Чья-то рука легла на плечо. Максим подпрыгнул чуть не до потолка, обернулся и,увидев Петровского, перевел дух.

– Как инспекция? – мягко спросил тот.

– На этот раз вы едва не довели меня до инсульта. А здесь можно жить. Жаль, я не представляю, как отсюда выбраться. Но я еще подумаю.

Максим лег на нары, достал револьвер и провернул барабан. Отчетливо прозвучал щелчок. Петровский недовольно покосился на оружие:

– Голову себе не отстрели!

– У меня не выходит из головы Николай. Слишком он умный для начальника охраны.

– Откуда ты это знаешь?

– Простая логика. Он сам сказал: я выставил часовых. И вот он же мне втирает насчет беспилотников. Ладно. Может, я просто придираюсь? Но что-то у меня на душе неспокойно. Вот здесь, – Максим поскреб пальцами куртку на груди. – У вас дозиметра нет? Вы радиацию по пути не замеряли?

– Все чисто. Только фон. И тот ниже, чем в городе.

Петровский ушел в генераторную. Интересно, чем он там занимается? Максим прикрыл глаза. Надо хотя бы выспаться. Что еще остается?

– Привет, – негромко сказал кто-то.

Максим увидел коренастого мужчину в мундире полковника Советской Армии.

– Привет. Я – Максим. Безымянный. А ты кто?

– Ты давай не груби! Фамилия?

– Безымянный. Ну, так получилось…

– А… Вот оно что, значит. Полковник Федотов. Начальник центра связи. Будем знакомы. Зачем ты сюда пришел?

– Случайно. Просто шел и наткнулся на это место.

– Нет. Случайно – это они пришли. Твои друзья – Колян этот, да ученый-моченый. Тебя привели.

– Кто?! – изумился Максим.

– Вот ты мне скажи, зачем вы все разорили? – вместо ответа спросил Федотов.

– Что – все?

– Страну. Промышленность. Достижения. Счастье было так близко. Оставалась всего одна мировая ядерная война.

– Не понимаю.

Максим хотел встать, но онемевшие руки и ноги не слушались. Тело сковал паралич. И вдруг прямо в лицо ударил яркий, обжигающий свет. Максим словно подпрыгнул к потолку и облетел убежище. На нарах лежали и сидели сотни человек: мужчины, женщины… Дети играли на бетонном полу. В медпункте девушка в белом халате перевязывала голову старику. Нестройный гомон доносился как будто сквозь тонкую деревянную стену.

Федотов обвел рукой помещение:

– Ошибаешься. Война была. Видишь людей? Они ждут, когда можно будет начать строить новый мир на обломках старого.

– Не может быть!

– Пролетариату нечего терять. А вы все уничтожили сами. И теперь здесь разруха. Вы забыли голод и не хотели довольствоваться малым.

– Так была ядерная война или нет? – воскликнул Максим и понял, что на самом деле он смотрит на агитационный плакат гражданской обороны в руках Федотова.

– Вы сами хуже ядерной войны…

– Постой! А можно отсюда выбраться?

– Можно, – ухмыльнулся Федотов. – Пойдем со мной, я тебе все покажу и расскажу. Только водки не забудь. Много. А, черт. Водка… Водка, будь она проклята… – голос полковника стих, заглушенный журчанием воды.

В тоннеле стояла сырая прохлада. С потолка лился зеленоватый свет, его призрачные блики играли в удивительно прозрачном ручье. Интересно, как эти растения, похожие на кошачьи глаза, держатся на бетоне? Максим шел, стараясь не касаться темных от влаги стен, и его шаги гулко отдавались в пустой глубине боковых ответвлений.

Вдруг сбоку мелькнула тень. Кто-то ударил Максима по ногам. Он упал, а неизвестный враг прижал его к полу и сунул голову в ледяную воду. Максим закричал, что есть мочи и открыл глаза. Щеки пылали огнем, словно по ним прошлись наждачной бумагой.

Николай Фирсов размахнулся, но тут же опустил руку:

– Ну ты и горазд орать. Я тебя трясу, а ты все спишь и вопишь, будто тебя режут. Пришлось врезать малехо. Так что извини, братуха.

Максим рассказал сон, умолчав, однако, о тоннеле: шестое чувство просто кричало о том, что сейчас ни к чему болтать лишнего.

– Тебе бы такое приснилось. Посмотрел бы я, как бы ты хранил гордое партизанское молчание, – добавил он.

