Тревельян подошел ближе. Клер спокойно стояла, но когда он протянул руку, чтобы коснуться ее щеки, отвернулась в сторону. Рука его упала, и он вернулся к окну.

— Леатрис говорит, что рассказала тебе о нашей матери.

— Да, со мной поделились этой семейной тайной, — холодно и язвительно ответила Клер.

— И ты прочла мои письма к сестре…

— Да, я сделала и это…

— И что ты скажешь теперь?

Клер помолчала, прежде чем ответить. Она целые дни читала письма и поняла, что этот человек способен на истинные чувства. Она узнала, что он не раз смотрел в лицо смерти. Если бы она была биографом капитана Бейкера, эти письма помогли бы ей написать настоящую книгу. Но теперь она никогда не напишет его биографию.

— Я считаю твои письма очень интересными.

— Но ни письма, ни рассказ о матери не заставили тебя простить меня?..

— Нет. Я не могу забыть Ниссу, — голос Клер зазвучал тише. — И то, что ты так мало рассказал мне о себе — настоящем.

Тревельян посмотрел на нее и опять отвернулся.

— Когда я был маленьким, мой дед считал, что меня необходимо держать в строгости, приучать к порядку, то есть лишать любимых вещей. Если я говорил, что мне нравится такой хлеб, он следил, чтобы мне его никогда не подавали. Если я уверял, что терпеть не могу морковь, мне давали ее три раза в день. С тех пор мне трудно просить.

— Да, — со злостью сказала Клер. — Я услышала более чем достаточно о твоем детстве. И уверена — оно было ужасным. Я знаю, твоя мать ненавидела тебя, отец даже не знал, жив ли ты, а дед был жесток. У тебя есть все основания быть злым и мстительным. И твое глубокое чувство жалости к самому себе вполне можно оправдать.

Тревельян посмотрел на нее широко раскрытыми глазами. Она криво усмехнулась.

— Ты ждешь от меня сочувствия? Тебе недостаточно собственной жалости? Тебя жалеют брат и сестра, и, насколько я могу судить, почти все в этом доме. Бедный Джонни, бедный герцог, которого никто никогда не любил. Почему-то никому не приходит в голову, что, если бы ты по-другому вел себя и думал о людях, а не только о себе, тебе не пришлось бы столько страдать. Могу себе представить, какое удовольствие тебе доставляло говорить деду, что ты ненавидишь морковь. Ты научился лгать ему, говоря, что любишь то, что ненавидел?

Тревельян изумленно уставился на нее, улыбнулся, потом захохотал.

— Да, я действительно так и делал. Повар однажды испек миндальное печенье — пальчики оближешь… Я откусил и сразу выплюнул, сказав, что это самая отвратительная еда на свете… и я ни за что на свете не съем больше ни кусочка… Дед после этого велел давать мне их каждый день, и так продолжалось несколько месяцев, пока я не признался — с видимой неохотой, — что они начинают мне нравиться. Я и сегодня люблю отмечать удачу миндальным печеньем.

Клер даже не улыбнулась.

— Эта история должна была позабавить меня, не так ли? Мне кажется, что вы с дедом очень подходили друг другу. Думаю, он знал это. Конечно, в конце концов ты одержал верх: покинул его, когда пожелал, и стал делать, что хотел. Вообще ты всегда делал, что хотел, правда? Никто не мог тебе помешать или повлиять на тебя.

— Моя мать…

— Ха-ха! Не лги мне сейчас. Теперь я знаю о тебе слишком много. Думаю, если бы я провела больше времени с этой женщиной, то догадалась бы, что она твоя мать. У вас одинаковый характер. Вы оба — воплощение эгоизма. Она оправдывает свои поступки крахом личной жизни, а ты пользуешься…

— Да? — тихо спросил Тревельян. — Чем же пользуюсь я?

— Да чем только можно. Теперь я хочу уйти. Ты попытался вызвать мою жалость, но у тебя ничего не получилось. Никому из вас не удалось заставить меня пожалеть бедного, нежеланного герцога.

Тревельян подошел к стулу с высокой спинкой и сел.

— И мне не удалось добиться твоей любви?

— Нет. Я любила тебя, недолго, пока не узнала как следует. Тревельян вздохнул.

— И теперь ты выйдешь замуж за Гарри и нарожаешь ему светловолосых отпрысков?

