– Женщина упоительна.

– Успокоительна.

Обертка прилипла к пальцу, конфетка же за щекой. Посасывает ее, о чем-то, наверное, думает. Мысли в ее голове – машины в начале века.

– В твоей голове – в конце.

– В начале еще другого. Вот так отстаешь ты, женщина.

– Свободней зато летят. Зато не бывает пробок, аварий, как у тебя. Любови твои – аварии, хорошие, в самый раз.

– Но скорость и мощь за мной.

– Целуй меня, вот сюда.

Целую ее в указанное. Иначе никак нельзя.

– Это очень удобно.

– Что?

– То, что не знаешь языка. Я могу обзывать тебя последними словами, ласково улыбаясь. Сука, паскуда, блядь.

– Что-то сейчас сказал?

– Что-то сказал. Не помню.

Алекс не улыбается. Что-то почудилось. Грустная, на полу. Бросила все игрушки. Что-то смахнула с щек.

– Как-то сейчас обидел?

Бросила все игрушки, в угол залезла свой. Там, в темноте своей. Там, в темноте и в грусти. Под теплотой моей. Утро, вдвоем идем. Вечер, вдвоем на лавочке. Там же, нас больше нет. Алексис рассмеялась и зачеркнула строки.

– Я же глупа настолько. Я же, настолько я. – И показала пальцем, и покрутила им возле виска и выстрелила. – После идем гулять, на каток и на танцы, но не танцуем оба. Просто вдвоем стоим, после чего знакомимся.

– Здравствуй, привет, ждала?

– Здравствуй, конечно, тоже.

Можно совсем без слов, так, только так мне лучше. Раньше знакомился. Расстояние больше. Не переплыть. Тону. Слово вынырнуло изо рта, как голова тонущего, в последний раз, после ушло в пучину. Было в последний раз. Как далеко то слово, кто же его расслышал, может быть, кто-то, но не подоспел никто. Невыносимо поздно. Спать, ну давай, пора. Хватит уже дурачиться. Алексис занята делом. То раздувает щеки, то выпускает воздух. Ползает, что-то ищет, то ли носок, а то. Нет, не уснуть никак. Ночь, а вокруг дурачества. Правду, что вбита в гроб, трудно обратно вытащить. Шляпка одна торчит. Песня звучала оровел и до сих пор звучит. Нас же с тобою двое, две слезы, упадем. Вдумайся, ведь из глаз. Что за глаза такие. Что за глаза такие. Что за глаза кругом. Я их случайно вынул и положил на стол.

– Может, случайно выдумал.

– Что такое случайность?

– То, что вне разума.

– Если там тоже разум?

– В смысле?

– Наш разум – еж. Съежился, спрятался. Только вдруг распрямился – рысь запустила коготь. Думал еж, что один, коготь ему – случайность, ну а для рыси – нет. Мясо съедаемое. Мясо съедающее. Две разновидности мяса. Разного вида мясо. Это есть мир животных. Человек за косичку себя вытащил, сколько налипло их. Ведь налипшее мстит, что потеряло родину, что живет на чужбине. Тянут в разные стороны, убивают друг друга.

– Как за косичку вытянул?

Делаю ей косичку, очень тугую делаю. Пальцем вхожу в пупок. Связанная со мной. Чувствуешь, ток течет. Алекс притихла, слушает, как этот ток течет. Алексис заряжается и засыпает так. Спящая рядом Алексис: вдох, поцелуй и вдох. Переболел забвением, переболел лицом. Мерзнет, когда встаю, если укрыта даже. Ищет, как грудь ребенок, это когда во сне.

…Квартира обозначила свое преимущество перед нами. Свет вдруг погас. Окна заскрежетали. Сильно захлопали двери. Мы забились в свой угол, мы стояли в углу. Мы зажгли свою свечку, мы держали в руке, да, в одной на двоих руке. Мы шептали молитвы, мы просили о милости. А квартира гремела, а квартира орала, а квартира гнала. Мы шептали молитвы, мы стояли в углу, мы ничего делали. Мы ничего, не мы… Никогда не прощу такое.

* * *

У всех шевелятся рты, но звуков из них не слышно. Речи одной воды. Самолет, раз взлетев, раз испытав на себе полет, вдохнув в себя встречный воздух, ни за что не приземлится на землю. Это только в реальности нашей он приземляется. Люди подкармливали птиц, пока их железные братья не стали в ответ уже сами подкармливать людей бомбами. Да, они нас подкармливают. Они видят скопление людей, они видят, что люди нуждаются, они кормят их тем, что у них есть, тем, чем кормили их раньше люди. Они возвращают хлеб, но хлеб перевернутый. Орел клевал ему печень. А мне выклевывал мозг. Свободное делал место. Летал и кружил со мной. Он делал то, что делал человек с природой. На место одних клеток приходили другие клетки, которые возводил человек, он сводил новые клетки вместе. Он разбирал фигуры конструктора, построенные до него, и создавал другие. Бомба это хлеб, возвращающий зерна, это в другую сторону, больше во времени. Стоит женщине хоть немного отлепиться от моего сердца, родить небольшую щель, в нее сразу же устремляются тонкие хищные ногти других. Я просто чувствую, они дерут сердце женщины, она дерет мое сердце. Варужан глядит на третью женщину, смотрит на остальных. Появляются еще женщины, они одеты как первые, они садятся за остальные столики, молчат, ничего не заказывают.

