За три дня удалось прокопать довольно глубокую траншею – не менее четырех саженей. Глубже не получалось: нижние камни вмяло в грунт столь плотно, что их даже не пошевелить.

Вода все это время поднималась и наутро, курчавясь мелкими воронками, хлынула в рукотворный канал. Затопление остановилось. Наставник, работавший наравне с братией, тут же на плотине, радостно целуя землю, воспел благодарения Спасу и Матери Его Пресвятой Богородице. После чего все помылись в речке и отслужили молебен с земными метаниями. Люди ликовали. Еще бы – спасли скит!

Корней обнял Дарью:

– Какая ты у меня умница!

Женщина просияла и легонько прижалась к мужу.

Уже тринадцать лет, как живут они вместе. Дарья с годами хоть и пополнела, красоты не утратила. Спина прямая, шея лебединая, подбородок держит высоко. Всех восхищала ее царственная осанка, изящный профиль, а в особенности походка. Ходила Дарья не так, как другие. Она не шла, а как бы несла себя ровно, неспешно. Со всеми была проста и приветлива, не чуралась работы, даже самой грязной и тяжелой.

* * *

Уже в следующую весну на богатом кормами мелководье, усыпанном множеством островков, устроили гнездовья множество гусей и уток. Воздух звенел от их надсадных криков до тех пор, пока птицы не сели высиживать потомство.

В середине лета, когда у гусей началась смена пера – линька, их ловили голыми руками. Тут уж не зевай – коли успеет гусь выправить перо, он не твой. Двигаясь цепью и крича во всю мочь, загоняли птиц в заранее расставленные сети. Таким способом удалось заготовить столько гусей, что мяса хватало на всю зиму.

Не сразу, по прошествии трех лет, рыбы в разлившейся Глухоманке стало ещё больше.

– Славны дела твои, Господи! – восхваляли люди Создателя за щедрость и корили себя за умственную скудость, не позволившую сразу оценить, какие достоинства таило в себе возникновение обширного мелководья.

«Верно писал блаженный Августин: «Бог никогда не попустил бы зла, не имея намерения обратить его в добро» – заключил наставник.

Через год уровень воды стал постепенно понижаться и за лето упал на полторы сажени. К счастью, это не повлияло на численность птицы и рыбы. Их развелось к тому времени столько, что хватило бы прокормить ещё пару таких скитов.

Причину нового каприза Глухоманки выяснила вездесущая ребятня, ходившая удить рыбу к Воротам. Оказывается, речка, промыв в известняке проток, ушла в подземное русло, выходя, как много позже узнали скитники, мощным ключом прямо со дна Большой Реки. Старое же русло Глухоманки ниже Ворот с десятками мощных порогов обнажилось и превратилось в сухую ленту из череды громадных валунов и каменных уступов.

Настало время познакомить читателя с обитателями, выросшего в семидесяти верстах от скита, небольшого поселения. Для этого нам придется на время вернуться в август 1922 года…

Исковерканный колеями, копытами и сапогами Охотский тракт после затяжных дождей за ночь подветрило. Лошади шли ходко, хотя и тянули вполсилы. Объезжая обоз из конца в конец, краснолицый ротмистр Пастухов окидывал его беспокойным взглядом маленьких зеленоватых глаз и то и дело поторапливал:

– Побойчей, братцы! Запаздываем. Коли к вечеру догоним голову, всем по чарке выдам! – при этом выразительно хлопал по притороченной позади седла суме.

Его щедрость была объяснима. Обоз отстал от головного отряда из-за его кобылы Фроси. Та ожеребилась прямо на марше. А полковник Степанов еще в Охотске3 всех предупредил: «Брюхатых в поход не брать». Да как оставишь боевую подругу чужим людям в столь ответственный момент? Седьмой год служила она ему верой и правдой и ни разу не подвела! Новорожденного сосунка пристроили на кошме за ящиками с патронами в конце обоза.

Передней подводой правил здоровущий бородач – Иван Дубов. На нем шинель Забайкальского казачьего войска с желтыми погонами, туго перетянутая портупеей с шашкой, на лобастой голове – темно-зеленая фуражка с желтым околышем. Черная борода такая пышная и дремучая, что в ней тонули не только губы, но и глаза. Этот тридцатидвухлетний казак обладал такой недюжинной силой, что в рукопашном бою штыком и прикладом уложил четверых германцев и, взвалив на себя трофей – тяжеленный станковый пулемет, принес его в свои окопы, за что и получил орден Святого Георгия, которым очень гордился.

