенного, обычная секретарская работа.

– А вы не замечали, уважаемая, какими бестолковыми – даже в сущих мелочах! – бывают

иные секретари? Сколько совершается ими ненужных перемещений по офису, как теряют они драгоценные минуты и часы? Сколь бесцельны порой их действия, и как долго и коряво делают они то, что вы, например, можете выполнить лаконично и изящно?

– Не знаю, у меня нет времени наблюдать за рабочим процессом других секретарей. – Вера

понимала, что как раз начинает терять своё (и шефа) драгоценное время.

– Нет-нет, прошу вас, не обращайте на меня внимания! Делайте, что запланировали. Ведь вы

превосходно планируете и отлично справляетесь с планами. Умеете одновременно печатать документ (составляя его и попутно редактируя), отмечать нужное в ежедневнике, общаться с начальником, записывая его указания, да еще при всём этом наблюдать за кофемашиной и отвечать на телефонные звонки. Своим голосом, своим удивительным голосом. В нём, позволю себе отметить, – и деловитость, и какая-то даже ласка к пусть и незнакомому человеку, который, однажды вас услышав, захочет слышать снова и снова.

– Вам не кажется, что это уже – перебор? – пока кокетливо спросила Вера. – Мы видимся

впервые, едва ли кто-то из моих знакомых столь подробно описывал вам стиль моей работы, к чему ведут ваши комплименты – не вижу и пока вообще не понимаю истинной цели вашего визита.

– Да-да-да, – будто спохватился посетитель. – Вы ведь привыкли, что если кто-то вас хвалит,

значит, ему… что-то от вас нужно? Начиная от вынужденной ответной похвалы – и заканчивая услугой, которая для вас будет обременительна.

Вера смутилась.

В основном, так всё и происходило, и, вероятно, не только у неё одной. Настоящих друзей, которые «просто так» – и восхищаются, и слушают заинтересованно, и радуются успехам, и помогают без лишних просьб – было мало, буквально двое: москвичка Аглая и Копилкин. Фёдор Копилкин, или просто Коп – сорокалетний, чёрно-юмористический, вечно взъерошенный типус, любитель Вериной стряпни и своих – признаться, занятных – монологов, редкого таланта и периодической запойности композитор-минималист. Насочинял Коп тучу музыки, но даже мизерную её часть, кроме вполне нормальной Веры, да двоих-троих получокнутых друзей Копа, мало кто знал и слушал.

Она вернулась мыслями в офис, быстро «пересчитав» тех, кто хвалил бессребреннически.

– М-да. Правы. Не стану возражать.

– Вот! – Жозеф обрадовался. – Еще одна черта сильной личности: уметь признавать

правду, сколь бы горька она ни была. Признавать спокойно и с достоинством.

– Слушайте, мсье! – неожиданно для себя выдала Вера. – Ой…

– Нет-нет, не смущайтесь. Вы опять же совершенно точно, хоть и подсознательно, угадали

во мне потомка французского дворянского рода. Поразительно! Позвольте, мадам, поцеловать вам руку. – Он быстро разогнул своё, будто свинченное из прямых плоских планок тело, подщёлкнул каблуками (упс!) и протянул руку. Вера от неожиданности – и обращения к ней, и этого вполне естественного, без натяжек, жеста, – послушно положила свою руку на ладонь Жозефа. Он приложился коротко. Губы оказались сухими и прохладными. «Приятно…» – успела подумать она. Он распрямился.

– А берет-то не сняли, батенька! Кто ж даме руку целует, не снявши головного убора? –

Оба понимающе рассмеялись. На этой «высокой» ноте их и прервал тоже повышенный на четверть тона голос шефа из кабинета. Нет, не раздражение, лишь любопытство: «Что это там – и без меня – происходит?». Дверь к нему в кабинет всегда была чуть приоткрыта, когда там не было посетителей. «Ве-ера-а-а!» – протянул голос.

– Иду-иду, Андрей Андреич! Простите, Жозеф, я на минутку, подождите. – И Вера

зашла в кабинет.

