Софи сварила кофе, и мы устроились на диване, тесно прижавшись друг к другу. Дальше все развивалось по привычному сценарию, отработанному в предыдущие встречи: Софи тяжело вздохнула и перешла в режим поэтессы.

– Я написала новое стихотворение, хочешь послушать? – предложила Софи как бы между делом. Софи всегда подавала поэтический десерт ненавязчиво, но безапелляционно.

– Можно, – не задумываясь сказал я, целуя ее в длинные тонкие пальчики.

– Что значит "можно"? – возмутилась Софи и забрала у меня свою руку. – Тебе не интересно? Где замирающий голос, где неподдельная радость в глазах и предвкушение литературного восторга?

Я старательно изобразил требуемое.

– Сейчас я пролью на тебя кофе, – пригрозила Софи, никогда не ценившая мой артистизм.

Я поспешил исправиться и с пафосом воззвал:

– О, прекраснейшая из поэтесс первого курса, прочти мне, недостойному твоего внимания пробабилитику, свой новый шедевр!

– Я предупреждала… – Софи занесла надо мной кружку. – Ой! Почти пролила…

– Хорошо, хорошо! – прикрылся я руками. – Шутки в сторону, я весь внимание!

Софи покопалась в своих тетрадках, нашла мятый листочек, исписанный карандашом, и взгромоздилась мне на колени.

– Слушай.

Она выдержала еле заметную паузу, и только затем начала читать напряженным трагическим шепотом:

– Мы словно пустые зерна

Падаем в мертвые земли

И нас укрывает снегом

Как пеплом утраченной веры

И это уже бесспорно

Мы все рождены в постели

Пропитанной нервным смехом

И приторным запахом спермы

И карма наша абсурдна

Шаблонна как наши лица

Пустынна и беспросветна

Как улицы Вавилона

Мы пьем и спим беспробудно

И снится нам, что мы птицы

Которым приснились стены

Пустого и мертвого дома

Мы словно пустые зерна…

Софи снова выдержала паузу, наполнив ее звенящим молчанием, потом смущенно посмотрела на меня:

– Ну, как?

Здесь полагалось продемонстрировать неудержимое желание вникнуть в суть как можно глубже, поэтому я заученно потребовал:

– Дай, прочитаю с листа!

Я перечитал стихотворение и глубокомысленно хмыкнул себе под нос. Мне было понятно, откуда возникла подобная тема, но я решил воздержаться от комментариев.

– Весьма выразительно, – с серьезным лицом сообщил я, возвращая листок. – Впечатляет.

– Правда? – зарделась Софи.

– Конечно, правда, – я погладил ее по коленкам. – Только…

– Что – только? – встрепенулась Софи.

Я смутно почувствовал, что допустил тактический промах.

– В общем-то, ничего такого, – попытался замять я. – Просто, не слишком ли патетично?

– Не слишком! – пылко возразила Софи, хмуря брови. – Я не могу молчать о том, что вижу, а по-другому об этом не скажешь!

– О чем именно? – я продолжал совершать ошибку за ошибкой. Предшествующий опыт говорил мне, что Софи лучше не провоцировать на объяснение ее поэтических упражнений, но я этим знанием зачем-то пренебрег.

– Ты что, не понял? – Софи соскочила на пол и принялась вещать. – Мы живем в конце эпохи, и наше время – это время вырождения и бездуховности. Мы – пустоцвет человеческой цивилизации, после нас не будет уже вообще никакой культуры, а только одно грязное белье, выставленное на всеобщее обозрение! Вот что меня угнетает! Тотальный упадок и регресс!

– Не слишком ли апокалиптично? – засомневался я.

– Не слишком! – Софи смотрела на меня исподлобья. – Ты просто ничего не видишь вокруг, только считаешь эти свои формулы и думаешь, что в мире все так же идеально: буковки, циферки. А в мире не идеально, наоборот – одна сплошная деградация и хаос.

– А тебя это действительно волнует? – зачем-то спросил я, окончательно утратив всякую осторожность.

– А тебя что – нет?! – Софи уже кипела, как забытый на плите чайник. – Тебе все равно, что будет дальше? Да?! Все равно, что мы оставим нашим детям?

– Мне не все равно, – счел я за благо отступить. – Но я бы не стал по этому поводу усердствовать с подобными формулировками, – я кивнул на листок со стихотворением.

