– Спасибо, – кивнул Дмитрий.

– Не за что, – качнула женщина головой. – Я буду в квартире напротив – здесь мы никогда ничего не готовим. Да, еще: вас там ждет друг.

– Друг? – насторожилась Лиза. – Кто?

– Друг – это я! – радостно сообщил возникший в дверях Рафаэль. – Узнал про ваши планы и не смог отказать себе в удовольствии стать путеводной звездой в этом зримом мире прекрасного и трансцендентного! Не возражаете?

– Рафаэль! – Лиза чмокнула старика в щеку. – Ты неистощим!

– Эстественно! – тряхнул Рафаэль седыми кудрями. – «И почувствовал я, что чаша моя полна»! – он воздел перст, потом плавно переместил его, указуя вглубь квартиры. – Там, друзья мои, три комнаты: в двух Сашины картины, в одной – все остальные. Жора, хозяин этой замечательной коллекции, собирал разнообразнейших авторов, но Сашины работы имели для него несомненный приоритет. Что не удивительно. Идемте, я сгораю от нетерпения открыть вам двери в божественно наполненное и отверзое для нас, убогих и мутных рассудком…

– Рафик! – недовольно поморщилась Лиза. – Не заговаривайся!

– Атмосфэра! – всплеснул руками Рафаэль, извиняясь. – Ничего не могу с собой поделать, милая. Но намек понял: приступим, – и он увлек их в первую комнату.

Перешагнув за порог, Дмитрий остановился.

– Да, мой юный друг, – радостно зашептал Рафаэль, схватив его за рукав, – я вижу, вас это впечатляет! Это абсолютно нормально, хотя, надо признать, творчество Саши в обществе нынешнего потребкульта оценивается довольно неоднозначно: знаете, от всевозможных клише вроде "салонное искусство" и "эротическая мазня", до безоговорочного восторга, каковой наблюдается и в ваших глазах, – Рафаэль умиленно поморгал ресницами. – Нет, – продолжил он, – вне всякого сомнения, если оценивать Сашины картины предвзято, с позиций современного вымороченного вкуса, то, безусловно, – Саша рисовал несколько претенциозно и, на первый взгляд, чрезмерно пафосно, но не стоит забывать, что его идеалом были великие мастера Возрождения, поэтому крайне неосмотрительно оценивать эти полотна сегодняшними критериями: их удел быть реинкарнацией утраченного – причем, увы, утраченного навсегда! Саша даже рисовал в давно забытой технике лессировочного письма. Знаете, что это такое, друг мой?

Дмитрий не знал.

– Это, юноша, – охотно объяснил Рафаэль, – чрезвычайно кропотливое нанесение на холст нескольких слоев краски, один на другой, что позволяет добиться подобных непередаваемых эффектов. Взгляните на эту женщину, – глаза Рафаэля увлажнились, – она почти прозрачная, словно лепесток лотоса, но насколько ее тело живое и присутствующее здесь! Или вот эта дриада – воплощение женственности, сильной и уверенной, немного холодной, но – убедительно живой! Конечно, подобная красота слишком выхолощена, я бы даже сказал, излишне роскошна, но это у Саши был такой дар, от которого он не мог убежать: извлекать божественную сущность плотской реальности и облекать ее в визуальные формы концентрированного совершенства.

Рафаэль смахнул слезу кружевным платочком.

– Еще одна деталь: посмотрите на лица! – опять рванулся он вперед. – У Саши почти все женские лица на грани между идеально греческой и – как это ни парадоксально – семитской красотой! А не стоит забывать, что он творил в конце восьмидесятых, когда семиты вообще воспринимались как антипод всему позитивному, тем более, прекрасному – уж поверьте мне, я сам, в известной мере, испытал это на себе, – у Рафаэля в голосе промелькнули соответствующие картавые интонации. – Но Саша словно специально смешивал эти, казалось бы, несовместимые каноны красоты, и самое примитивное объяснение данному факту – намек на фрейдиский источник Евангельского эзотеризма, как сплава иудейской религиозной мистики и греческого неоплатонизма. Ну, знаете, что-то вроде алхимической свадьбы взаимоисключающих культур. Но, друзья мои, подобный метафизический лепет простителен только людям совершенно далеким и от игры, и от простого понимания творческого процесса, тем более, если дело касается такой неординарной фигуры, как Саша. Поверьте мне, он никогда даже не задумывался над тем, что стоит за его выбором функций преображения видимой реальности в художественные образы, поэтому, рисуя совершенно славянскую натурщицу, он мог получить Исиду, похожую на Юдифь и Фрину одновременно. И это как раз доказывает глубину его внутреннего зрения. Вы, любезный друг мой, – обратился Рафаэль персонально к Дмитрию, – безусловно, еще не вполне в курсе, но, если не вдаваться в лишние подробности, философия игры признает, что любая последовательная попытка визуализации трансцендентных символов может рассматриваться как надежда на встречу с персонифицированным Абсолютом, понимаемым нами как Бог. Именно в этом утверждается самый фундамент игры, так сказать, ее отправная точка, делающая картины, стоящие на кону, одинаково ценными, вне зависимости от того, копии это или оригиналы. Саша, к сожалению, не был игроком, но его работы имели исключительную значимость как неопровержимое свидетельство истины для тех, в ком множились сомнения. Да, – Рафаэль закатил глаза, – какие это были времена!..

