Не прошло двух месяцев, и радость Татьяны сменилась беспокойством: муж охладел к ней, к работе… А как-то среди недели он заявил жене:

– Прости меня, Таня, но я больше жить не могу в этом грешном мире. Я решил уйти в монастырь. Супруга, схватившись за сердце, стала отговаривать Максима, плакать. Муж пообещал подумать. Однако через три дня он снова высказал желание оставить мир, «который во зле лежит». Татьяна чуть ли на коленях ползала перед Максимом, пролила целую реку слез, умоляя его остаться. Наконец женщина смирилась и перестала возражать. Да и сил у нее уже не осталось на это…

Максим отправился в церковь за благословением к восьмидесятилетнему приходскому священнику Нилу. Белобородый настоятель с неимоверным удивлением воспринял объяснения прихожанина.

– Ты, Максим, – сказал строго он, – каких-то пару месяцев посещаешь храм, а уже на небеса лезешь. В таком вопросе нельзя торопиться, ты мужчина в расцвете сил, у тебя молодая жена. Как ты ее оставишь?..

– Она не возражает.

– Ты, видимо, довел ее до того, что она согласилась. Ты хоть представляешь, что такое монашество?..

– Да, я читал…

– Я тоже недавно прочитал, что небо синее. А посмотрел в окно, а оно – серое… Хочешь спасаться, посещай храм, искренне молись, помогай мне в алтаре, живи в любви и верности с женой, люби ближних и непременно спасешься.

– Здесь невозможно спастись. На работе меня окружают одни грешники, матерятся, хоть уши затыкай.

– А ты объясни им, насколько богопротивно сквернословие, будь в конце концов миссионером. Вот, например, святитель Николай Чудотворец в молодые годы собирался уйти в монастырь, удалиться из этого порочного мира. Но Господь сказал, что именно здесь его нива. И он своей святой деятельностью спас многих от гибели и, как поется в церковном песнопении, стал «правилом веры и образом кротости». Твоя нива тоже, по крайней мере, сейчас, здесь. Опустись на землю… Вразуми тебя, Господи…

С этими словами, тяжело вздохнув, отец Нил удалился в алтарь. А Максим с понуренной головой возвращался обратно и думал: «Такой старый священник и такой не просвещенный! Он уже так свыкся с этим миром, что и не замечает всей безнадежности спасения в этом грешном городе».

Дома Максим нашел старый-престарый рюкзак. Зато уложил в него новую одежду, даже галстук зачем-то захватил. А сверху потеснил вещи тяжелым пакетом с колбасой, салом и хлебом.

– Прощай, Таня, не поминай лихом, – кинул Максим и, чтобы не видеть лишний раз слез жены, выбежал на улицу.

Он пристроил рюкзак на велосипед, вскочил на него и нажал на педали. Максим мчал по лесной дороге в новооткрытую Северогорскую обитель. Вскоре будущий отшельник спрыгнул с велосипеда. «В монастырь добираются пешком, – повторил он в памяти наставление из какой-то книги. – А велосипед пусть так, на всякий случай, будет со мной». Даже рюкзак он снял с багажника.

Живописные, пушистые ели сменялись нарядными березами, сладкозвучно пели, будто соревнуясь в своем небесном вокале, птицы. Все это напоминало путнику рай, на встречу которому он шагал по грешной земле.

Солнце, незаметно преодолев верхнюю точку небесного синего свода, покатилось вниз. Максим проголодался. Ему казалось, что желудок вот-вот прилипнет к спине, за которой находились в рюкзаке вкусные и сытные продукты. Но он решил испытать себя постом и направлял свои мысли на мир духовный, хотя это давалось ему с каждым шагом все труднее и труднее.

Так, в неимоверной борьбе с плотью, отшельник оставил за спиной многие километры пути и день, который показался ему вечностью.

Наступала ночь. Максим еле волок ноги и уже стал искать подходящее место для привала и долгожданной трапезы. Тут неожиданно на поляне, где дорога вплотную подходила к широкой реке, замаячило пламя костра. Приблизившись несмело к огню, путник увидел освещенное лицо молодого мужчины его возраста, одетого в потертую рабочую одежду. Тот жарил на длинной палке большую рыбу, от которой исходил специфический аромат.