Если бы Софи умела воспламенять взглядом, я бы давно горел ярким пламенем.

– Это ты бы не стал! – скрестив руки на груди, процедила она сквозь зубы. – Потому что ты не поэт! А вот я написала так, как сочла нужным. Люди остаются глухими, если не кричать им в ухо, понятно? Если хочешь достучаться до чьего-то сознания, нужен высокий слог, то есть сильная, бичующая поэзия! И вообще, чтобы узнать о существование пчелы, нужно чтобы она тебя укусила.

– Пчелы жалят, – поправил я.

– Не важно! – отмахнулась Софи. – Идея – вот что самое главное! А для ее выражения нужны контрасты, нужны слова, которые будут бить наверняка.

– Согласен, согласен! – улыбнулся я. – Здесь предостаточно слов, которые не останутся не замеченными. Постель в сочетании со спермой, и карма – однозначно абсурдна! Но за высотой слога большинство не рассмотрит смысла, потому что духовного роста не хватит.

– А я на таких и не ориентируюсь! – заявила Софи.

– Ну, и молодец, – сказал я, чувствуя, что пора завершать прения. – Есть повод сварить еще кофе. Ты же готова на подвиг рад человечества?

– Вот чего выдумал! – фыркнула Софи, спуская пар. – Это ты-то человечество?

– Полномочный представитель, – представился я.

– Ну-ну, – Софи посмотрела на меня, как на шарлатана. – Ладно, сварю тебе кофе, представитель. Что с тобой делать?

У меня было одно предложение, но я сдержался.

Однако, в целом, надо признать, Софи была права.

Карма наша, как ни печально, абсурдна. Увы.

Федя отыскал меня, как обычно, в читальном зале, где я искал утешения в прозе после поэтических экзекуций.

– Пойдем, – тихо, но твердо, сказал он. – Нужно ввести пиво в организм.

Подобная формулировка всегда означала, что есть, о чем поговорить. Я сдал книги, и вышел за ним.

Мы купили пиво в магазине и уселись в скверике на скамейку.

– Ну? – начал Федя, переходя к делу. – Думал?

– Над чем? – иезуитски уточнил я.

– Над тайной предательства.

– Пока нет, – соврал я из тактических соображений.

– А я думал, – сказал Федя, открывая пиво ключами. – Герцог прав, там все действительно очень запутано. Но я тут поднял кое-какие материалы, и есть некоторые предварительные выводы.

– Рассказывай.

Федя сделал пару глотков и поставил бутылку на землю между ног.

– Значит, так. Сформулируем точно стоящую перед нами задачу. По словам Герцога, предательство Иуды – это тайна за семью печатями. Что из этого вытекает? А то, что все существующие на данный момент толкования необходимо отметать с негодованием. Согласен?

– Без вопросов, – кивнул я.

– Получается, что необходимо сформулировать версию, которая все объясняет, но при этом является, скажем так, не вполне очевидной. Или парадоксальной. Но главное условие: она должна быть новой и оригинальной. Поэтому для начала предлагаю пройтись по общеизвестным трактовкам.

Я не возражал.

– Смотри, – начал Федя, – во-первых, сами Евангелия. Там полный мрак и сплошные недомолвки. Единственное, что можно выудить оригинального, так это то, что Иисус был в прямом сговоре с сатаной. Или, по меньшей мере, сатана выполнял волю Христа.

– Не понял, – потребовал я уточнений.

– Это у Иоанна, – сказал Федя. – По его версии сатана входит в Иуду во время Тайной вечери, и, что интересно, с куском, переданным Иуде самим Христом. Тебе не кажется это странным? Я склонен трактовать это как намек на то, что Иуда не виноват в предательстве, а является лишь исполнителем воли самого Христа.

– Ну, это известная песня, – констатировал я. – В этом нет никакой тайны. Поехали дальше.

– Дальше, от первоисточников двигаемся к апокрифам и тому подобным неканоническим текстам, – продолжал Федя. – Тут уже изобилие трактовок. Вот, я кое-что распечатал, – Федя достал из папки несколько листов бумаги. – Тоже копаются в предательстве Иуды, но без особых результатов, – сообщил он и принялся зачитывать: – "Ясно, что традиционная версия не вполне соответствует тому, что произошло на самом деле. В ней слишком много недосказанного. О чем же молчали евангелисты? Что они хотели скрыть? Первое, что напрашивается в ответ, – это истинные мотивы предательства.