– Взгляните, – он чертит схему. Он достает лист бумаги для этого и ручку. Отдает листок женщинам. Они молча глядят, передавая друг другу, листок гуляет по столикам. Под конец он возвращается к Варужану. Он прячет его в карман.

– Никто из вас, ни одна не выиграла. Ей помогали эти, – он обводит рукой вокруг, указывая на всех женщин. Те чуть ниже опускают головы, склоняя немного набок.

– Давайте немного выпьем.

Он заказывает спиртное. Он пьет один. Я вдыхаю до самых последних глубин воздух смыслов. Бронхи моего ума раздуваются. Бронхи моего ума переполнены. Вот так, мы теперь посмотрим. Железо вольем сюда. А причем здесь, что я мертва? На побережье пусто. Тени: твои, моя. Женщине выпала честь – рожать. Из нее происходит новая жизнь. Плата за новую жизнь – ее жизнь. Женщина делает круг, погибая вслед за телом. Ее поводырь тело, а оно идет за планетой. Его глаза опущены вниз. И сейчас, когда у женщины появляется возможность оторваться хоть немного от круга, она начинает видеть. И что она видит? Тела ее избыток. У женщины вообще с телом избыток. Дети есть проявление его. Выброс телесного. Женщине надо рожать и женщине надо быть. Женщина видит банкрот. Женщина есть самка и самец богомола. Да, самец иллюстрирует зеркало. В момент зарождения новой жизни женщина становится строительным материалом ее, она отслаивается от себя, это уже новая жизнь ест ее. Она отгрызает голову. Совсем не случайно – голову. Потому что голова становится не нужна в ее истинном назначении. Женщина, чувствуя, что ее жрут, сама начинает жрать – жрать своего мужчину. Голова не должна отгрызаться больше. Женщина должна найти нового проводника. Она должна пройти новый путь. Она должна запомнить его, чтобы ходить самой. Нас преследует женщина. Ты хоть немного он? – спрашивает она. В ней нет ни грамма искусства. Мы знали друг друга там. У нас слишком мало времени. Что такое мои слова? Мысль идет на свободу – я веду на свободу. Из пещеры – откуда. Впереди же завал. Разбираю завал. Камни, камни – слова. Понимаешь, откуда? Сверху они легли. Если б на голову? Ранняя гибель воинов.

– Ты про поэтов?

– Да, кого так зовут. Внутренняя болезнь. То есть внутри меня есть источник боли. Он не родился, спит? Это от нас зависит? Много теперь от нас. Теперь суставы не так быстро двигаются. Накопилась усталость. Ищет дорогу хлынуть. Понимаешь, чтоб выброситься. Вывалиться, сбежать. Мысль работает медленнее. Старость – что зимний день. Мои губы захватывают тишину. Так почему сердце слева. Вопрос, он и есть ответ. Я думаю, я скажу. Руль находится слева, а голова повыше. Левые за революцию. Сердце за революцию. Красные, кровь, рассвет. Или потом закат. Или потом рассветы. Старость – как смертная казнь. Не торопись пережить мою фразу. Просто над ней подумай. Просто не говорю. Старость – как снежный ком. Вот что точнее, вижу. Он уже докатился. Мне не пошевелиться. Белый, он белый ком. Дальше там что, тверди. Просто растаять должен. То есть, иначе, смерть? Усталость она как старость, обе есть снежный ком. Я лишь к тому, растают. Просто весны еще не было. Будет еще весна. Хочешь сказать, впервые. Можешь сказать вот так? Слово есть двигатель всякого дела. Всякая вещь есть дело. Если они не движутся от твоих слов, значит не твои слова им хозяева. Не они запустили. Сидеть в человеке как в девках. Прошла барабанная дробь, и Россия вошла в армию Наполеона 1, она дошла до Москвы, захватила в белых перчатках, но начался пожар, после пришла зима. Россия была разбита, Россия бежала прочь. Жуткие холода. Обморожения. Вечером у костров. Редко костры горят. Это она, Россия. Я выпила, я с ним ныла. Зашел к нам один мужчина. Он выпил и закусил. Ко мне подошел, "позвольте", мне руку поцеловал. Потом угостил меня выпивкой в обеденный перерыв. Смеялась негромко я. Рассказывал о себе. Сначала у меня были маленькие ножки, ручки, туловище и большая голова. Четыре части росли. Конечно, половые органы, находясь в одном ряду с головой, я бы сказал, напротив, не могут не быть не связаны. Не могут иногда, ну раз в день, не смотреть друг на друга. Так устроен мужчина.