– Ты почему не ешь?

Айзек поднял на него задумчивый взгляд.

– Что-то нет аппетита. – Парень глянул на чисто выскобленную тарелку писаря и улыбнулся. – Будешь мою порцию?

– Тебе нужно есть. Скоро предстоит бой, – напомнил Савьо.

Айзек угрюмо кивнул.

– Я знаю. Знаю. Ну так как, будешь доедать?

Писарь неуверенно взял протянутую ему миску. Бойца определённо что-то гнело. Савьо был бы и рад помочь ему. Но, несмотря на приветливую улыбку, взгляд Айзека оставался холодным и колючим – он не доверяет писарю и не подпустит к себе, нечего и пытаться.

Покончив со второй порцией, Савьо свернулся калачиком на койке, молясь про себя о том, чтобы успокоилась эта пульсирующая боль в голове, и наблюдая за тем, как Айзек осторожно разминает лодыжки. Всё так быстро переменилось: ещё вчера тот был рабом на галерах, мальчиком для битья. И вдруг в одночасье стал бойцом, о котором заботятся, которого кормят досыта и освобождают от работы. Савьо опасался, что всё это было какой-то извращённой игрой работорговца и может вернуться назад так же быстро, как поменялось. И что тогда станется с Айзеком? Он не хотел думать, что будет, если работорговец однажды окончательно сломит парня. Неким невероятным образом писарь уже успел привязаться к этому непокорному гордецу. И хотя ещё день назад Савьо был уверен, что больше никогда не увидит мятежного раба, отныне их с Айзеком судьбы были тесно переплетены, а жизни напрямую зависели друг от друга. Будет жив пёс работорговца – сохранит свою жизнь и писарь. Погибнет Айзек – и Савьо в тот же день отправят следом.

«Кто же ты такой? – размышлял писарь, глядя на склонённую голову пленника. – Отлично сражаешься, но, похоже, не наёмник. То ты сдаёшься, то снова полон сил бороться за себя. То разумен и сдержан, то выкидываешь очередную глупость, проявляя никому не нужную и неуместную дерзость. Непонятная, таинственная личность».

Савьо чувствовал, как постепенно погружается в пучину сна, его мысли становились всё более спутанными и беспорядочными. Юноша ничуть не сомневался, что Айзек может представлять нешуточную угрозу – такого опасно иметь врагом. И ещё сложнее стать такому другом. Но тем не менее этот странный парень внушал Савьо непонятное доверие.

«Его стоит держаться, а заодно и приглядывать за ним», – окончательно решил юноша, засыпая.

«Кажется, этот мальчик-писарь мне не поверил. Ну и какая, ко всем демонам, разница? Главное, что с меня сняли эти треклятые цепи, главное, что мне дают достаточно еды, и я смогу набраться сил для того, чтобы… чтобы…» – Айзек решительно одёрнул себя. Нет, пока даже думать об этом было опасно.

Парень посмотрел на Савьо – тот уже задремал. Лунный свет превратил его бледное усталое лицо в фарфоровую маску. Под глазами залегли глубокие тени, давно не мытые волосы свалялись. Казалось, с каждым проведённым в плену днём его и без того тонкокостная фигура становилась всё более прозрачной и бесплотной. Сложно было даже представить, что произошло бы с этим мальчиком, останься он в трюме, где мучились и умирали остальные рабы: некогда счастливые или несчастные, окружённые любовью или забытые всеми, добрые, злые, завистливые… все они когда-то были свободными и заслуживали жизни не менее, а скорей всего, и более самого работорговца.

Айзек осторожно, стараясь не потревожить подживающие раны, опёрся спиной о стену и прикрыл глаза, вспоминая безвозвратно ушедшие годы обучения, когда он считал себя самым ловким и непобедимым, лучше всех прочих. Но это было тогда, до его ошибки и побега. И вот теперь он здесь – пёс бессердечного работорговца.

Парень услышал шорох и открыл глаза. Около подноса, посвечивая на него глазами-бусинками, сидела крыса. Увидев, что человек пошевелился, зверёк схватил крошку и скрылся в темноте.

«Нас тоже учили прятаться в тени и выжидать, а не идти бездумно напролом. А я чуть не упустил свой шанс, не разглядев его из-за неуместной гордости».

