когда вся земля, как воздушный шар, подрагивает у тебя в руках, он невесом, этот шар. Он еще не под ногами твоими, веся столько, сколько он весит. А значит прокол, шарик стал земным шаром. Воздух землею стал. Так говорил старик, выгрызая землю, чтобы было куда говорить. Так говорил этот бог. Он отошел, притих. Затем, нагнувшись к земле, стал рыть сухими костистыми руками сухую с корнями землю. Руки копали землю, люди шагали мимо. Старик рыл могилу, смачивая ее своими слезами. Вот благодарность слез, так говорил устами, землю смягчают, поят. Только из земли изредка вылетала горсть земли же. Скоро перестала вылетать и она. Никто не заглядывал в яму. Все боялись ее. Максимум – останавливались, что-то набирая в телефоне, после ступая мимо. Яма накрытая. Подходи, будь здоров. Копровыдача с четверга по субботу, запись на стене у стены.

– Здесь выдается копро? – проходящая девушка улыбнулась. – Вы последний за копро? – улыбнулась опять. – Вы получать, выдавать?

Ana Didovic повернулась к ней спиной, задрала платье, обнажив хорошо разработанный анус, и начала производить выдачу на пол помещения.

– Я выдавать, а вы? Может, с тобой познакомимся?

– Мы ведь уже познакомились, – меня вырвало прямо перед ней. Я упала ей в ноги. Ударилась сильно лицом, зажмурив свои глаза. Когда их открыла, автобус стоял в ночи, за городом, в пустыре. Водители и пара пассажиров курили у входа. Я вышла к ним, спросила сигарету у одного, к ней взяла огонька. Слева шел разговор. Мужчина что-то рассказывал своей, как поняла, жене:

– Я не стал вмешиваться – мне оно нужно? Отошел, стал смотреть. Мужик этот все еще выпускал своей девушке кишки. Она уже посинела вся, а он все не унимался. Я тебя из дерьма вытащил, одежда на тебе и мясо – мои! Ты дерьмо с моих подошв будешь жрать, проститутка, шалава!

Разговаривая с женщиной, мужик постоянно трогал ее за плечо рукой, чтобы до нее лучше доходило, женщина напрягалась, но молчала. При последних же своих словах мужик схватил женщину за грудки.

– Он ей орет, забыла, кто тебя в люди вывел, человеком сделал, вытащил из глуши, а ты с этой тварью связалась, думала, не узнаю?! И давай по щекам ее бить, надавал прямо в рыло, – мужик при таких словах начал бить женщину ладонями рук по щекам, лицо у той раскраснелось. Все курили, ничего не замечая вокруг.

– Забыла, кто тебе шмотки купил? Кто отучил за деньги стелиться?!

– Витя, родной, прошу тебя, я тебе все верну, только не здесь, не позорь меня.

Мужик начал бить ее головой об автобус. Водилы засуетились.

– Эй, мужик, ты чего.

– Эй, остынь, разошелся.

Они начали кружить вокруг него. Я лениво смотрела на них.

– Не подходи, мое дело.

– Ты автобус попортишь. Ты платить, что ли, будешь? Ты совсем дался ебу?

Водилы с трудом вырвали женщину из его рук, которую он заталкивал под колеса, сбив ее с ног. Женщина с разбитым лицом прошла внутрь автобуса. Ей помогал водитель.

– Зашибу, сука, падла… – медленно проговорил у входа мужик. Затем вошел и сел рядом с ней. Та плакала, изредка шмыгая носом: та в темноте себе плакала. Мужчина наклонился к ней в темноте, внимательно и тяжело посмотрел на нее:

– Моя, сука, тварь.

После этого последовали два тяжелых удара ладонью по лбу этой женщины. Женщина замолчала, и автобус поехал.