Доцент кивнул:

– Да, было время, когда все едва не закончилось ядерной катастрофой.

– Карибский кризис?

– Много позже. Тогда компьютер выдал ложную команду на запуск ракет. Еще бы немного – и конец. А остановил войну Федотов. Он просто не передал приказ. Потом полковника уволили из армии, он спился и умер. Говорят, очень жалел о том, что сделал. Вернее, не сделал.

Максим почесал в затылке стволом револьвера:

– У меня иногда бывает странное ощущение. Вроде как время раздваивается. Вот и сейчас мне кажется, что есть две реальности. В одной я сейчас разговариваю с вами, в другой…

Перед глазами встали выбеленные стены, длинный коридор с множеством дверей, маленькая пустая комната и лежащий на кровати человек в больничной пижаме. Пожилой мужчина что-то объяснял высокой женщине. Ее ярко-красное платье казалось неуместным среди странного черно-белого кино…

– Ну, продолжай, – нетерпеливо попросил Петровский.

– В больнице какой-то лежу, – Максим почувствовал, как кровь прилила к лицу. – Ладно, проехали. Я, кажется, знаю, как отсюда выбраться. Нам нужна водка.

– Что?! – одновременно воскликнули Петровский и Фирсов. В их голосах ясно читалось удивление и недоверие.

– Водка, – повторил Максим. – О ней говорил полковник Федотов. Вам надо упиться в хлам так, чтобы мы шли, как говорится, «на автопилоте». Может, тогда получится разорвать порочный круг?

– А ты?

– Закрою глаза. Мы все свяжемся веревкой, и вы будете меня тащить. Я не могу пить спиртное: у меня аллергия.

– А вдруг ты нас… – Фирсов выразительно резнул себя ребром ладони по шее.

– Зачем? Меня же за тобой специально послали!

– Мы это знаем только с твоих слов.

Максим вздохнул:

– Придется вам рискнуть. Я один не справлюсь.

В убежище повисло неловкое молчание. Лишь в генераторной ровно урчал дизель.

– Хорошо, – сказал доцент. – Есть только проблема с водкой.

– Эх вы, – усмехнулся Максим. – Вы так и не проверили медпункт? Там спирта хватит, чтобы довести до третьей стадии алкоголизма роту солдат.

– Нет, – сказал доцент, – не в этом дело. Нам хватило одной попытки, чтобы больше к нему не прикасаться. Пока пьешь, все вроде как обычно. Даже весело. Хочется петь и плясать. Но когда засыпаешь… одним словом, мы едва не сошли с ума от кошмаров.

Утром погода испортилась. Небо затянула плотная, ровная пелена туч, из которой накрапывал мелкий дождь. Максим поднял воротник куртки и, зажмурив глаза, покорно плелся позади связанных вместе Николая Фирсова и Петровского. От них ощутимо тянуло алкоголем, и оба они, как по рельсам, брели неизвестно куда. Да все равно, только бы подальше от радиоцентра!

Максим, прислушиваясь к внутренним ощущениям, попробовал чуть свернуть в сторону. Но кроме натяжения веревки он почувствовал внутреннее сопротивление, словно кто-то мягко, но настойчиво толкал его в середину невидимого желоба. И вдруг Максим понял: теперь он может всегда уйти из аномалии. Еще бы только узнать, куда?

Мертвую тишину нарушил далекий крик птицы.

– Все… Лес… кончился, – с трудом выговорил Николай Фирсов.

Максим открыл глаза. Рельсы узкоколейной железной дороги прямой блестящей линией тянулись далеко к горизонту. Приземистое здание вокзала сверкало свежей краской. Чуть поодаль темнело депо, возле разворотного треугольника в тупик уткнулся черный паровоз-«кукушка» с двумя зелеными вагонами.

Максим щелкнул затвором камеры и, поддерживая своих спутников под руки, потащил их к вокзалу. Они ввалились внутрь, растянулись на лавочках в зале ожидания и захрапели – пьяные, они годились лишь на то, чтобы пройти «заколдованный лес» вокруг радиоцентра. Петровский негромко урчал, из угла его рта на цементный пол стекла ниточка слюны. Фирсов же надрывался вовсю. Казалось, еще немного, и от его храпа разлетятся стекла.

Максим чихнул, на всякий случай достал револьвер и сел на скамью у противоположной стены.