Вокруг меня хорошо знакомые предметы – впереди книжный стол со стоящим на нем музыкальном центре, слева, совсем рядом со стулом, который я каждый раз старательно двигаю к окну – обогреватель, справа офисное кресло, на нем расположилась куча тетрадок, и все подписаны разными именами. Одна из них моя. Сначала, тетрадка была совсем маленькая. Достаточно быстро она оказалась заменена на толстую тетрадь листов эдак в девяносто шесть, что не могло не вызвать смеха и печали одновременно.

– Один раз, роясь в старых шкафах я нашла бабушкин дневник, в котором она описывала свои будни. Много листов было исчерчено заметками о том как она сходила одна в кинотеатр, одна прогулялась по набережной, наслаждаясь хорошей погодой, приготовила для себя вкусный борщ. Прочитав это, я поняла что бабушка была очень одиноким человеком, – женщина справа, та, от которой я старательно отодвигаю стул к окну и ставлю его так, чтоб не видеть ее глаза, упорно смотрит и молчаливо кивает головой

– В принципе, дневник не представлял из себя ничего необычного до одной записи, – я продолжаю, – Бабушка, видать после очередной прогулки в одиночестве, явилась домой и писала с воодушевлением о том, что она думает по поводу птиц. Запись выглядела следующим образом: “Как я люблю птичек! Вот синицы – это челядь. Воробьи уже получше, среднее сословие. А вороны – превыше мира всего!” Как можно было такое написать про ворон?! Что значит вороны – превыше мира всего? – сокрушалась я, – Если бы я завела дневник, я писала бы про то что я делала днем, ну там куда сходила, что купила, как наорала на своего мужа при всех на работе. А она писала такое! Да она совершенно ненормальная! Разве нормальный человек такое напишет? Вот я такое не пишу и так не выражаюсь, – тут я серьезно задумалась и на минуту замолчала. Пришедшая в голову мысль просто ошеломила меня, но я заранее знала, что эта мысль абсолютно правильная.

– Хотя знаете, если подумать, – теперь я повернулась и уставилась взглядом на женщину справа, – Если почитать мои рассказы, у меня все гораздо,гораздо хуже.

***

Я неслась по Ново-Вокзальной согнувшись в три погибели. Неслась я потому что очень сильно опаздывала, а согнулась поскольку боль в желудке достаточно сильно терзала меня. Вы знаете, я практически не чувствительна к боли. Но если что-то начинает ощутимо беспокоить, то значит дела совсем плохи. Так оказалось и в этот раз: три с половиной месяца героического терпения, и я пополнила ряды язвенников.

Мне 22 года, и я несусь согнувшись в три погибели по Ново-Вокзальной с язвой желудка на свое первое интервью.

Всю жизнь хотела быть врачом. Годам к восемнадцати я поняла что хочу быть еще и журналистом. И если последнее мне вполне удалось, то медиком мне не быть никогда. Однако сейчас есть реальная возможность приблизиться к медицине, ведь я уже вхожу двухэтажное здание, и меня досматривает охранник. Сегодня вдвойне важный день: первое интервью, и не с кем-то обычным, а аж с главным врачом психиатрической больницы.

После долгих мытарств и тщательного досмотра меня наконец пропускают по двор. Больница не ограничивается маленьким двухэтажным зданием. Дальше, за высокими бетонными стенами раскинулась длинная аллея, заботливо выращены восхитительные цветы, построены беседки и несколько отделений. Я войду в центральное, туда, где лечатся наиболее тяжелые больные. А пока ноги несут меня через прекрасную аллею, выдалось время покурить.

Не думала, что в больнице необходимо столько дверей, запирающихся на огромные засовы. Медсестры, тихо перешептываясь за спиной, закрывали третью дверь, а я миновала очередной коридор и наконец очутилась в самом сердце здания. Услышав за спиной громкий щелчок, я оглянулась и поняла что полностью отрезана от мира. В нос ударил спертый воздух. Вокруг витал страх и безысходность. На кушетке, напротив кабинета психиатра, расположилась женщина в облезлом, старом халате синего цвета. Я успела заметить что все пациенты бродят по отделению в одинаковых халатах. Охранник по секрету мне сказал что вещи перед госпитализацией отнимаются, и выдается специальная “больничная” форма. Честно говоря, халаты выглядели пожалуй ужаснее, чем смирительная рубашка.