– Здравствуй, брат! – сказал приветливо незнакомец и рукою указал на траву у костра. – Милости прошу к нашему шалашу. Меня зовут Фома.

– Здравствуйте, добрый человек, я – Максим, – обрадовано молвил будущий инок.

Он положил велосипед, с неимоверным облегчением снял рюкзак и тут же достал из него куртку и пакет с едой. Максим расстелил одежду и прощупал ее рукой – нет ли под ней каких-либо острых камешков или щепок.

– Сейчас еще немного поджарю рыбу, и мы ее съедим.

– Нет, спасибо, я рыбу не очень-то, – сказал Максим и достал колбасу, сало и хлеб.

– Ого, – удивился Фома и непроизвольно придвинулся ближе.

– С такой едой можно и на край света путешествовать. Если не секрет, ты куда, брат, путь держишь?

– Я, – с ноткой кичливости признался Максим, – иду в монастырь, Северогорский…

Фома недоуменно скользнул взглядом по продуктам, выложенным Максимом, и переспросил:

– В монастырь? С колбасой и салом?.. А… это ты, брат, напоследок хочешь потешить живот, – высказал он предположение.

– Почему напоследок? Там же ведь, я так понимаю, тоже не морят голодом…

Сказав это, Максим предложил Фоме разделить с ним трапезу. Тот, отложив рыбу, перекрестился и как голодный пес набросился на колбасу и сало.

– Ну и вкусно! – сказал он. – Целый век не ел ничего подобного.

– А ты откуда, Фома? – полюбопытствовал Максим.

– Я из Северогорского монастыря возвращаюсь.

– К-как? – чуть не подавился Максим. – А почему?..

– Я там три месяца был послушником… В общем, не выдержал испытания. Не хватило моих сил. Краткий сон, а остальное время молитва и работы…

– А есть там что не давали тебе?.. Кожа да кости…

– Пища там скудная. Мясные продукты вовсе исключены из монашеского рациона.

– Да… – многозначно произнес Максим и погладил свободной рукой свое пухленькое лицо. – Значит, не выдержал?..

– Нет, не смог. Может, у тебя получится. Хотя, – Фома посмотрел на раздувшиеся от еды щеки Максима, – вопрос трудный…

Хозяин костра, понимая, что словами голода уж точно не утолит, энергично заработал челюстями.

– Ох, как хорошо, – после чудоподобного ужина сказал он. – Я уяснил одно золотое правило: лучше быть хорошим мирянином, чем плохим монахом. Пойду в город, найду себе подходящую женщину. Буду с ней счастливо жить, посещать храм… С трудоустройством также проблем не будет. Я теперь не боюсь никакой работы.

Фома неприхотливо, по-военному, улегся на траве, подсунул под голову кулак и уснул, как ребенок. Пытаясь следовать его примеру, сытый и смертельно усталый Максим разровнял куртку, поправил мягкий рюкзак, служащий подушкой, и растянулся у излучающего тепло очага. Над ним улыбчиво светил молодой месяц, удивительно мерцали звезды. «Как же хорошо», – подумал путник, впадая в сладкое забытье.

Максиму приснилось… Нет, не жизнь монастырская, о которой он так много размышлял. Ему, не от тяжелой ли пищи, пригрезилось невообразимое. Как бы он вошел в свой покинутый дом. А там его развеселая, сияющая от счастья жена сидит за столом с новым хозяином – бывшим послушником Северогорской обители Фомой.

– Уйди, мужчина, оставь наш дом, – сказала ему жена и положила голову на плечо веселого Фомы.

– Нет! – в ужасе заорал Максим и, видимо, от своего же крика проснулся.

Фомы рядом не было. Только мятая трава и серый пепел погасшего костра напоминали о новом знакомом. Максим вскочил на ноги. Он мгновенно, как на быстроногого коня, вскочил на велосипед и помчался обратно в свой родной город.

– Не успел я из дома выйти, как ты уже Фому приняла, что же ты творишь… Таня, не смей… – путая сон с явью, будто в бреду повторял Максим про себя и все крутил педали.