Клер глубоко вздохнула.

— Нет, я не собираюсь выходить за него. Я думаю, что была слишком романтична. Я хочу выйти замуж за человека, которого полюблю. Знаю, это будет нелегко, особенно теперь, потому что я…

— Что ты?

Она посмотрела на него вызывающе.

— …Любила тебя, любила такого, как ты, — тихо ответила она. — Память о тебе будет трудно убить.

Он насмешливо улыбнулся.

— Я благодарен тебе хотя бы за это.

Они молчали.

— Ты сказал все, что хотел? — спросила Клер. — У меня много дел.

— Клер, — тихо сказал Тревельян. — Я люблю тебя. Люблю давно. Я уверен, что именно ты нужна мне.

Губы ее сжались.

— Да, я нужна тебе. Я — единственное существо, которое ты не в состоянии запугать. Я не боюсь тебя, не дрожу от страха, когда ты сердито смотришь или кричишь на меня. Как это должно быть ново для тебя! Великий капитан Бейкер, человек, который одним взглядом может заставить людей трепетать, не в состоянии запугать простую девятнадцатилетнюю американку.

Тревельян улыбнулся.

— Да, ты совершенно права. С первой же встречи ты мне приказывала. В первую же встречу ты велела мне поймать твою лошадь. Ты всегда говорила мне, что я не прав. Ты критиковала то, что я писал, как одевался, что и как говорил. Разве ты не видишь, как мы подходим друг другу?

Клер отвернулась, чтобы скрыть слезы. Они действительно прекрасно подходят друг другу. Тревельян — единственный в мире человек, такой же любознательный, как она, он так много знает о людях, так многому может ее научить…

Когда она подняла голову, то увидела, что он стоит совсем близко, за ее спиной.

— Скажи, твое чувство ко мне совсем прошло?

— Нет, — честно призналась она. — Я думаю, что сойду в могилу, все еще любя тебя, но жить с тобой не буду. Не смогу жить с человеком, который стоит в стороне от жизни, не желая ни в чем принимать участия.

— Я участвую…

Клер в ярости повернулась к Тревельяну.

— Нет, не участвуешь! Ты всему и всем находишь оправдание. Говоришь, что любишь меня, но не мешаешь выйти замуж за другого. Ты легко объясняешь, почему не можешь получить принадлежащий тебе по праву титул герцога. На самом деле, если бы ты стал им, тебе пришлось бы иметь дело с разными людьми — арендаторами, матерью и прочими. Гораздо легче отойти в сторону и наблюдать. — Она перевела дыхание. — Знаешь, что я думаю? Хотя ты и попросил меня быть твоей женой, но на самом деле не хотел этого. Ты сказал мне, что я возненавижу тебя через несколько лет, чтобы я не выходила за тебя.

Тревельян ничего не ответил, он стоял, молча глядя на нее.

— Как я могу доказать, что действительно люблю тебя? Что может заставить тебя поверить в мое желание видеть тебя всегда рядом со мной?

Клер саркастически рассмеялась.

— Докажи мне, что ты настоящий мужчина, а не человек, который может спокойно стоять и смотреть, как умирает молодая женщина. Докажи, что ты живой человек с сильными чувствами. Докажи мне, что именно ты написал все эти письма. Я не знаю этого человека.

Тревельян продолжал молчать. Но затем подошел к гобелену, висевшему на стене, и отдернул его. Клер услышала звук открываемой двери и голос Ниссы.

— Ты запер меня слишком надолго, — сказала Жемчужина Луны. — Я совсем синяя от холода. Ты… — Нисса запнулась, увидев лицо Клер и ее широко раскрытые от удивления глаза. — Ты не сказал ей? — обратилась она к Тревельяну. — Как ты мог?

— Не сказал. — Тревельян широко улыбнулся. — Она вообще не хотела говорить со мной. Ты — мой ей подарок.

Клер резко повернулась и побежала к двери, но Тревельян схватил ее за руку.

— Я думал, ты обрадуешься.

— Обрадуюсь?! Тому, что ты опять обманул меня?! Как же ты, наверное, смеялся, когда я умоляла тех людей взять изумруд для чаши в память о женщине, которая не умерла!

Лицо его посуровело.

— Ты считаешь меня таким чудовищем? Клер вырвала у него руку и пошла к дверям. Нисса встала на ее пути.