В этот же вечер к нему подошли штабс-капитан Тиньков и юнкер Хлебников.

– Господин подполковник, разрешите обратиться.

– Обращайтесь.

– Мы с юнкером по этическим соображениям отказываемся принимать участие в «покупке» женщин.

– Я вас понимаю и уважаю ваше решение.

На четвёртый день Лосев построил гарнизон и, дабы избежать конфликтов, попросил девиц самим выбрать спутников жизни – кому кто приглянулся. Все, как сговорились, указали на него. Тогда подполковник подошел и галантно подал руку понравившейся якутке. У Василия при этом глаза от радости прямо-таки засияли – это была его внебрачной дочь. Выбор остальных пал на казаков. Практичным женским умом они безошибочно определили, что с ними не пропадут.

– Господин подполковник, а как без венчания? Грех ведь, – заволновался глубоко верующий Дубов.

– Не беспокойтесь. Что в уставе сказано? В военное время старший чин всему голова. Так что я у вас один во всех ипостасях. С Божьей помощью повенчаю.

* * *

Минуло два года. Поселение стало не узнать. Офицерам, обученным в кадетских и юнкерских училищах только воевать, крайне повезло, что в отряде были выходцы из казачьего сословия: эти сноровистые мужики умели делать буквально всё.

Когда в гарнизоне появилось пять супружеских пар, и встал вопрос, где жить семейным, казаки сразу принялись за дело. Свалили на склоне горы, напротив землянок, пихты. Обрубив сучья, спустили хлысты18 по каткам вниз, ошкурили. Мастерски выбрали четвертя, срубили в верхнюю чашу углы с выпуском. Работали весело, подшучивая друг над другом, и, то и дело, приговаривая «кабы не клин да не мох, плотник бы сдох».

На нижние венцы использовали лиственницы, спиленные в полнолуние. Такие бревна не поддаются гниению и, делаясь все крепче, служат веками. Дерево для порогов и окон выбирали около муравейников – оно стойчей всех от тлена.

Офицеры были только на подхвате: принести, подать, подержать. Из них лишь есаул и мичман мало-мальски владели топором.

Собрали на мох два первых сруба-крестовика. Нижние венцы из лиственницы, верх – пихтовый. Лиственница крепче, пихта теплее. Накрыли двускатными тесовыми крышами. Окна прорубили на солнышко всего в три бревна, а пороги оставили высокие – для сбережения тепла. Больше до снега не успели.

Дубов не удержался и украсил окна резными наличниками. Для пола и потолка напилили плах. Из дикого камня сложили печи. Горницу разделили временными перегородками. Двери, чтоб не пробил мороз, обили с двух сторон шкурами. В сенях лестница на чердак и клеть для хранения продуктов. Дома получились ладные, опрятные.

В следующее лето поставили еще четыре избы. Для них брёвна готовили загодя, в феврале, на ущербе месяца. Деревья в эту пору спят – соку мало. (Весной и летом они все в соку, от чего при сушке лопаются).

Всего получилось шесть изб: пять для семейных и одна, побольше, для холостяков. Поселение, по предложению поручика, обнесли для порядка и безопасности высоким заплотом: ему больно хотелось, чтобы их небольшой гарнизон был похож на настоящую крепость.

У домов на припеке весной устроили гряды. Посадили лук, редьку, картошку. Семена для посадки услужливо доставил всё тот же Василий. Дубов собрал в лесу несколько пчелиных роев и расселил их в заранее подготовленные колоды. Кроме того, вблизи полян, богатых медоносами, выдолбил в нескольких кедрах полости. Внутри навешивал остатки сот. Пройму, через которую вырубал дупло, плотно закрывал деревянной вставкой. В период роения пчелы-разведчики быстро находили надежные, теплые жилища и приводили в них рои. К осени соорудил омшаник. Уже следующим летом меду взяли столько, что еще с пол пуда выделили на обмен с якутом.

Зимой добывали зверя. Шкуры выделывал Шалый, а супружница Ульяна19 шила из них одежду и обувку. Как-то он попросил её сшить ему шубу из медвежьей шкуры.

– Чур, тебя, чур! – замахала она руками, – Нельзя одевать шкуру амаки, худо будет.

Наденешь шкуру амаки, его дух за тобой придет. Накажет за то, что убил.

