– Это было так давно, дорогая, – Эвелин закрывает глаза, будто роясь в памяти, но в действительности она не хочет, чтобы Пэт заметила ее смятение, в которое повергла ее эта старая фотография, указывавшая на ее связь с Робинсоном.

– Может, оставишь это фото у себя? А я, если не возражаешь, покажу мальчикам ту твою фотографию, где ты в элегантной военной форме?

– Точно, возьми ее. Пусть ребята знают, что я не всегда была дряхлой старухой, – Эвелин со смехом убирает в карман кардигана снимок четверки. Он там долго не пролежит. Вернувшись в свою комнату, она решит, что с ним делать.

– Что ж, ладно, мне пора, – говорит Пэт. – Сегодня после обеда в Кингсли приедет аукционист, произведет оценку кое-каких вещей. Кстати, я нашла старые инвентарные ведомости, когда перебирала бумаги в письменном столе. Ты ведь составляла их очень давно, и я подумала, что лучше оформить новые. Ты когда-то собиралась продать кое-что из вещей?

Эвелин старается придать лицу неопределенное выражение.

– Наверное, это для оформления страховки, – наконец отвечает она. – Управлять Кингсли – это всегда большая ответственность.

– Не то слово, тетя, – соглашается с ней племянница, надевая пальто. – Между прочим, ключи я так и не нашла.

Наклонившись, она чмокает Эвелин в напудренную щеку:

– М-м-м, ты так вкусно пахнешь. Ты уверена, что не хочешь оставить себе еще кое-какие из этих снимков?

Пэт протягивает ей банку с фотографиями:

– Может, пусть они пока у тебя побудут? Посмотришь их повнимательнее. Вдруг еще какие лица опознаешь.

– Так и быть, дорогая, – говорит Эвелин, забирая у племянницы банку с фотографиями. – Я постараюсь вспомнить имена, чтобы вы с детьми знали, кто изображен на фотографиях.

Или найду среди них снимки, которые надо уничтожить.

29 октября 1943 г.

Дорогой мой человек!

Думаю, ты ужасно гордился бы мной! Твоя крошка жена теперь квалифицированный водитель Женского вспомогательного территориального корпуса и уполномочена возить на встречи и совещания офицеров в ужасно милом черном «Хамбере». Должна сказать, это отличный автомобиль, лучший из всех, которые я водила. Правда, у моей работы есть один большой недостаток: мы, девушки, обязаны сами обслуживать свой автомобиль. Последние два дня, грязная с головы до ног, я просидела в смотровой яме! Но все же, по-моему, это станет неплохим дополнением к моим скудным талантам. Как ты считаешь, дорогой?

В Кингсли (как же я по нему скучаю!) я научилась водить машину (летом папа пускал меня за руль своего старого «Остина», давая прокатиться по подъездной аллее и ровному полю), но в корпусе сочли, что этого недостаточно, и мне пришлось окончить настоящие водительские курсы близ казарм в Кимберли. Мне, конечно, здорово доставалось за дурные привычки (возможно, я переняла их у тебя, дорогой). Например, я забывала посмотреть в зеркало, перед тем как тронуться с места.

В общем, одно из моих первых заданий – научиться ориентироваться в Лондоне. Мы квартируем прямо за «Питером Джонсом», и это ужасно удобно. Даже мама одобряет: думает, я смогу заскакивать туда каждый раз, как ей понадобятся пуговицы или шелк. Я несколько раз ей говорила, что служить пошла не для того, чтобы выполнять ее поручения, но она, по-видимому, считает это единственной выгодой от моей службы. Она также не понимает, что я не вправе использовать «Хамбер» в личных целях: я не могу садиться в машину и мчаться к ней по первому требованию, когда она соскучится. Ей невдомек, что бензин нормирован, и, заскучав по садам Кингсли, по родным местам, я вынуждена ехать туда на поезде.

Все девушки здесь ужасно милые, и, хотя в комнатах весьма холодно (мы живем в старом здании викторианской эпохи), мы стараемся не падать духом. Кормят нас во всяком случае сытно: наверное, боятся, как бы мы, «девчушки», не потеряли сознание за рулем, когда возим наших генералов. Скоро мне предстоит выполнить свое первое настоящее задание – поехать в Портсмут. Так что пойду изучать карту, чтобы знать, как доехать туда и обратно без происшествий.

