Обыск длился около получаса.

Сидор Викентьевич сидел в гостиной и не двигался с места, взгляд его остекленел. Вначале не верилось, что к нему пожаловала полиция. Старший предъявил бумагу с печатями и подписями, не вызывающие подозрение, потом к троице присоединились ещё трое, явно какого—то уголовного вида. И только тогда хозяин понял, что к нему пришли обычные налётчики, о которых так часто стала писать свободная демократическая пресса. Парамонов сделал состояние в последние годы на поставках продовольствия в действующую армию, капитал свой не афишировал, только замечен в древней российской столице в скупке золотых изделий и драгоценных камней. Доверия к бумажных деньгам подорвалось сразу же с февральскими событиями. «То ли ещё будет», – повторял он родным и близких, запретив тратить умножающееся состояние, даже не пускал в театры. Хотел сменить квартиру на более простую, а не в десять комнат, как занимал сейчас. Ко всему прочему начал переправлять золотые украшения и камни в нейтральную Швейцарию, понимая, что в любой стране, участвующей в Мировой Войне, спокойствия может не быть. Произойдёт смена власти и тогда плакал капитал, нажитый упорными трудами.

Старший, которого уважительно называли Сафрон Иваныч, в обыске участия не принимал, сидел напротив хозяина, вначале молча. Потом тихо заговорил и описал в таких страшных словах, что будет с самим хозяином и его домочадцами, если ничего в квартире не найдётся или Сидор Викентьич сам, добровольно, не выдаст золото, бриллианты, так необходимые для победы.

– Вы, господин Парамонов, меня хорошо понимаете? – Голос главаря завораживал и действовал на хозяина, как удав на кролика.

Сидор Викентьевич только до боли кусал губы, пока капля крови не потекла по подбородку.

– Вы мучаете себя и нас, с деньгами надо расставаться легко, – Сафрон помахал в воздухе рукой, словно дирижировал оркестром, – как пришли, так и ушли. А вы упорствуете, показываете свой героизм. Кому вы хотите, что—то доказать? Мне? Я и так знаю. Родным? Так они могут пострадать в первую очередь. Вот видите, – кивнул подбородком на вошедшего Мартына, вслед за ним мелкими шагами вошла горничная. Волосы сбиты, по лицу размазаны грязные разводы от слёз, платье на плече порвано, чулки спущены. – Каждое сопротивление имеет возможность быть сломленным. Неужели в жизни вы это не усвоили? Печально, я вижу вашим дочерям лет по десять – двенадцать?

– Одиннадцать, – с трудом разомкнул губы Парамонов.

Жена хозяина Марья Тимофеевна прижимала к себе дочерей, испуганным взглядом исподлобья взирала на бандитов и умоляющим на мужа, пыталась что—то сказать, но голос не слушался хозяйки, и она только шевелила губами, иногда целуя детей в головы.

– Неужели их возраст станет помехой для мерзавца, который добился своего, невзирая на сопротивление горничной?

– Мне…

– Нет, дорогой Сидор Викентьевич, мне искренне жаль, если ваши дочери испытают на себе неудержимую страсть этого человека.

– Что вы хотите?

– Почти час я вам пытаюсь внушить, что Господь повелел делиться.

Шофёра вызвал к себе через адъютанта или помощника, было не совсем ясно, в кабинет полковник Игнатьев.

– Значит, жандармское управление возрождается из пепла? – Усмехнулся Кирпичников.

Поначалу Николай Константинович хотел, было, поиграть в отрицание, но сам ослепительно заулыбался.

– Аркадий Аркадьевич, посудите сами. Всякая власть, от какого бы Бога она не исходила, всегда имеет противников, имеющих желание эту власть заменить собою. Стоять на вершине соблазнительно, богатство и управление народом, который за тебя готов биться. Не буду лукавить, я ожидал подобного, но не так скоро. Видимо, время пришло. Раньше было Жандармское Управление Его Величества, теперь Всероссийская Чрезвычайная Комиссия. Дело не в названии, правда же? Ваше Бюро подчиняется мне, но я ни в коей мере не хочу ущемлять ваши обязанности. Я знаю, как трудно бороться со всякой швалью и надо начинать это делать, полка не стало поздно. Пока такие сафроны не захлестнули наши улицы кровавой жижей. Какая помощь вам нужна?