Про патроны уже и не поминали. У Василия всегда был один ответ – «шхуна не пришла». И горестно вздыхая, широко разводил руками. Белогвардейцам же ссориться с якутом было опасно. Он хоть и обдирал их, как липок, – все из осьмины норовил четвертину вытянуть, но необходимым обеспечивал. Что ни закажешь, все доставит.

Порой обитателей гарнизона все же посещали робкие мысли выйти, сдаться на милость властям. Но, выслушав в очередной раз рассказы якута о том, какие суровые приговоры выносят даже тем, кто всего лишь однажды помог белым, они быстро улетучивались. Понимали, что купец может и приврать, чтобы не потерять выгодных покупателей, но все равно было боязно.

Оставшиеся без женщин офицеры, уже на второй год стали просить якута привезти и для них невест, но тот почему-то упорно отказывал.

Особенно донимал купца ротмистр.

– Василий, выручи! Окажи милость – мне хоть косую, хоть кривую. А то ведь помру, так и не посеяв семени, как будто и не жил на земле. Страшно ведь. Сколько скажешь, уплачу, выручай!

Однако якут, против обыкновения, был тверд и непреклонен. Дело в том, что один из его должников пожаловался участковому милиционеру: мол, Сафронов Василий его дочь на год взял за долги и никак не отдает. Еле выкрутился. Пришлось самому одаривать жалобщика, чтобы тот сказал, что дочь, оказывается, у больной тетки живет – смотрит за ней.

* * *

Отец Хлебникова был священником, и Антон с малых лет вплоть до кадетского училища не только пел на клиросе, но и замещал то заболевшего пономаря, то подьячего, то звонаря. Приученный к твердым церковным порядкам, юнкер и здесь старался регулярно выполнять положенные обряды, молился за здравие обитателей гарнизона. Постепенно к нему начали присоединяться и другие. Последним штабс-капитан, да и то из солидарности. На главные напрестольные праздники собирались, как правило, в доме командира.

Перед рождением первого младенца срубили ладную часовенку. Лосев поставил в ней свой походный складень. Вместо лампадки повесил плошку с фитильком из скрученных прядок лишайника и в дальнейшем каждое воскресение Хлебников стал вести службу.

Зная наизусть почти все Евангелие, он всегда к месту рассказывал что-нибудь из жития святых, пел красивым голосом псалмы. Так постепенно и служба по чину наладилась.

Лосев как-то даже пошутил:

– Ты, юнкер, среди нас самый молодой, а уже учительствуешь.

– Господин подполковник, Боже упаси, я не учительствую. Просто пытаюсь донести до всех слова Господни.

– Ты не обижайся, я очень одобряю твои старания.

В один из вечеров, когда холостяки собирались ложиться спать, ротмистр с юнкером вышли на крыльцо. На небе сияла луна, где-то вдали настойчиво гукал филин.

– Хорошо-то как! Почти как дома, – сказал Пастухов и повернулся к Антону:

– Я сегодня внимательно слушал твою проповедь о совести. Говоришь верно, но от того безумия, что охватило Россию, просто оторопь берет. Мы сражались за правое дело, а проиграли большевикам. Как Господь мог допустить победу воинствующих богоненавистников?

– Сам об этом часто думаю. Знаете, у меня из головы не выходит разговор с отцом, состоявшийся в девятнадцатом, когда заехал к нему в Самару. Так вот, он убежден, что в мире всего поровну: есть день и ночь, есть плохие люди и хорошие. Так же и у Бога есть супротивник —диавол. Он властвует под землей, а Бог на небесах. Земля – поле их брани, на коем они сражаются за наши души. Бесы долго разжигали в нашем народе жажду перемен, и мы поддались им. Господь и решил – хотите жить по законам зла? Пожалуйста, – мешать не буду, но сами потом расхлебывайте то, чего возжелали, а явившись ко Мне не ропщите за строгость Суда.

– Любопытно! То, что Бог и диавол на самой Земле равны по силе, пожалуй, верно. Иначе, как объяснить то, что диавол по сей день не побежден? Ты и сам, наверное, замечал, что тем, кто не покоряется ему, он старается создать на земле самые тяжелые условия и, постоянно нашептывая «предай, отними, обмани», пытается сбить с пути праведного. А заложившему ему душу – начинает помогать изо всех сил. И те, кто послабже духом, уступают. Рассуждают: есть ад или нет – неизвестно, сейчас мне хорошо и ладно. Не задумываясь, какая страшная кара ждет их после смерти.