– Где мне найти главврача? – осмелилась я задать вопрос женщине в синем халате. Пока она собиралась с мыслями, я успела заглянуть в ее глаза. Пустые. Водянистые. Лишенные всякого смысла.

– Вам надо повернуть направо, кабинет около столовой, – слегка нараспев ответила она.

Это от лекарств. Отсутствующий взгляд.

***

– Могу с гордостью заявить, что за последние пять лет мы сделали колоссальные успехи в психиатрии. Если раньше, по статистике, в нашем отделении пациенты лежали в среднем три года, то теперь этот срок сократился всего до одного.

– И как же, за все это время они даже на выходные не уезжают домой?

– Вы что?! – удивился Гущин Сергей Андреевич, сам главный врач, – Я скажу больше: у нас запрещены посещения родственниками.

– Как это?

– А очень просто. Психиатрическая больница – серьезнее инфекционки. Тут проходят лечение люди с грозными заболеваниями. Любое потрясение, а встреча с родственниками в большинстве случаев несет с собой сильную психологическую встряску, может нарушить ход лечения, удлинить нахождение в больнице. Мы давно отказались от книг. Никаких встреч, никакой информации, все это может катастрофически усугубить болезнь.

Я настолько была шокирована ответом врача, что чуть не забыла дальнейшие вопросы, благо под рукой имелся блокнот, в который я накануне начеркала план интервью.

– С какими заболеваниями борется это отделение?

– Их достаточно много: это и всевозможные расстройства личности, и анорексия, также депрессия, паранойя, ну и излюбленная психиатрами шизофрения.

– Какой вклад собираетесь в дальнейшем привнести в психиатрию?

– О.. Я ждал этого вопроса! – лицо врача расплылось в милой улыбке, – На данный момент я тщательно изучаю механизмы развития болезней. Ну, вы знаете, устанавливаю связь между определенными психологическими травмами и последующими расстройствами. В дальнейшем, если все удастся, я планирую вывести формулу, приводящую к полному излечению заболеваний, если они не вызваны, например, травмами головного мозга или онкологией.

– А на данный момент разве не существует этой формулы? Разве нельзя пропить лекарства, полежать в больнице и навсегда вылечиться?

– Нет. Сейчас такое невозможно.

После интервью я поняла одну вещь: я все еще хочу быть врачом. Но только не психиатром.

***

“Она была невероятно красива. Длинные черные волосы, ниспадающие мелкими локонами на плечи, мраморная кожа. Небольшие темно-карие глаза, всегда подведенные черным карандашом, тонкий прямой нос, и неизменная красная помада. Еврейка. Рост сто семьдесят три сантиметра, стройная как кипарис, Она порхала по городу, ловя на себе восхищенные взгляды мужчин. Мне было три года, когда Она пропала. Я звонила отцу и просила отвезти меня к Ней, но он отвечал, что я слишком часто названиваю, об этом узнала Наташа и теперь его никуда не отпустит. Ее не было полгода. И, наконец, Она приехала, будто с курорта: сияющая и довольная как никогда. Позже, Она написала в альбоме с фотографиями: “Это было самое счастливое лето в моей жизни. Когда я была молода, красива, и еще здорова (почти). Волосы мои были густые, без единого седого волоска. Лето беззаботного веселья, солнца, смеха, развлечений, любви и дружбы. Когда я вызывала у мужчин всеобщее восхищение. Никогда я не была так счастлива. Только еще когда в далекой молодости мы с подружками ездили в Крым . Она оставила подпись внизу: Лето 2001 года. Тубдиспансер. Она пропала спустя одиннадцать лет. На этот раз навсегда. Ну а это было начало.”

***

С неба шумно низвергался настоящий тропический ливень. Улицы вмиг промокли, рекламные баннеры уныло повисли в унисон пунцовым тучам, а множество магазинчиков заискивающе подмигивали огнями вывесок, освещая почерневшие дворы. Осень наступила тринадцать дней назад, и уже успела показать себя во всю мощь. Я с Тимофеем юрко перепрыгивала через потоки воды, но ледяные водопады все-таки смогли ворваться в кроссовки и изрядно заморозить ноги. Один зонт на двоих явно не спасал, и ливень нещадно заливал нас со всех сторон. Вскоре, миновав несколько закоулков, мы вошли в магазин, и в нос тут же ударил спертый запах корма для животных. Тимофей метнулся к одной из полок, едва успев закрыть свой большой черный зонт.