– Без ретроспекций! – предупредительно подняла руку Лиза.

– Как пожелаете, барышня, – Рафаэль сорвался с места и стремительно переместился в соседнюю комнату. – А в этом зале, друзья мои, мы наблюдаем совершенно другие работы. Большинство так называемых критиков Лисачева не в силах оторвать ханжеских взоров от его разоблаченных Иштар и Лилит, но по-настоящему метафизичны во всех актуальных для нас смыслах вот эти портреты. Про "Святого Петра" я даже не буду распространяться – уже одно то, что филиппинский кардинал, человек с исключительным чутьем, был готов заплатить практически любые деньги за эту картину, говорит само за себя!.. – Рафаэль благоговейно смежил веки и замолчал почти на минуту. – Да, – словно проснувшись, опять завелся он, – вы, кстати, в курсе расхожего анекдота: человек, который украл "Петра", потом устроился сюда на работу! И его взяли! – Рафаэль захихикал в кулак. – Чтобы потом говорить: вот "Петр", а вот тот, кто украл «Петра»! Людям почему-то нравятся подобные анекдоты. А теперь посмотрите в эти глаза! Это просто что-то внеположенное этому миру. Если вы способны описать их двумя или даже двумя десятками слов – то вы слепые сердцем или того хуже – бесчувственные и бессердечные! Ибо, – голос Рафаэля загремел трубным эхом, – в одном этом взгляде весь эпос Евангелия и Деяний, непостижимый для вас, смертных и убогих, снискавших славу отбросов и козлищ вместо славы Божьей и благодати!

– Браво, Рафик, – с металлом в голосе медленно проговорила Лиза.

– Лиза, милая! – встрепенулся Рафаэль. – Тебя обидели мои невинные сентенции?

– Нет, – Лиза хищно улыбнулась. – Просто ты слишком сильно фонишь.

– Я – фоню?! – Рафаэль схватился за сердце и тихо осел на пол. – Я, который всего себя?.. на алтарь… фоню?!

– Чай готов, – появилась в дверях женщина. – Если хотите, пойдемте.

– Спасибо, мы еще немного посмотрим, – ответила Лиза за всех.

– Конечно, – кивнула женщина. – Я буду там. Приходите.

Рафаэль подождал, пока она уйдет, и издал предсмертный стон.

– Рафаэль! – Лиза изобразила испуг. – Ты умираешь? Какая жалость! А кто же вместо тебя закончит экскурсию? Ты так красиво повествовал. Может, продолжишь?

– Ну, если вы настаиваете, – подскочил Рафаэль. – На чем я остановился? А! Портреты. Саша отличался предельно обостренным чувством лица: он всегда видел в лицах что-то, что не видели другие. И умел это воспроизвести. Взгляните – один самых известных его ликов, "Пророк". Узнаете?

– Нет, – ответили Дмитрий с Лизой хором.

– Хм, – с трудом воздержался от колкостей Рафаэль. – Это, юные мои неучи, великий Стравинский. Почему именно его Саша выбрал в качестве прообраза – он ни кому не объяснил, но, если принять во внимание великолепие и скрытые смыслы пресловутой "Весны священной", то ничего удивительного в этом выборе нет. И опять же, взгляд – всегда прямо вам в глаза, но никаких вопросов – только ответы. Это очень важно! Именно через взгляд эманирует свет нематериального, стоящего по ту сторону метафизической грани холста. Скажем, вот эта картина – одна из тех… Лиза! – Рафаэль вдруг побелел и потерял голос. – Что с ним?! – просипел он. – Лиза!