Минут через семь (чувство времени – то, что в ней особо ценил шеф) вернулась.

Никого.

Пусто.

Стул для посетителей у её стола придвинут на место. Ни звука не доносилось, пока она была в кабинете (обычно всегда прислушивалась – кто там перемещается), обычно «громкая» дверь не хлопала. На столе лежал жёлтый диск.

Без надписей, в прозрачной коробке. (Как сказали бы на «Пикабу», «Аж олд скулы свело!»: Вера давненько не брала в руки CD – всё давно на флэшках да в «облаке».)

…

В последние месяц-два её начала подмучивать бессонница. Зима, впрочем, и так – не самое любимое время года, однако – это не дело. Что за ерунда – спать по четыре-пять часов?! Ничего после этого хорошего не выходило: и работа начала слишком утомлять (а ведь – не мешки таскала), и выезжать «в свет» стало напряжно, и у себя видеть гостей – влом, а уж самой – к кому-нибудь в гости – и вовсе никаких сил.

«Не провалились, так опухли», – тупо пробормотала она, глядя в глаза зеркалу. Тоже –

зелёные. Тоже – никакие.

Это было произнесено после четырнадцатичасового сна с пятницы на почти воскресенье. И – после рабочей недели, ежесуточный сон которой опять же не превышал пяти часов.

Казалось, Вера не лежала в своей постели, а впиталась в ортопедический суперматрас.

Пыталась встать раньше, просыпаясь, вязко выныривая из толщи дурного – без сновидений, значит, бесполезного («IMAX не завезли? – Механика на мыло!») сна. И не могла. Валилась обратно на подушки, мимо них, под них, под тахту, под ковёр, под дом, под землю – будто не было для неё вообще никакого дна.

– Чёртова баба!

«Это же – травки-травки, всё – экологически чистейшее, наш журнал (шур-шур-шур,

перелистнула) – ах, вот наш президент: правда, какой молодой и милый? Да, добываются они в Альпах, в Непале, в диких амазонках (где?!), ну да, всё – почти святое! Сон нарушен? Вот, держите, на здоровье, инструкция внутри, погодите, денежки пересчитаю».

Потом уж, выйдя на улицу, прочла название и сообразила: ну да, точно! «Рю де ля Пэ» – из воспоминаний всем известного пациента профессора Преображенского, а если по буквам, то лекарство это называлось «пакс», баба так и произносила.

Утром и вечером.

Запить водой.

(Заесть едой.)

И вот теперь пошли уж вторые сутки, как невинно-зелёная капсулка безнаказанно вынула

из нее позвоночник, тихо, но непререкаемо отключила мозги (да-да, именно что «мозги»: это теперь только тушить и давать жрать другим безмозглым – дабы не!), сделала всё вокруг бессмысленно мягким, безвольным, переполненным пустотой и одной-единственной мыслью: «Не заснуть снова!».

Она всё-таки вставала и ходила, ходила, ходила ломаными кривыми по своей небольшой, хоть и трёхкомнатной, квартирке. А больше – сидела тупо, как забытый кем-то тряпичный манекен, причем, забытый в каком-то совершенно для манекенов не приспособленном месте: на ресепшене или за кассой бодрого магазина.

Смотрела в окно.

Серость внешняя – дополнительная к сегодняшней внутренней – заползала и через стекло.

Слонялась.

А жёлтый Жозефов диск не просто манил и звал: он нагло тянул, прямо за руки и за ноги, подтаскивая за ними и мысли с душой, к ноутбуку и почти неиспользуемому дисководу.

– Чёрт возьми! Чёрт-чёрт-чёрт! Всё! Я терпела, честно терпела почти неделю. Я пыталась, и у меня получалось. А теперь – всё. Пора. Плевать, что там записано, хоть кило вирусов! – И решительно (насколько это возможно, находясь в непослушном теле) села к компьютеру. И телефон наконец включила.

Чмок! – дисковод плавно заглотил диск.

И показалась единственная на нём папка с названием «0.txt».