– Вы не ошибаетесь?

– Никак нет. Так и сказал: «А где Свирский?»

– Ты не знаешь такого? – Кирпичников, нахмурив лоб, спросил у шофёра.

– Нет, – скривил губы Лохницкий.

– Больше у меня вопросов нет, поэтому не смею задерживать. Только, – Аркадий Аркадьевич помолчал, – только, если, что вспомнишь или увидишь, не сочти за труд сообщить мне. Ведь тебе тоже, видимо, хочется, чтобы всех, этих бандитов, переловили?

Шофёр кивнул головой и вышел.

Игнатьев с тяжелым вздохом поднялся и сделал несколько шагов по кабинету, хотел что—то спросить, но воздержался. Обернулся и посмотрел на начальника уголовного розыска.

– Что вы думаете о случившемся?

Кирпичников закусил губу, потом наклонив голову к правому плечу, сказал:

– Не скрою, что есть некоторые соображения по поводу услышанного.

– И вы, конечно, со мной не захотите поделиться? – Полковник остановился у стола и начал перебирать какие—то бумаги.

– Николай Константинович, вы имеете желание отобрать у меня хлеб? – Пошутил Аркадий Аркадьевич и серьёзным тоном добавил. – Как во всяком деле, надо поначалу отбросить ненужные элементы, а уж потом высказывать оставшуюся версию, которую, между прочим, нельзя будет разбить никакими доводами.

– Аркадий Аркадьевич, я не собираюсь вмешиваться в ваше расследование, но непременно, как ваш непосредственный начальник, жду от вас, хотя бы, устных отчётов. И ещё одно, – полковник закусил губу, словно собирался выдать большую тайну и в то же время её не оглашать, – вы понимаете, что нападение каких—то бандитов на Керенского переходит все мыслимые и немыслимые границы, бьёт по власти не рядовым памфлетом в листовке, а кувалдой, – Игнатьев постучал пальцем по голове.

– Что вы хотите в таком случае?

– Могу я рассчитывать на вашу откровенность.

– Николай Константинович, мы с вами делаем одно дело – стоим на страже власти, поэтому отбросьте в сторону тайны, секреты, недомолвки, а говорите прямо, без утайки.

– Хорошо, я так и думал, – потом продолжил, – имя Керенского не должно упоминаться в связи с расследованием. – Кирпичников в знак согласия кивнул головой. – И когда выйдете на банду, передайте её мне.

– Как я понимаю, вам надо, чтобы они замолчали?

– Вы правильно ухватили мою мысль, – с облегчением произнёс полковник.

– Скажите, почему всё—таки вы сами не объявите на них охоту? Ведь вы обладаете всей мощью государства?

– К сожалению, я знаю, как найти в городе бунтовщика, а вот преступника, увы. Не могу. Вы более компетентны в этом вопросе.

– Договорились, но как же шофёр?

– О его молчании я позабочусь. Есть ли ещё просьбы?

– Тогда мне хотелось бы осмотреть тело Овчинникова.

– Вы думаете…

– Нет, пока я ничего не думаю, я собираю информацию.

– Я распоряжусь, чтобы вас провели к телу.

– Благодарю.

Кирпичников поднялся, наклонил голову и покинул кабинет.

Взгляд Парамонова перебегал с дочерей на бандитов, в глаза жене смотреть боялся. Не хотел увидеть в них нескрываемую боль и осуждение, которого раньше никогда не было. Руки нервически теребили пояс халата, словно в нём находилось спасение.

– Мы теряем время, – Сафрон разминал ноги от долгого сидения, – если хозяин не понимает человеческого языка, то придётся с ним разговаривать другим, более ему понятным, – глазами указал Мартыну на жену Парамонова, тот подошёл почти вплотную к ней и обернулся на главаря, который кивком подтвердил, мол, старшую.

Мартын взял за руку женщину, отстранил дочерей и подтолкнул хозяйку.

На лице бандита играла улыбка, словно зверь плотоядно высунул язык в предчувствии добычи.

Сидор Викентьич попытался встать, но рука, надавившая на плечи, не дала ему подняться.

Жена хозяина тридцати двухлетняя миниатюрная брюнетка с длинными пышными волосами повернула голову к мужу, который прикусил нижнюю губу.

