– Это не хозяин? – Вера смотрела на нас широко распахнутыми глазами.
Я, напряженно прижавшись к стене, постоянно поглядывала то на дверной проем, то на мертвеца, который в моей голове должен был вот-вот ожить, вылезти из петли и прикончить нас, обретя от удушения невиданную силу.
– Иди и спроси, – съязвил Тимофей.
– Посмотри камерой, – предложила Яна, и после коротких раздумий оператор слегка высунул аппаратуру за дверной косяк и прищурился.
– Он стоит на том же месте.
– Как это так? Он что, вообще не двигался? – удивилась испуганная Вера.
– Нисколько.
– И куда он смотрит?
– Прямо на нас, – Тимофей побледнел так, что теперь его можно было перепутать с трупом, притаившемся у потолка.
Я начала истерично грызть ногти, а в голове проносились сцены убийства, только от кого вот ждать подвоха: от мужчины снаружи или мужчины внутри? Ненавижу трупы.
– Следи за ним дальше камерой, – наконец смогла промолвить я, не вынимая кончики ногтей изо рта, – Зачем ты ее убрал?
Оператор всем своим видом пытался показать, что это затея ему не по душе, но послушался и вновь высунул камеру наружу.
– Он до сих пор на старом месте! Что происходит, я вообще не могу понять?! – Тимофей вспылил и почти перешел на крик, – Что за чертовщина? Мне это не нравится!
– Может быть, вернулся хозяин дома? И сам стоит там потому что боится нас, а мы здесь сидим и боимся его, – предположила Вера. Коллеги призадумались.
– Ты думаешь?
– Думаю, да. Ну представьте, вы прогуливались по улице, потом вернулись домой а по вашим комнатам расхаживают четверо неизвестных людей! Что бы вы стали делать? Конечно же, в нерешительности замерли бы у порога!
– Почему тогда перед уходом просто не закрывать двери? – прошипела Яна.
– Оглянись вокруг. Мы, блин, в заброшенном городе. Кто сюда войдет? Только сумасшедшие журналисты, типо нас.
– Может ты и права. Сейчас я посмотрю еще раз, где он, и если мужик до сих пор стоит у двери, то я попробую выйти.
– Да, да, отличная идея, – мы дружно поддержали Тимофея, внимательно наблюдая за тем как он медленно выдвигает камеру и прикладывает лицо к глазку.
Дальнейшие события развивались стремительно. Поглядев в камеру, Тимофей сразу дрогнул и успел сказать что мужчина прямо у комнаты. Я увидела руку, захватившую камеру, и Тимофея, выкатывающегося из комнаты вслед за ней. Услышала грохот, с которым аппаратура упала на пол, и мы, как по команде, выскочили в коридор.
Снаружи творилось нечто невообразимое. Обезвреженный противник Тимофея, держась за подбитый глаз, поднимался с пола, а сзади, с лестницы, на оператора бросился еще один внезапно появившийся мужчина. Он обвил рукой шею Тимофея, и прижав беднягу к груди, потащил на второй этаж. Ноги Тимофея волочились по полу, он сконцентрировал все силы на руке противника: бил, пытался убрать ее, царапал что есть мочи, беззвучно пытался поймать глоток воздуха, но лишь тихо открывал рот и выглядел словно немая рыба, с такими же выпученными глазными яблоками.
Я потянулась к камере. Лежащий на полу мужчина тут же потянулся ко мне, но Вера попыталась помешать ему пинком. Мужчина оказался быстрее и уцепился за ногу коллеги, уронил ее на пол и накрыл всей массой своего тела, вдобавок заткнув рукой рот бедняги.
Я неслась с разбитой камерой к двери, Яна следовала за мной. В тот момент в головах наших не было ни жалости к коллегам, ни единой мысли. Адреналин заставлял нас спасаться бегством, не раздумывая о других, и мы неслись, вопя во всю глотку, сотрясая особняк своим топотом.
