–  Третьей?

–  Ну, так говорят: это возраст, называемый «Как вы сегодня чудесно выглядите!». Итак,

закон природы. Кстати, вы знаете, что женщина как самка перестаёт быть привлекательной для мужчины как самца, когда перестаёт быть фертильной? Банально: прекратить, наконец, пахнуть довольно мерзкими, согласитесь, выделениями регул и вздохнуть с облегчением, что не надо больше бояться залёта! Но немногим, к сожалению, пока видна и ясна «эпоха новой искренности», провозглашённая тем самым Воденниковым, о котором мы с вами только что говорили. Возвращаясь к началу моей тирады, отмечу, что немногие хотят увидеть в нас не только ту сакраментальную (не догадываясь, что она еще и сакральна) «прожжённость». Да попросту – это понимание, которого мужчины боятся и потому избегают. А прибавьте-ка к нему еще и то, что осталось почти неизменным, и только улучшилось, проварившись – пусть так, кулинарно! – в этом опыте. Та же самая откровенность лишилась наивной глуповатости. Свежесть восприятия приобрела глубину и возможность сразу уцепить суть. Доброта перестала быть бесхребетностью, а радость – всегда готовой кукольной реакцией на всё! – Дама, переводя дыхание, отпила маленький глоток вина.

Вера при этом заметила, как опущены – и уже навсегда – уголки ее вполне еще сочных губ.

– Итак, если вы еще не устали, – Вера энергично замотала головой: «Продолжайте!», – то

могу сказать вам вот что. Именно обновленная или даже новейшая искренность – это то, что может дать этим мужчинам если не гарантию, то хотя бы возможность жить в согласии не только с двадцатилетними цепкими крошками, которые высосут из них всё, что только возможно и выкинут, но и с собой – и с нами, ровесницами. Существует же ступень, взойдя на которую, можно перестать бояться и от этого ненавидеть друг друга! Ненавидеть – и всё более отдаляться. Отдаляться, всё глубже увязая в непризнаниях, и всё яснее видеть и понимать: это – не удалось, то – упущено, а с ними – больше уже не по пути.

Дама замолчала.

Выдохнула.

Лицо её разгладилось.

Искренняя улыбка благополучно вычла лет десять из её возраста.

– Ну что, не расстроила я вас? – Дама пытливо всмотрелась в Верино лицо. – Не принимайте слишком к сердцу, вам еще далеко до этих частностей и честностей. Однако, – и она быстро стрельнула взглядом за плечо Веры, к двери, – за мной уже пришли. Одно только хочу сказать вам, моя милая, а вы запомните это.

Вера вся подобралась, как на уроке химии: не понимаешь, так будь предельно внимательна, возможно, всё откроется твоему терпению?

– Вы даже не подозреваете, насколько огромный сектор не совсем… – дама чуть замялась, – как бы вам сказать… не совсем привычных потребностей, стремлений и мечтаний людей в данный момент остаётся малодоступным не только для обработки, применения и удовлетворения, но даже – просто для понимания! И это – весьма интересная тема, – выделила она интонацией последнее слово.

Лицо её стало лукавым, а Верино – слегка вытянулось в немом вопросе.

– Однако, мне пора. Очень было приятно пообщаться с вами, Верочка! Не сиди я с вами рядом, вечер просто бы не состоялся, – и благодарно коснувшись Вериного запястья, не дожидаясь ответного комплимента, она встала и пошла к выходу.

У двери стоял и улыбался двадцатипятилетний (никак не старше), яркой красоты, русоволосый молодой человек. Естественно загорелый (по зиме – только горные лыжи или Тай), одетый в светло-серый костюм, рубашку цвета запёкшейся крови и жемчужного оттенка мокасины. Сияющими глазами он смотрел, как дама неторопливо приближается к нему.

Его левая рука бережно держала крупный белый ирис с изысканно вывернутыми шоколадного цвета внутренними лепестками.

…

А еще раньше, до этого всего – было ещё и такое вот.