Пожелай мне удачи, дорогой.

Твоя Эви.

P.S. Я люблю тебя.

3 ноября 2016 г.

Эвелин инспектирует горшочки с луковицами подснежников, посаженными к рождественской ярмарке, которую устраивала частная лечебница «Лесные поляны». Сквозь темно-бурый компост видны кончики зеленых всходов.

– Хорошо всходят, да? – обращается Эвелин к Саре, которая организует различные мероприятия для обитателей приюта, в том числе занятия садоводством. – Я же говорила, если поместить луковицы в холодильник на несколько недель, они подумают, что наступила зима.

– Вы были абсолютно правы, миссис Т-К. Думаете, они зацветут к тому времени, когда мы выставим их на продажу?

– Маловероятно, но будем надеяться, – Эвелин проверяет другие горшки и ежится.

Теплица имеет стены и крышу, и на стекле мерцает водянистое солнце, но отопления здесь нет.

– Это самые обычные подснежники, Galanthus nivalis, – с гордостью произносит она, – но, если их высадить в грунт под открытым небом, они быстро разрастаются. У меня в Кингсли стелились восхитительные ковры из подснежников. Зимой они особенно радовали глаз. Среди них встречались очень редкие разновидности. Надо сказать, я была самым настоящим галантофилом.

– Кем вы были, миссис Т-К?

– Галантофилом, дорогая. Так называют людей, которые знают толк в подснежниках, с увлечением их выращивают и коллекционируют. Редчайшие цветы зачастую продают по сотне фунтов за луковицу. Но лучше их всегда высаживать зелеными, когда на них еще есть листочки, если хотите добиться хороших результатов.

– Надо же, а я и не знала. Это как тюльпанная лихорадка, да? Помнится, нам рассказывали это в школе, на уроках истории. Миссис Т-К, да вы настоящий кладезь информации!

Эвелин улыбается сама себе. Если бы эта девочка знала, сколько информации спрятано у нее в голове, под серебристо-седыми волосами! Однако в следующий раз нужно быть осторожнее: нельзя рассказывать слишком много. Нельзя забывать, что она не должна помнить.

– Дорогая, я, пожалуй, пойду в тепло. Одна справитесь? – Сара отодвигает дверь, и Эвелин, волоча ноги, выходит из теплицы, у которой ее ожидают верные ходунки. Медленно ковыляя прочь, она терзается беспокойством. Не слишком ли подробно я рассуждала о подснежниках? Так трудно похоронить все эти знания о садоводстве, гораздо труднее, чем все остальные секреты.

Спустя несколько минут Эвелин уже сидит в кресле у себя в комнате, перебирая старые фотографии в банке из-под печенья. Вот снимки мамы на свадьбах, сельских ярмарках и торжествах. На ней меха, шелковые платья и вычурные шляпы с широкими полями. Милая мама, везде такая элегантная. Есть немало фотографий папы и дорогого Чарльза, горделиво стоящего в компании охотников. Как же они великолепны: все в твидовых костюмах и кепках, в руках – ружья, у ног – связки подстреленной дичи, рядом настороженные гончие, нетерпеливо глядящие на хозяев!

А вот еще снимки Эвелин в военной форме. На некоторых она смеется вместе с девушками в такой же форме, как у нее. На других присутствуют и молодые летчики: глядя в камеру, они щурятся на солнце. Такие молодые, не старше двадцати. Они скоро погибнут, а пока еще живы, стараются урвать поцелуи и насладиться красотой. Однако других фотографий четверки в деревянных позах она больше не находит, равно как и снимков одного Робинсона.

Эвелин не составляет труда вспомнить, как и когда они были сфотографированы вчетвером. И теперь, вытащив из кармана фото, она принимается рассматривать его более внимательно. Они стоят у входа одной из бывших лечебниц в Бад-Нендорфе, переоборудованной под центр для допросов. Фото сделали вскоре после ее приезда, тогда центр только-только начал работать, а сама она точно и не знала, что там будет происходить и какой на самом деле человек Робинсон. На фото этот невысокий мужчина субтильного телосложения выглядит суровым: подбородок вздернут, губы плотно сжаты под тонкими усиками. Остальные трое, щурясь на ярком солнце, растерянно улыбаются, словно не могут взять в толк, зачем их заставили позировать вчетвером, изображая близких товарищей.