Когда мы почти достигли входной двери, снаружи в дом ворвался еще один мужчина. “Сколько же их тут?”. Рука словно сама метко швырнула тяжеленную камеру врагу в лицо, и несчастный, ударившись головой об стену, рухнул на пол, издав от боли нечеловеческий крик. Теперь у нас с Яной, благодаря утерянной аппаратуре, появися шанс унести свои задницы из злополучного дома. Мы выскочили во двор, где по обеим сторонам от крыльца поджидала засада. Трое новых мужчин, и все как на подбор, крепкие и рослые, настоящие спартанцы, бросились наперерез нам. Я резко повернула, желая спастись от тянущихся ко мне могучих ладоней, разбила ногу об садовую фигуру, но позабыв о боли продолжила бежать к калитке. Сзади раздался крик. Обернувшись, я увидела как один из мужчин волочит за волосы брыкающуюся Яну, а двое оставшихся бегута мной. Сбросив на ходу лишний балласт в виде рюкзака, я понеслась пуще прежнего, полагаясь только на скорость своих стройных ног.
***
“– Жалко, что цефтриаксон не накапливается в организме, – последнее, что я слышу перед тем как удрюпаться в кровать.
Да, они к несчастью практикуют дневной сон, и почему-то только на мне. Поэтому всю рабочую неделю с трех до пяти я обязана быть в постели, пока Ирина Григорьевна и Она будут шепотом ругаться на кухне.
В последнее время мне не спится. В последнее время, потоки крови, словно цунами, приливают в низ живота как минимум несколько раз в день. И если раньше я представляла себя героиней одной из прочитанных книг, например дочерью капитана Гранта, разыскивающей своего отца в дебрях Австралии в компании миловидной семейной пары и братика, то теперь невероятным образом оказываюсь в объятиях мужчин. И дневной сон превращается в двухчасовое ворочание по кровати, а под конец обязательно разноется живот и испортится настроение.
Она выглядит не так, как раньше. Теперь на Ней нет той красивой бордовой кофточки и обтягивающих капри. Теперь Она замотана в безразмерный свитер, укутана в шерстяные трико, а Ее прекрасные пышные кудрявые волосы прилизаны к макушке и кажутся безжизненными черными лохмотьями. Я сижу на Ее кровати, застеленной несколькими одеялами. Она слева – плачет, я тоже роняю слезы, жалея Ее.
– Я чувствую, что скоро умру от этой чертовой неизвестной болезни! Наследова не может сказать, что со мной, чем меня лечить, но я не хочу умирать, – слова прерывались рыданиями, – Как я могу оставить тебя одну… Если бы не ты, я ушла бы со спокойной душой.
В комнате пахнет потом. Впервые я почувствовала отвращение к чужому телу при помощи Ирины Григорьевны. Она мылась ровно раз в месяц. Из ежедневных процедур лишь чистила зубы и ополаскивала лицо. И всегда приговаривала: “Если сильно хочется пить, можно экономить питьевую воду – просто набираешь в рот воды из-под крана, полощешь, а затем выплевываешь! И пить больше не хочется!” – и в доказательство, каждый день с утра, вместо стакана воды, просто полоскала рот в ванной. Не сказать, что мы были вынуждены экономить – скорее наоборот, жили в достатке.
А сейчас и Она стала мне отвратительна, но я все равно обнимала Ее, заливаясь слезами. Она болеет, чем-то серьезным и смертельным (раз уверена в своей скорой смерти) и это доводит меня до состояния паники.
Она выглядит не так, как раньше. Стройная фигура скрыта под слоями одежды, заплаканные глаза позабыли о подводке, а тонкие губы выглядят мертвецки бледными без красной помады.
Она проболела две недели. Провалялась дома, под тысячей одеял, в компании двух обогревателей и телевизора. Лечилась всем, чем только можно: и биопароксом, и пиносолом, и даже сумамедом, но по Ее словам, Ей помогает только цефтриаксон, а безмозглая Наследова отказалась выписывать рецепт на уколы. Поэтому сегодня Она, смертельно больная и недолеченная до конца вышла на работу. Я сама несколько дней находилась дома с насморком. Метотрексат мне отменили, поэтому теперь простуды протекают не столь длительно.
Сегодня можно отдохнуть и повеселиться как следует. Как только Ее не стало дома, напряженная обстановка разрядилась и воцарился покой. Пока Ирина Григорьевна по обыкновению занята готовкой на кухне, я направляюсь в зал, включаю диск, который старательно записал для меня дядя Леша и начинаю отжиматься. Тогда это было совсем не сложно, не то, что сейчас. Леша так же приделал мне к двери штангу и в перерывах между отжиманиями и прокачкой пресса я подтягиваюсь.