Это всё она.

Появилась в его жизни и заставила прочувствовать каждый момент.

Заразила его мечтой о кругосветном путешествии. Научила его играть на гитаре. Показала как безумно можно любить.

«Jet’aime, Sirius»

— Ложь! Вранье! — отчаянно кричит он. — Ненавижу…

Он уже совсем не верит в её любовь. Не верит, что она могла любить его хоть немного так сильно, как он её.

Вот Сириус бы никогда от неё не ушел. Он бы никогда ни на кого её не променял. Он бы весь мир к черту послал, но только не её.

А она ушла. И ничего у нее не дрогнуло.

А воспоминания всё лезут и убивают его. Он мучается, кричит, чтобы это всё прекратилось, и вспоминает.

Вспоминает, как она гневно смотрит в его глаза, ворвавшись в чулан для метел, а за её спиной разбушевался настоящий ураган. Небо разрывает гром и молнии, а она стоит и смотрит на него, тяжело дыша от бега, одним взглядом пуская ток по его венам, не хуже ярких молний в почерневшем небе.

Вспоминает, как он приобнимает её за талию и сжимает в руке ее ладонь. Они танцуют, переступая с ноги на ногу на одном месте, под его любимую песню Фрэнка Синатры, и насмотреться друг на друга не могут. Сколько впоследствии Сириус думал о словах Синатры, находя в них особенный для себя смысл. Ведь с той ночи они с Бланк и правда стали навек близки, а весь мир превратился в них двоих.

Вспоминает, как подарил ей новую мини-гитару. Он готов был весь мир к её ногам положить, лишь бы увидеть восторг на лице, блеск в глазах и настоящую искреннюю улыбку.

Вспоминает, как они летят на мотоцикле над Блэкпулом. Она уговорила пустить её за руль, и Сириус прижимается к ней, обхватив тонкую талию, и орёт с ней на пару от переполняющего восторга.

Ветер тогда пронизывал насквозь, заставляя волосы развиваться. Над их головами горели мириады звезд, а внизу, под ногами был целый мир. Огромный, необъятный мир, который в тот момент принадлежал им двоих.

Как и в его руках был целый мир. Именно тогда он это понял, крепко сжимая её своими руками и прижимаясь к ней.

Он тогда был безгранично счастлив. Их громкий смех разносился над небом и уносился куда-то за пределы космоса. Их сердца бились так оглушительно громко и в унисон. Он подставлял своё лицо под её развивающиеся волосы и ловил каждое мгновение, чувствуя счастье каждой клеточкой тела.

Они разрезали ночной воздух на мотоцикле и неслись вперед, в неизвестность, с сумасшедшей скоростью. Впереди была бескрайняя жизнь и свобода, которая ощущалась как никогда ярко.

В ушах свист, её смех и задорный возглас: «Я люблю тебя, Блэк!». И её мимолетный взгляд, сверкнувший на фоне черного неба ярче звезд.

«Я люблю тебя, Блэк!»

Простые слова, а они его жить заставляли. Потому что ничего важнее для него нет, не было и не будет.

Он на всё готов ради её любви. Открыть для неё тайну Выручай-комнаты, чтобы скрасить тоску по дому. Чувствовать себя дураком, выбирая для нее самое красивое платье. Срываться в ночи, чтобы сбежать вместе с ней с её помолвки из самой резиденции ада. Обратиться за помощью к брату.

Целоваться до воспаленных губ, учить забытый с детства язык, курить одну сигарету на двоих, смотреть на звезды до самого рассвета, учить аккорды только для того, чтобы спеть о том, что в его душе. Он был готов полюбить всё французское, ради трех заветных слов от неё.

Тысячи воспоминаний отпечатали в нем, и он мечется между ними, заставляя себя страдать только сильнее. Ведь так нельзя. Просто нельзя. Нельзя сделать его таким счастливым, подарить ему свободу, которую он всегда искал, и любовь, в которую он никогда не верил, и уйти.

Его душат подступающие к горлу горячие слезы. Только вот он еще в восемь дал себе клятву не реветь, как девчонка. Ведь Блэки не плачут — это слабость. И это еще один урок от его матери, который он навеки усвоил. Все Блэки сильные. Их ничто никогда не сломит.