– Оно того стоит, – кинул в пустоту главарь.

– Я всё отдам, только не трогайте никого, – Парамонов опять сделал попытку подняться.

– Ты и так отдашь, но, видишь ли, если бы они не дошли до двери, то я бы мог его остановить, а так, извини, Сидор Викентьич, поздно.

Из соседней комнаты раздался шум, хрип, приглушённый голос, словно зажимали рукой рот, потом мужской голос матерно выругался, послышались удары и спустя минут пять в гостиную вернулся Мартын с расцарапанным лицом и, вытирая руку о пальто.

Брови главаря приподнялись в вопросе, что там. Мартын пожал плечами и провёл рукой по горлу.

Сафрон покачал головой.

– Время вышло, где цацки?

Плечи Парамонова поникли.

– Тайник в спальне за комодом.

– Давно бы так, – главарь кинул, – Поручик, Беляк в спальню.

Минут через пять бандиты вернулись с двумя объёмными кофрами назад.

– Это всё? – Сафрон возвышался над хозяином, расставив в стороны ноги и подперев руками бока, смотрел сверху вниз.

Парамонов кивнул и закрыл лицо руками.

– С этими что?

Подошёл к главарю Мартын.

– В расход, – кинул Сафрон и пошёл к выходу.

Нож описал дугу, в центре которой была шея Сидора Викентьевича, он схватился за неё, пытаясь зажать рану рукой. Из горла вырывались хрипы. Дочери завизжали. Мартын схватил одну из них и, зажимая рот, потащил в соседнюю комнату. Вторая девочка делала попытку отбиться от Федяя, но его рука сжала горло. Захрипела, теряя сознание. Федяй здесь же задрал платье и порвал белые панталончики.

Горничной нож пронзил сердце, и она мешком рухнула на пол.

Через четверть часа бандиты сидели в машине.

– Слишком долго, – Сафрон повернул голову к сидящим сзади, – в следующий раз ждать не буду, будете до хазы добираться пешком. Понятно?

– Сафрон, – начал Мартын, но под гневным взглядом главаря умолк, возражать побоялся. Главарь был гневен.

2.

От Зимнего Дворца до Офицерской улицы рукой подать, идти Кирпичникову по ночному городу не слишком хотелось, тем более что полковник Игнатьев любезно предложил авто. Начальник уголовного розыска не стал отказываться.

В кабинете было зябко и сумрачно. Над городом нависли тяжёлые беременные облака, едва перекаляющиеся по небу толстыми круглыми ножками.

Аркадий Аркадьевич любил стоять в тишине у окна, когда город ещё не проснулся, а нежится в предрассветном глубоком сне. В нынешний тревожный час улицы были пусты по другой причине, чем в прежнее, начальник уголовного розыска усмехнулся пришедшему в голову слову, царское время. Не видно даже патрулей. Складывалось впечатление, что город, как иногда человек, просто умер.

Потом мысли настроились на служебный лад.

«Сколько в эту минуту творится беззаконий, преступлений?»

Далее начал вспоминать про одного Сафрона, которого пришлось задерживать несколько раз. Так звали в прежнее время Николая Михайловича Сафронова, уроженца Тамбовской губернии, судимого пять или шесть раз. Оказывавшего каждый раз сопротивление при аресте, хотя всегда казалось, что само сопротивление показное, так сказать, для поднятия авторитета, хотя никого из служителей закона не убил и даже не ранил. После февральских событий попал под амнистию. Как лицо пострадавшее от прежнего правительства. Ходили слухи, что он организовал банду где—то на юге. Но сплетни всегда остаются только словами. Если этот главарь Сафрон и он переступил кровавую черту, после которой нет возврата, а только возрастает число жертв, то становится страшно за горожан.

В восемь часов постучал в дверь Кунцевич. Как всегда выбритый, подтянутый, в безукоризненном костюме, только нахмуренный лоб да уставшие глаза выдавали некую обеспокоенность.

– Доброе утро, Аркадий Аркадьевич!

Кирпичников махнул головой в приветствии.

– Ранняя сегодня вы – птица?

– Обстоятельства.

– Значит, нам позволили приносить пользу и дальше? – Мечислав Николаевич, хоть и ёрничал, но произносил слова вполне серьёзным тоном.