Физические нагрузки отнимают много сил, и приходится красться на кухню за хлебом. Именно красться, так как Ирина Григорьевна и Она разработали для меня специальное меню: питание три раза в день, в строго отведенное время, исключительно из диетических блюд, и хлеб в мое меню не входит. А Ирина Григорьевна недавно принесла с рынка теплый, ароматный батон, манящий меня на кухню.

Я затаилась за дверью. Ирина Григорьевна причмокивает, поедая тарелку супа. Да, сейчас не лучшее время для набега на хлебобулочные изделия, но желудок не оставляет мне другого выбора. Она не слышит как я подбираюсь все ближе и ближе, пытливо разглядывая дверцу шкафа. Читает за едой любовный роман. Я внезапно врываюсь и стремглав несусь к ящику. Пока Ирина Григорьевна разворачивается на стуле, я успеваю схватить вожделенный батон и развернуться в направлении зала. Теперь осталось добраться до двери и запереться в комнате, но это сделать не так просто, как кажется. Ирине Григорьевне шестьдесят пять лет, но вот ее ноги сойдут максимум на тридцать с небольшим. Она не то что стройная, она узник концлагеря, сорок килограмм веса при росте метр шестьдесят, но невероятно сильна, да и отсутствующие жиры не мешают ее продвижению в пространстве. Я с воплями успеваю забежать в зал и вцепиться в дверную ручку. Ирина Григорьевна тут как тут, по ту сторону баррикад, тянет дверь на себя, интеллигентно ругаясь во всю глотку. Я быстро давлюсь сочным хлебом, зная что она скоро пересилит меня и ворвется в комнату.

Обед Ирины Григорьевны означает, что все дела окончены и можно посмотреть телевизор. Она по привычке усядется в кресло, включит какую-нибудь политическую передачу (в большинстве случаев это совершенный дебилизм, например излюбленный “Жириновский живьем”) и мгновенно захрапит. Я в это время обычно перемещаюсь на кухню, где на подоконнике ждет своего часа книга. На обложке пара, сливается в страстном поцелуе. Книги часто меняются, но у всех женщин одинаковое выражение лица, застывшее в сладкой неге, а мужик напротив обязательно накачан и длинноволос. И сколько бы я не открывала страницы наобум, обязательно натыкалась на траханье в различных вариациях. Мужчина со стопроцентной вероятностью необычайно нежен и галантен, а его возлюбленная трепетна и волнительна, как замерзающий на зимней ветке воробей. Никакой грубости, лишь сопливая романтика, укрытая ароматическими свечами.

Сегодня мне удалось переделать все дела, о которых я мечтала две недели, пока Она находилась на больничном. Слушала идиотскую музыку на полной громкости, почитала каталог с косметикой (Она запрещает это делать), построила Барбин дом, в котором Барби и Кен трахались так, что дом в конце концов не выдержал и развалился на части, провела вскрытие черепа нескольким куклам и выкинула их измазанные кетчупом скальпы с балкона под ноги прохожим, и даже несмотря на протесты Ирины Григорьевны прорвалась в ванную. Некоторое время она бесновалась под дверью, но вскоре ушла, а я долго лежала в ванной разглядывая в карманное зеркальце все части своего тела. И, как бы я не ждала, накачанный длинноволосый мужик так и не пришел, зато явилась Она с работы, аккурат в тот момент когда я выходила из ванной.

Хотя, будет точнее если я скажу что вошла не Она, а вплыла грозовая туча – с порога стало ясно, что у Нее совсем дурное настроение.

Быстро высушив волосы, я уселась за кухонный стол, а Ирина Григорьевна разложила ужин по тарелкам. Она молчала. Ирина Григорьевна смотрела то на меня, то на Нее. Я смотрела только на Нее. В итоге, Ирина Григорьевна не выдержала и заговорила.

– Ну что, тебя повысили?

(Ее должны были перевести на должность главного инженера).

В ответ, Она засверкала своими черными глазами, поедающими всю кухню, включая нас.

– Нет. Они сказали, что повысили БЫ! Но я в последнее время слишком часто беру больничный и почти не бываю на работе. Суки! Я больная сегодня туда ехала!

– И что ты собираешься делать? – Ирина Григорьевна выглядела ошарашенной, хотя я думаю она предполагала подобный исход событий.

– Я написала заявление на увольнение.

По Ее настроению я быстро поняла, что праздник, намеченный на завтра, заранее испорчен.”