Но почему в груди все так давит и болит? Будто мантикора раздирает своими острыми когтями грудную клетку, пытаясь добраться до внутренностей.

Бланк ушла и забрала его душу с собой. Которую он ей так опрометчиво отдал. И теперь внутри осталась лишь пустота, которая болела и убивала его.

***

Иногда в сознании мелькал Джеймс. Приходил к нему и смотрел этим невыносимым взглядом, полным жалости. И раздражал Сириуса только сильнее.

Но и у него терпение быстро кончилось.

— Хватит жалеть себя, Сириус! Сколько можно?!

Голос Джеймса опять прорезает оглушительную тишину. На этот раз друг, кажется, настроен решительно. Во взгляде больше нет убогой жалости, а в голосе сплошной вызов.

— Мерлин, ты уже на человека не похож, — продолжает он ругается. — Только посмотри на себя. Тебя скоро с Флетчером будут путать. У тебя рожа хуже, чем у него, заплыла.

Сириус устало проводит рукой по лицу, которое заросло щетиной.

Вот. Он вспомнил. Бланк не нравилось, когда у него хотя бы двухдневная щетина была.

Значит, он отрастит себе бороду. Ей назло.

— У тебя тут воняет, будто стая фестралов сдохла.

А Сириус давно привык к этому запаху. Хотя, наверное, так смердит от него самого. Сколько дней он уже не был в душе, трудно сказать.

— Тебе самому от себя не противно?!

— Противно, — глухо отзывается Сириус и делает попытку сесть на кровати.

— Она ушла, Сириус. Всё. Пора жить дальше.

Сириус не помнит, как рассказывал Джеймсу о том, что Бланк его бросила. Хотя он определенно кому-то изливал душу. Только вот — кому?

— Так же нельзя, — Джеймс протягивает ему руку и силой тянет на себя, поднимая его на ноги.

Сириус его совсем не слышит. Очередные нравоучения. Как же ему на всё это плевать. Он бы, наверное, даже не расстроился, если бы помер прямо посреди этой прогнившей и пропахшей комнаты.

Хотя нет, это было бы неприятно.

Ему хотелось бы умереть в бою. И заодно прихватить с собой как можно больше мерзких ублюдков, что прислуживают Волан-де-Морту.

Или же умереть в объятиях Бланк. Так было бы даже лучше.

Только она ушла и не вернется. И выбора особо у него нет.

Сириус в несколько больших глотков осушает бутылку с водой, которую принес Джеймс, и идет за другом.

— Мерлин, как ярко, — Сириус жмурится от тусклого-тусклого солнца, — невозможно.

— Пить меньше надо, — с осуждением говорит Джеймс, выходя вместе с ним на улицу. — Ты же не просыхал неделю. У Аберфорта все запасы подчистил.

— Чёрт, — тянет Сириус заплетающимся языком и шарит по карманам, — мне надо с ним расплатиться.

— Я уже расплатился. А тебе он просил передать, чтобы ты не появлялась до конца года, — усмехается Джеймс. — Да, кстати. Это тебе, — он достал из кармана и протянул ему небольшой помятый сверток.

— Что это? — безучастно поинтересовался Сириус, забирая сверток и разворачивая его.

— Аберфорт передал. Говорит, сова до тебя не достучалась — ты совсем невменяемый был. Поэтому он мне отдал. Был очень недоволен. Сказал, что это последний раз, когда он твои посылки передает.

Джеймс продолжал говорить и идти вперед, а Сириус остановился прямо посреди дороги. Из свертка на его ладонь выпал холодный металл. Змей, с шипами и крошечными изумрудами в глазницах и по хребту, который свернулся в кольцо и глотал собственный хвост.

Будто и не было этих дней, в которые он так отчаянно пытался забыться, в которые пытался хоть немного унять боль и ноющую тяжесть на сердце.

На него с новой силой нахлынули все эмоции, которые он старательно глушил.

Ушла. Она ушла от него. И прислала на память о себе свою чертову змею. Будто это может что-то изменить.

-… Бродяга? — Джеймс остановился, заметив отсутствие друга, и развернулся к нему.

— Только посмотри, что прислала мне! — прошипел он, метнув ненавистный взгляд в сторону Джеймса. — Свою гребаную змею!

Джеймс подошел к нему и взял змея из его руки, поднимая к глазам и с интересом разглядывая.