Были люди как люди, женщины как женщины, тётки-дамы-гражданочки-сударыни. «Вторые половины», к которым некоторое время относилась и она. Такая, как они: присмотреть, купить, обуютить, старшим – угождать, родным – улыбать, друзьям – стол ломить. Ну, и прочее.

Ладно, пойдет.

Ладно, пошло.

Шло-шло, пока на горло не зашло.

А дальше – резануло по живому!

Оказался нарушен сон. Нарушены рефлексы, будь они… неладны ли, накладны? Нарушено обоняние. Нарушено равновесие почти незримых и плохо объяснимых вещей – изнутри и, как следствие, снаружи.

Глухое близорукое обожание – этой второй своей «половины», – потихоньку выпутываясь из потёмков и тенет, расползалось – подобно тонкому кардигану натуральной шерсти, побитому молью маленьких, но чётких прозрений. Они были крохотными, но их было много! Сначала они тыкались вслепую почти, налетая на стройные и довольно уверенные компромиссы. Осыпали на них кристальчатую пыльцу с крылышек, числом – два. Компромиссы прихлопывали их «честными» ладонями, после брезгливо вытирая замаранные руки о ближайшее окружение предметов и людей. Но число крылышек, вместе с числом особей, ими обладавших, росло и множилось, хрустело и пожирало, что твоя саранча. Кормить «это» было уже нечем, бороться – неизвестно как.

Компромиссы, браво кинув взоры через левое плечо и сделав губами звук «п-ф-ф», удалились (впрочем, с достоинством).

Дело заключалось в том, что у Веры Сергеевны Крошлой была надежда прожить, не опускаясь температурой тела (и души в нём) ниже, допустим, 37,8º. Скучные 36,6 её не устраивали. На том с любимым мужем через 3 года и разошлись, так как выводить путаные графики температурных зависимостей она была не в силах, и чёрен становился лик в зеркале, волос же – напротив – бел…

Решение остаться брюнеткой пришло само. Вернее, прикатило серым весенним утром, по пути на работу. Оно, это решение, приняло форму старой, но бодрой чёрной «Волги», что чуть не переехала её, Веру, совершенно побитую вышеозначенной молью! Однако в последний момент, видно, смерть передумала – и только предупредительно, стоп-краном, сорвала боковым зеркалом сумку с плеча за ремень, который, радостно лопнув, сохранил брюнетку в целости и сохранности.

В сухом, но готовом впитать неявно обещанную обновлённую искренность, остатке на сегодня для Веры обозначились 33 года, стройность, незамороченность и несколько нитей седины на висках. Свободными же остались – квартира, сердце, покрой одежды и разворот плеч.

…

Затрезвонил телефон – внезапно обрушился на нее ярким звуком!

Веру будто несильно, но плотно вдели поддых. Дыхание прервалось на несколько секунд.

«Номер не определён».

Ладно, зелёная трубка.

Молчание. Или тишина. Что не одно и то же.

Секунды три ещё. Пять, семь…

Короткие гудки сброса.

Она прикрыла глаза, всё же вдохнув. Но ощутила не привычный воздух своей комнаты, а знакомую (откуда?!) пряную смесь: пот, нечто кожаное, но не кожное, горячее дыхание, что с трудом просачивается сквозь кляп – тускло-красный пластиковый шарик на чёрных, тоже кожаных, ремешках, сурово стянутый сзади на шее. Ей въяве увиделась эта фотография с одного из странных сайтов.

Смесь ужаса и узнавания.

Или ужаса – как раз от этого узнавания?!

Из невключенного диктофона до нее почему-то еще доносился её же собственный голос: низкий, чуть глуховатый, ровный, почти нежный, но со стальной непререкаемой искрой – на самом дне.

Голос, которым тихо приказывают.

Голос, которым спокойно недоумевают.

Голос, которым молчат – но его всегда слышит тот, кто сейчас (тогда? когда?..) стоит на коленях перед ней, со скованными за спиной руками, – он хорошо слышит её голос!