Рядом с ним, положив драгунку на колени, сидел односелец: бравый казак Федот Шалый: пухлощекий, с оспинками на лице. Тоже с бородой, но пожиже, вихрастым белобрысым чубом, упрямо выбивавшимся из-под щегольски сдвинутой набекрень фуражки с треснувшим козырьком. Что-то подкупающее было в его задорной улыбке. Оба – потомки семейских4 староверов – одних из первых переселенцев на мерзлые земли Восточной Сибири. Их предки уже больше двух веков жили в этих размашистых краях.

Глухая, непроходимая тайга, могучие хребты, увенчанные снежными гребнями, вздымавшимися до самых небес, перекрывавшие путь из матерых российских земель к Тихому океану, делали эти земли почти недоступными. Но перед упорством и выносливостью казаков-землепроходцов, неудержимо торивших дороги на восток, ни горы, ни чащоба не могли устоять. Они даже умудрялись волоком перетаскивать тяжеленные струги через крутые горные перевалы.

Прокладывали по берегам рек дороги. Ставили избы, раскидывая селения. И гордость за ширящееся Отечество была для этих бесстрашных людей практически единственной наградой за неимоверные испытания, которые выпали на их долю в те давние времена на пути к Ламскому5 морю.

– Ну и дорога! Навроде нашей нонешней жизни: разбитая и покалеченная, – бубнил в бороду Дубов, сворачивая цигарку.

– Эт ты, Вань, верно подметил. Что жизнь, что дорога одинаково порушены… Дай чуток дымнуть!.. Мстится мне, что в пятнадцатом году тракт куда лучше был.

– Ты-то откель знашь?

– Мобилизованных в Охотск дважды к пароходам сопровождал. Да и к деду, что на Караульном начальствовал, с отцом ездить доводилось, – произнёс Федот, то и дело настороженно поглядывая на хмаристые тучи, толпившиеся над хребтами. Их вершины уже укутаны самыми брюхатыми из них. Оттуда тянулись к земле косые мутные завесы.

– Коли дождь сызнова затеется, худо нам придется, – добавил он и, с блаженством вобрав через нос воздух, остро пахнущий кисловатым конским потом, соскочил с козел и зашагал рядом с подводой размять затекшие ноги.

Тракт, пролегавший по гребню увала, упершись в отрог, стал спускаться вдоль ключа. Обоз должен был выйти на обширную падь, где до 1906 года располагался казачий пост «Караульный камень» с постоялым двором – желанным и гостеприимным приютом для проезжавших здесь путников. Назвали его так, по всей видимости, от того, что пост прилепился к щербатому утесу, по бокам которого торчали, будто часовые, каменные останцы. С 17 вплоть до середины 19 века, когда Охотск был основным портом на восточных рубежах России и опорной базой всех экспедиций, тут кипела жизнь, а сейчас от него осталось несколько полуразрушенных строений.

Падь обрамляли громады угрюмых хребтов. Глядя на них, Дубову вдруг захотелось, забыв о войне, стать птицей и улететь туда. Сесть на вершину самого высокого пика и, смотреть на бугристые швы кряжей, узорчатую вязь долин и медленно ползущий по тракту обоз с высоты.

Внезапно тишину нарушила отдалённая дробь пулеметных очередей и шквал беспорядочной стрельбы. Колонна встала. Лошади беспокойно запрядали ушами. Казаки напряженно вслушивались и, с тревогой осматриваясь, то и дело бросали вопросительные взгляды на ротмистра.

Тот соскочил с лошади, и успокаивающе погладив норовистую кобылу, быстрым шагом направился к крытой повозке. На ходу снял фуражку с белой офицерской кокардой и вытер платком, пропахшим конским духом, капельки пота с громадной лысины, окаймлённой пушистым венчиком волос. Подойдя к повозке, надел фуражку и зачем-то спустил на подбородок ремешок, расправил широкие, немного вислые плечи и, вытянувшись по стойке смирно, обратился к начальнику штаба – подполковнику Лосеву Олегу Федоровичу, оказавшемуся в обозе по причине внезапной лихорадки. Выслушав его распоряжения, вскочил на лошадь и вполголоса скомандовал: