– Мне, мягко говоря, нет, не хочется. Чего, я не знаю сам.

– Дыши, я тебя люблю.

Лицо наклонилось ниже.

– Женщины до безобразия много сил отняли. Они же ее давали.

– Мы клятву давали жить. Когда мы говорим искусство и жизнь, то, конечно же, имеем в виду и мужа с женой, от которых производится третье, включающее черты обоих, продолжающее и живущее, после себя родивших. Мы же имеем в виду себя, когда выходим иногда из машины. Мы для чего не здесь.

– Люди шли не видя друг друга, там, где были стены, теперь их уже не было. Стены сдерживали людей, они их всегда растили. Так разделились души, после чего тела. После чего машины. Больше стали людьми. Без стен душа опускается. На четвереньках бегает.

– Эй, душа, где же ты?

– Жила я себе, жила. А он вдруг в меня вмешался. А он надо мной случился. А он надо мною выстрелил. Какое настало дело? Без денег меня оставил, работы, кусочка хлеба, – она сглатывает слюну, сиротливо сидит. – Сейчас без него тепло, а завтра мне будет холодно. Он на меня не придет. Я попала в его паутину. Его паутина есть слава. Тело мое все то же, но оно висит в паутине. Ее немногие видят, она из души его, стальных очень тонких нитей. Сперва еще дергалась, но только сильнее влипла. Потом наступил укол. Яд разъел мои внутренности. Его соки во мне, только снаружи прежняя, а изнутри его: ткани и кости, мысли. После придет и выпьет. Я поступлю в него.

Крунк зазвучит потом. Можно сказать, чуть позже.

– Женщина, если надо, и ум свой как балласт сбросит, чтобы быть любимой. Дерьмо проезжает мимо, гремит достаточно громко. Оно и понятно, ночь. Поэтому ты любима. Такой у нее закон. Убийства или любовь.

Алексис сидит под столом, плачет, порой выглядывая. Под небольшим столом, "что на сегодня сделала?" так, ничего, сиди. Если она вдруг встанет, вниз упадет еда. С пепельницей моей. Нет потому, сиди. Изредка шмыгай носом, мокрым и взбудораженным. Птицы поют, весна, дверь открыта на площадь или в природу общую. Птицы приносят радость. Алекс щебечет тоже, гладит себе белье. Руки поверхность трогают. Из утюга бьет пар. Хлеб, развлечения. Там, на базаре, мясо. Я выбираю голову. Та стоит на столе. Веки ее открыты. Смотрят ее глаза. Вдруг пролетела боль, быстро, за ней погоня. Вниз потекла слеза. Видно, из-под колес. Веки спустились следом. Занавес, встали все. Голова покатилась. Будто бы шар, как кегли с Алекс упали вниз. Тихо к себе прижались, прочь отряхнули мир, после уже друг к другу. Прочь отряхнули мир. Ноги болят обоих. Алексис морщится, я ей целую рот, чтобы не корчился. Он и не корчится, а возвращает долг.

– В долг я жила, лишь в долг. Все забирала внутрь. Время, пора платить.

– Алексис, ты же девочка, девственница моя, – произошла догадка, замыкания типа, то ли короткого, то ли цепи из нас. Он целовал ей руки, ноги и нежный пах. Ей было очень стыдно, стыдно впервые в жизни, то есть по-настоящему, то есть сильней всего. Там же, где все потеряно, там все обретено. Видишь меня – напротив? Я говорю тебе. Лучше голодай, но не снимайся в животных фильмах. Было такое, надо было, я же не спорю с этим. Я говорю про будущее. Ты причиняешь боль. Чувствуешь? Резко бьется. Руку прижал к груди. Не убежала вниз. Ей наверху трудней, но и почетней тоже. Поцеловал ей руку. Я про нее тебе.

Рука ответила благодарностью на поцелуй, тоже поцеловала: как смогла, как сумела.

– На тяжелые сны надет… Перед нами открыта осень. Нечто каменное – ее. Следом желтое с красным кружится. На ботинке не мой плевок и ботинок, мне кажется, тоже.

– Его сперма горит во рту, будто сгусток души армян.

Сердце вышло у нее из-за туч. Мое слово дошло, как ветер. Осветило темную землю. Стала плоть у нее светлей. Все задвигалось, задышало. Набухали соски, как почки. Потому что пошла весна. Пару раз по пути споткнулась. Ничего, пустяки, пошла. На нее не хватало денег. Люди выходили из автобуса, как слова изо рта, через первую дверь, оплачивая за проезд. Заходили в другие двери. Так в Саратове много лет.

– Ничего, что я у других?..

– Нет, ничего, поженимся. Там ничего по-прежнему. Встань, но тогда иди. Сколько бы я ни падал, чаще в сто раз вставал. Как только боль схватывает меня за горло, как только я чувствую, так больше не могу, сразу появляется строчка. Худшее самое – две. С моей стороны гениальность, и я мужчина, совсем. Прими этот дар, он стоит. Прими, для тебя стоит. Но там – это ночь немногая. Но там – где меня не будет. Армения: ты и я. Теперь по пути с отсутствием. Убегаем, за нами гонятся. Не будь темнота со мной. Глядит: за окошком Русь. Моя дорогая Алекс, пишу я тебе письмо. Здесь много проходят мимо, практически все идут. В мужчину втекает пиво, впадает в его живот. С вершины в пространство льется. Красивые водопады. Купаю ладони в них. Еще одиночества. Последняя буква сильная. Она бы стояла первой, но так не положено. Еще ты лежала голой, а я на тебя смотрел, ты перевернулась набок, открыла свои глаза, привет, ты откуда взялся? Наверное, я спала. Ты выкрал меня, увез? Ты не целовал меня? Мне снилось, что ты целуешь, твои поцелуи снились, такая стояла очередь, я каждому часть давала, кусок, уходили с ним, его к груди прижимая, съедали и снова шли. Они не твои стояли? Послушай, ты спал со мной? Пока я спала, ты спал? Ты так меня сильно любишь, ты бледен, не выспался, тебе я нужна навеки, не тело мое, а я? Ты первый такой, а я? Постой, я растрепана. Тебе я такой не нравлюсь. Сейчас, подожди меня. Ну да, был когда-то парень, потом одинокая. Вчера я сломала ноготь, к себе от других гнала. Смотри, у меня пятно, какая большая родинка, она на груди ее, она в нее тычет пальцем, не тычь, говорю я ей, не надо, совсем не буду, целуешь, сюда, сюда, а справа еще одна, ты будто бы пылесос, ты правда, совсем как он, ты пыль вместе с болью втягиваешь, а после меня ты вытряхнешь, от грязи своей, при всех? Я шла, ты меня позвал, сначала в потемках путалась, а после меня забрал, к себе притащил сюда, чтоб голой отсюда выгнать? А ниже еще есть родинка. Она на них смотрит тоже. Это же бог накидал мне зерен, он на тебя просыпал, чтобы склевал я их, тем опускаясь ниже. Я опускаюсь ниже. Завтра за мной придут. Будь ко всему готова. Здесь пролегли ножи, он указал на грудь. Завтра бежать отсюда. Зная, что ты со мной, я бы всегда спала. Спать и дышать тобой. Женщине это важно, частью мужчины быть, частью тебя такого не от мужчины вовсе. Часть твою целовать, знать тебя больше, больше секс – это же стыковка, он для чего-то большего, если с мужчиной сходитесь, если подходят коды, если же нет – впустую, лить, но чужой бензин. Ехать по метру в час. Все же к тебе ползла. Если наступит выстрел, мы от него уйдем. Ты резко заглянул мне в глаза, я не успела одеться, причесаться, покраситься. Да, я увидел душу, пущенную бегом. Слушай, довольно маленькая. Так ведь еще растет. Пятками заблестела. Очень стесняется. Маленькая? Наверное. Может, боится? Нет. Ты для нее огромен. Если войдешь – порвешь. Пусть же войдет в меня. Можно? Вот здесь, налево, дверь на себя, сюда. Там, у стены, есть кнопка, провозглашает свет.

* * *

Моя вековая Алексис. Придешь, посидишь, уйдешь? Ты раньше кружила в комнате и вылетела потом, нашла, набрела на форточку: то ветер понес сюда. Ударилась о стекло до этого, много раз. Из носа бежала кровь.

– Она до сих пор бежит.

Прикладываю платок и задираю ей голову. Впервые глядит наверх. Ну как, голова не кружится? С тобою, обнявшись, в танце? Последовали за словом, иглой, в отведенный путь. Вдвоем, закружились головы. Отдельно от наших тел.

– А по кому поминки?

– Весь из борьбы и смыслов. Не вижу себя, не чувствую, я знаю одно только время – молодость, в другом до хрена народа, особенно молодых, места буквально нет. Скачать вековая Алексис, скачать во дворе любовь.

– Дани, но там война. Дани, пришла война, – в комнату входит Алексис. Солнце кругом, сражение. Белый воздушный мир тает легко, как падал. Только местами лед, он огрызается.