– Мне не хватает агентов. С теми, кто у меня есть, город не очистить.

– Вам дал «добро» Председатель Правительства.

– Могу ли я пригласить чиновников, которые были ранее уволены за неприятие нынешней власти?

– Если не навредит делу, то я не возражаю.

В дверь постучали. Вошёл шофёр в кожаной куртке с накладными карманами, в правой руке держал чёрную кепку.

– Разрешите?

– Заходи, – снисходительно произнёс Игнатьев, – этот господин – начальник уголовного розыска прибыл в наше управление для проведения розыска по делу о сегодняшнем происшествии.

– Ваше имя? – Спросил Кирпичников.

– Сергей Львович Лохницкий.

– Вот что, Сергей Львович, не смущайтесь и присаживайтесь, – Аркадий Аркадьевич опустился на один из стульев.

Шофёр осмотрелся и присел напротив начальника уголовного розыска, скрипнув кожей куртки. Лохницкому, судя по виду, было не более тридцати лет. Невысокого роста, коренастый, с большими руками, он походил более на борца из цирка. Круглое лицо с серыми настороженными глазами, под которыми выделялись тёмные круги от усталости. Волосы русые, но с ранними залысинами на высоком лбу.

– Вы всегда возите Председателя или с кем—то в смену?

– Нет, один.

– Чем обусловлен выбор?

– Об этом стоило спросить полковника Овчинникова, именно, он так распорядился.

Аркадий Аркадьевич взглянул на Игнатьева, тот кивком головы подтвердил, что дело обстояло именно так.

– Сегодняшняя поездка отличалась от предыдущих?

– Ещё как, – улыбнулся уголками губ.

– О происшествии мы поговорим позже, сейчас меня интересует, отличался ли сегодняшний день чем—то особым от других?

– Нет, было всё, как обычно.

– Кто выбирал маршрут поездки?

– Полковник Овчинников. Он знал расписание Александра Фёдоровича, поэтому ему проще было планировать поездки.

– Что произошло в последнюю поездку?

– Начиналось, как обычно. Полковник мне сказал, что едем в Зимний по Шпалерной…

– Так и сказал, по Шпалерной?

– Больше никаких распоряжений не было?

– Только ехать по Шпалерной и никуда не сворачивать.

– Можно ли доехать иначе?

– По Водопроводному переулку, Воскресенской набережной и далее до дворца.

– Какой маршрут короче?

– По Шпалерной короче, но там сейчас не слишком разгонишься.

– Так, следовательно, вы двинулись вперёд.

– Да.

– Потом?

– Почти перед самым пересечением Шпалерной и Потёмкинской нас остановила группа людей, которые показались нам патрулём.

– Вам всем или только тебе?

– По крайней мере, мне.

– Кто сказал, остановить машину?

– Александр Фёдорович.

– Что полковник?

– Он взял меня за рукав, но ничего не сказал. я остановил авто.

– Сколько было нападавших?

– Шестеро.

– Случайно не запомнил каких—либо имён?

– Отчего же? Запомнил: Сафрон, Беляк, один из них откликался на Поручика. Пожалуй, всё, Александр Фёдорович, как мне показалось, вышел сам, Овчинникова подхватили двое и бросили на тротуар. Спросили его: «Офицер?» Он ответил: «Да». Вот тогда раздался выстрел. Меня ударили в висок и выбросили из автомобиля.

– Значит, Беляк, Сафрон и Поручик. И больше ты имён не слышал?

– Нет, не вспоминаю.

– Потом авто укатило?

– Совершенно, верно.

– Кто им управлял?

– По—моему тот, кого звали поручиком, он же окал, как жители северных губерний.

– Хорошо.

– Дальше мы добрались до первого поста и нас отвезли в Зимний. Пожалуй, всё.

– Не помнишь примет нападавших?

– Абсолютно, они для меня остались безликими, с одним лицом без носа, рта и глаз.

– Тогда не смею тебя более задерживать.

Лохницкий поднялся и направился к выходу, у двери резко повернулся.

– Не знаю, будет ли важно то обстоятельство, полковник Овчинников дважды повторил посему—то: «А где же Свирский?»