***

“Я вспомнила свой первый юбилей, проведенный в Крейзи Парке. Тогда я позвала всех своих подруг, мы ехали на праздник на микроавтобусе, который заказала Она. Помню, как по приходу в Крейзи Парк Она заволновалась и пропала в недрах здания. Спустя некоторое время, пока я и мои подруги ждали в фойе, Она вернулась с новым фотоаппаратом, а на мои вопросы, зачем это, ответила что забыла старый дома. А дальше меня ждали несколько часов веселья. Перед началом праздника ведущие нарядили меня в пирата – я восседала во главе стола с банданой на голове и пожирала пиццу, разглядывая подруг. Основательно набив животы десертом в виде торта, мы поспешили в огромный трехэтажный лабиринт, и барахтались внутри часа два, скатываясь с горок, лазая по комнатам, стреляя друг в друга, прячась и ныряя в бассейн с шариками. После лабиринта я успела покататься на всех аттракционах, что были в парке, облазить все горки, посидеть в 3-D камере где показывали короткий ужастик со мной в главной роли. Она бегала следом и едва успевала фотографировать происходящее. Вот Лера пытается красиво усесться на пластиковую лошадку, кружащуюся по карусели, но у нее не получается, тут же Надя показывает всем свой излюбленный шпагат, а я прыгаю на батуте так высоко, что замирает сердце.

На Крейзи Парке веселье не закончилось. Дома ждет Ирина Григорьевна и свежеприготовленные вкусности под аккомпанемент детского шампанского. Мы распиваем бутылку, притворяемся пьяными, а после начинаем барахтаться по полу, изображая Надин шпагат, но получается только у Нади. Сто фотографий с веселыми искривленными рожами, обжорство до тошноты и с десяток подарков – таким был мой юбилей.

Под конец пришел дядя Леша и сел с Ней за стол, наливая взрослое шампанское. Ирина Григорьевна побежала за новым фотоаппаратом и принялась снимать пару. Я часто разглядывала получившуюся карточку, и настолько хорошо запомнила все детали, что кажется теперь смогу нарисовать ее по памяти.

Они сидят за столом. Сзади, на стене висит карта России, а справа выглядывает шкаф. На переднем плане две стеклянные бутылки: Советское шампанское и Боржоми, плюс пластиковая бутылка из-под газировки. Между ними два бокала, поменьше и побольше. Дядя Леша правой рукой облокотился об стол, Она правым плечом облокотилась об Лешу, и он слегка придерживает Ее за руку. Он в белой рубашке и бордовом галстуке. Она в коричневом пиджачке, а из-под пуговиц выглядывает черная кофточка. Волосы Ее собраны в небрежный пучок прямо на макушке. Она румяная, слегка запьяневшая от шампанского, на неизменных красных губах застыла легкая улыбка. Леша улыбается сильнее, от чего его добрые голубые глаза становятся еще добрее. Кожа Ее бронзовая, а черные глаза так и искрятся жизнью.

Вот какой хороший День Рождения у меня однажды был. Оказывается, я вполне умела дружить с одноклассниками, ровно до тех пор, пока Она не начала мою дружбу портить.

Сегодня мне стукнуло двенадцать, в десять ноль ноль утра. Но сегодня не будет ни подружек, ни Крейзи Парков. Мы собираемся к предпринимателю, автору различных книг по физике и просто хорошему человеку, неоднократно дававшему интервью в местные газеты. К Кладищеву, если выражаться короче.

Она вызывает дядю Лешу, словно он такси. На улице УЖЕ середина осени, поэтому передвигаться, даже на такие короткие расстояние, без машины никак нельзя. Она одевает шубу и тысячу кофт, я тоже укутана донельзя, и только Ирина Григорьевна не выкатывается из подъезда наряженная словно снаружи минус сорок. Дядя Леша заботливо наклоняет переднее сидение и мы с Ириной Григорьевной весело запрыгиваем в машину. Она же, как всегда, усаживается вперед и тут же закрывает окна, параллельно включая печки на полную мощность. Леша тяжело вздыхает.

Спустя три остановки мы оказываемся у дома Кладищева. Короткий марш-бросок до двери, за который Она успевает помолиться о том, чтобы не простыть, и наша компания попадает в древний, скрипучий лифт, медленно поднимающийся на последний этаж. В квартире Кладищева стоит неприятный запах. Запах его смерти. Я прохожу вглубь комнаты, огибаю кровать и стол, и усаживаюсь напротив журнального столика, разглядывая отражение в пыльном зеркале. Сзади, на кровати, взгромоздился Кладищев, Она нависла над ним, не снимая шубы, Ирина Григорьевна нерешительно застыла в дверях, а сиделка бегает по комнате, дергая в руках постельное белье.