Парень подобрал кусочек хлеба и кинул на середину каюты, но крыса больше не появлялась.

«Испугалась и сбежала. Прямо как я».

– Прав был учитель Мареун – предатель я и есть, – едва слышно прошептал Айзек.

Казалось бы, столько времени прошло, а совершённое им до сих пор не давало покоя. Прав он был или нет? Сотворил величайшую глупость или поступил верно? Парень не взялся бы ответить на эти вопросы. Неоспоримо лишь одно – возврата к прошлому уже нет. Опрометчивый поступок сжёг все мосты и вышвырнул из привычной жизни – мгновенно и бесповоротно. И вот теперь судьба посылает ему наказание – испытание, с которым он даже не пытается справиться. А ведь в них накрепко вдалбливали, что надо бороться до конца, как бы тяжело ни было сейчас; идти вперёд, даже если кажется, что всё безнадёжно. Потому что не позорно погибнуть, пытаясь достичь своей цели. Позорно сдаться и отступить, пока твой враг ещё жив. Позорно позволить себя убить, не попытавшись довести до конца начатое. Неужели он оказался таким негодным учеником?

Айзек запустил пальцы в волосы. Но ведь никогда не поздно попытаться ещё раз. Сбежав, он вздохнул чуть свободнее и наконец-то разрешил себе больше не жить по законам и правилам Ордена. Но только они и уроки Мареуна могли спасти парня сейчас. А значит, он должен отбросить в сторону глупые принципы и снова стать тем, кем его учили быть почти тринадцать лет.

Не обращая внимания на боль в исполосованной спине, Айзек расправил плечи.

Важна лишь цель. Самое главное – достигнуть её. А то, какими способами это придётся сделать, – уже мелочи. Отринуть свою непокорность и самолюбие, преклонить колени перед врагом, пойти на унижение, если надо, – всё это он сможет. Как и использовать доверчивого мальчишку Савьо в своих целях.

Путь до порта они прошли при попутном ветре и прибыли туда гораздо раньше, чем рассчитывал Айзек, – а это означало меньше времени на то, чтобы хоть мало-мальски подготовиться к бою.

Парень закончил шнуровать кожаную куртку без рукавов, которую ему выдали по приказу работорговца, и попробовал подвигаться в ней. Сильного удара не выдержит, да и руки до самых плеч оставляет открытыми, но какая-никакая, а всё же защита.

– Надеюсь, ты готов, пёс?

Айзек обернулся и увидел застывшего в дверях Уника. За его спиной в коридоре маячили фигуры двух надсмотрщиков. Чёрный Человек, как про себя окрестил Айзек помощника работорговца, с презрением оглядел пленника.

– Не знаю, с чего твой хозяин решил, что ты хоть на что-то годен, раб. Ну, ничего, сегодняшний бой всё расставит по местам. – Уник шагнул в каюту и швырнул на пол наручи. – Твой хозяин велел передать тебе это. Будь ему благодарен, пёс.

Проглотив свою гордость, Айзек выдавил «спасибо» и поднял наручи. Они были старые и порядком потрёпанные, твёрдая кожа была во многих местах рассечена – очевидно, они неплохо послужили своему прошлому владельцу, приняв на себя не один удар.

– Нравятся? – поинтересовался Уник, прохаживаясь по каюте. – Или ты, раб, предпочитаешь новенькие доспехи? Только изготовленные, ещё пахнущие свежей кожей? И желательно, подогнанные под тебя?

– Благодарю, эти очень хороши.

– Несомненно. – Чёрный Человек остановился перед парнем, наблюдая, как раб шнурует наручи. – Смотрю, у тебя это ловко получается. Ты действительно был наёмником? Не рановато ли ты решил продать свою жизнь на чужой войне?

– Любой возраст хорош для того, чтобы умереть. А на войне или с голоду – не велика разница. – Айзек покосился на Уника, гадая, не сказал ли он чего, что может быть расценено как дерзость, но Чёрный Человек молчал. – Я готов.

– Неужели? Я уж думал, ты будешь возиться с ними вечно, раб. – Уник скрестил руки на груди, с издёвкой глядя на пленника. – Прямо будто девица, собирающаяся на свидание к милому.