* * *

В полях закружились голуби. Они падали тяжелыми каплями. Синими и тяжелыми. Вверх, но сначала вниз. Прохлада вечера превзошла ожидания. Тепло растворилось в нем. С примесью иностранного. Так бы еще сказали. Там бы меня увидели. На окраине забухали. Выпивка пробежалась по людям. Как попрошайка в автобусе. Лица пришли сказать, но говорили молча. Женщины с перевязанными грудями возле дорог. С тоской, с обожанием. Женщин вбитые столбы или, еще, хачкары. Бетон растрескался от жары, в нем появились трещины. В них завелись насекомые, мягкие, и жуки: люди и в них машины. Улицы и дороги. Трещины от жары. Я заскочил домой. Выскочил словно пробка. Отпала необходимость присутствовать в себе от звонка до звонка. Больше свободного времени. Выходы из себя. Конные или пешие. Там, прогулки по морю. Вдоль него или без. Для чего это нужно. Юность вошла и вышла. Дырка и боль еще. Зарастают, все сходится. …Здравствуйте, познакомиться, вы мне очень, не очень, пара бутылок пива, пара пустых бутылок, я тебя так, постой… Зарастает, все сходится. Нет сообщения. Выросли здесь развалины. За ночь, на ровном месте. Сами вдруг выросли. Двигаются развалины, дышат, идут за мной. Полное запустение. Здесь стояли дома. Здесь города дымились. Чей-то скелет в столовой. С ложкой застыл у рта. Рты просто так шевелятся. Песочница, полная костей. Кости внутри нее горкой. Разной величины. Заставляют насиловать. Отпечатки ног на бетоне. От его зеркала отрывается Варужан. Он идет себе дальше. Даль на него глядит. В его левой руке два камня. Он сжимает, сжимает их. Человек, обратясь в струю (многоточие дальше следует). Расставание: я и ты. Она надо мной глядит. Дети ломают асфальт руками и едят, запивая лужами. Запивая из луж, едят. Для чего, посудите сами. А еще через год крушение. На лечение выдвинут. Для лечения требуется. Две процедуры близятся. Все-таки взял и умер. Не постарался жить. Ноги на телевизоре. Ноги на голове. Такая страна остыла. Порядка тринадцати лет я взял и унес с собою. Порядка, порядка, порядка. Тебе интересна ночь, а мне она не интересна. Она, как тебя зовут. Сердце, его две капли. Город по каплям жив. Ливень уже закончился. Капает, мельком жив. В день машина проедет. Там человек пройдет. Человек постарается. Тяжелая ночь выходит. Проходит, преподает. Газеты орут без умолку. Их крик разрывает мозг. Глаза его трансформируют, картинка уходит в звук. Смотри, человек проходит. По улице вдоль идет. Доходит до перекрестка, а после обратно движется. Ходьба по остывшим улицам. Душа моя, борода. Человек выглядит так, как бог и его творения. Я делаю минет мозгу. Сосется теперь что надо. Добавили мяч в ворота. Голова остепенилась его. Голова человека женится. Кого пригласит на свадьбу. Выход один на один. Прижмись к человечеству. Прижми его плоть к себе. Вонзи в его мясо зубы. Прожуй, проглоти, впитай. Теплом его мясо дышит. Нужно вести тебя в себя, как в последний бой. …Песня отовсюду летела, лезла перьями из подушки. Без динамиков возле. Воздух служил мембраной. Верный служитель музыки. Орды незнакомцев прошли. Для души человека толпа людей равнозначна полчищу иноземцев, захватчиков. Орды теперь прошли. Это когда города нет, город сняли в виде домов и машин. Люди остались голыми. Просто одни в пространстве.

– Что-то случилось, да? Что-то сейчас здесь было? Что-то скользнуло вверх?

– Что-то?! Да ты взгляни. Города больше нет. Без остановки сгинул.

– Родина солнца – ночь. Все не то и всюду я один, – сказав эти слова, человек посмотрел на иную массу людей и пошел от нее в пустыни. Человек уходил, как его годы. Он удалялся из глаз, для себя он все так же был. Человек, он всегда старался. Он не понял сегодняшнего. Отступил и попятился. Горизонты рассыпались. Прекратили, задумались. Камни, машины, гром.

– Смотрите, красива ночь. Смотрите, она танцует, – вдруг закричала девушка, вверх поднимая руки. Тем она танцевала. Она продолжала жить. Лом стариков, торчащих костями в разные стороны.

– Как тебе мой костюм? – человек встал, показывая на себе машину. – Но не великовато? Малость примял, авария.

Авария порождает скорость. Она создает условия своего рождения. Поезд бежит вперед, нет городов, он есть. От пустоты к другой. Тепло потекло в батареи. Животы у них заурчали. Посетителям холодно. Посетители мерзнут. Ноги у них бледны. С синими жилами. С синими жилами. С сохнущими прожилками. Их бы теперь жевать. Вены: струится кровь. Белка кружится в теле. Кружится голова. Завтра пойдут рассветы. Ждать –

это умирать. Если вывернуть человека наизнанку, сколько дерьма повалится. Когда же вернем обратно, дерьма посыпится больше. Рука мужчины обещала стать женской. Она обещала ей. Ее обещание. Тарас, если верить, Бульба. Однажды из текста шел. Проводником служил Гоголь. Напитки, горячий чай. А шахматы полагаются. Но не разлагаться здесь. Немного скончаться можно, не переходя черту.