УАЗ, направленный общиной, вез священника и матушку со скудными пожитками по ухабистой дороге на сельский приход. Высокие сосны с двух сторон закрывали и без того мрачное небо. После многообразия цивилизованной городской жизни таинственно замерший полутемный лес вызывал впечатление дикости. Наконец замаячила белая табличка «Медвежье», и тут же взорам путников открылось приходское село. В центре среди золотистых крон берез виднелся белокаменный храм, синие купола которого, увенчанные желтыми крестами, величественно возвышались, упираясь в серое поднебесье.

– Смотри, любимая, – тихо шепнул матушке отец Яков, – какая красота. Даже на картинах великих художников не увидишь такого великолепия.

Но Мария ничего не ответила. Она лишь онемело смотрела и не столько на церковь, сколько на неприглядные, в основном черные, как смоль, дома Медвежьего. У храма семью священника встретили несколько пожилых прихожан.

– Слава Богу, что владыка откликнулся на наше прошение и вас, таких юных и энергичных, направил к нам, – сказала удовлетворенно женщина в летах, казначей Зоя. – А то после смерти нашего старого батюшки мы уже четвертый месяц сироты.

Отец Яков и супруга осмотрели хорошо сохранившийся древний храм, иконы и фрески которого поражали своей живой красотой. Затем довольные прихожане, взяв вещи, сопроводили семью священника к церковному дому.

– Замечательное, очень уютное жилище, – сказал кто-то из сельчан у почерневшей от ветхости с перекошенными окнами избы.

– Батюшка… батюшки… мы что будем жить в этом сарае? – со слезами на глазах тихо спросила Мария.

– Ничего, ничего, все будет хорошо, – утешал ее отец Яков, довольный, что теперь у них с женой будет хоть не комфортабельный, но свой уголок.

В доме матушка уныло осматривала невзрачные комнаты, время от времени поглядывая, словно ища утешения, в окно. За ним ветерок срывал со старых яблонь и слив последнюю листву, обнажая их черные силуэты.

– Но ты же, Яша, ведь с красным дипломом закончил семинарию и здесь… – сказала она с отчаянием в голосе.

Отец Яков обнял супругу как малое капризное дитя и ласково напомнил, что она перед свадьбой обещала поддерживать его, что, кроме нее, у него теперь целая паства.

Вскоре отец Яков совершил в храме свое первое богослужение – всенощное бдение. Несколько пожилых прихожан молились, ставили свечи перед огромными старинными иконами. На фоне звонких возгласов и ектений священника тихо и глухо, не всегда попадая в тон, пели две старушки.

– Раньше хор был большой, но многие умерли, а молодые в церковь не идут, – сказала после служения казначей Зоя.

Когда в серых сумерках вечера отец Яков возвращался с матушкой со службы домой, его постигло первое серьезное испытание. Он заметил в одном приусадебном саду, как девушка, привязав к черной, словно безжизненной, ветке березы веревку, второй ее конец в виде петли пыталась накинуть на шею. Не чуя под собой ног, отец Яков бросился к самоубийце. А она, вся дрожа, поведала:

– Меня парень бросил. Я от него жду ребенка. Отец узнал и сказал, чтобы домой не приходила – убьет. Не хочу жить…

Отец Яков отправился с девушкой, которую, как оказалось, звали Надеждой, к ее родителям и сделал все, чтобы в доме воцарились мир и понимание. Он продолжил путь домой уже в кромешной тьме, зато на душе было светло, как днем.

Утром, опередив намерение пастыря встретиться с парнем спасенной от суицида девушки, его привела к нему заплаканная молодая мать.

– Ване всего семнадцать лет, у него жизнь только начинается, – всхлипывая, делилась она сокровенным. – А он стал встречаться с девушкой, которая забеременела неизвестно от кого. Я ему сказала, чтобы забыл к ней дорогу… Так он взялся за бутылку. Это в его-то годы, – она утерла слезу.

– У Нади никого не было и нет, кроме меня. Я люблю ее и хочу на ней жениться, – хриплым пропитым голосом произнес юноша, глядя на священника опухшими глазами.

– Молодец, настоящий мужчина ваш сын, – сказал обрадованный отец Яков.

– Я, я… – разволновалась мать, – я не за этим к Вам пришла. Думала, Вы его вразумите, а Вы – его расхваливаете.

– Вчера его девушка чуть не покончила с собой, – строго молвил священник. – Вы что хотите, чтобы Ваш сын и мать Вашего внука были несчастны? Вы хотите, чтобы они страдали?

– Не знаю… – сквозь слезы прошептала женщина.

– А я знаю, – твердо сказал отец Яков. – Идем со мной.

И батюшка повел гостей прямиком к дому девушки. Он собирался объяснить ее родителям об отце ребенка, но в этом потребность отпала. Еще во дворе навстречу Владимиру выбежала Надежда, и они обнялись крепко, крепко.

– Я люблю тебя, – сказал юноша. – Я тебя больше никогда не брошу.

– Я тоже тебя очень, очень люблю, – омывая слезами лицо парня, причитала девушка.

Отец Яков никогда еще не видел со стороны столь счастливых людей. Владимир и Надежда, еще немного полюбовавшись друг другом, повернулись к священнику и с такой теплотой поблагодарили его, что он чуть не прослезился.

К отцу Якову с болями и нуждами приходили и другие односельчане, а он, еще не имея опыта, все же старался им помочь, находя искренние пастырские слова поддержки. Его душевные назидательные проповеди с церковного амвона, искренние беседы с сельчанами на улице и встречи с учениками школы приносили свои добрые плоды – храм заполняли верующие, особенно – молодые. Отец Яков радовался, осознавая, что в нем нуждаются живущие здесь люди, и благодарил Бога, что направил его на этот добрый православный приход.

Но вскоре светлое и открытое сердце настоятеля было омрачено. Мария в одно неприветливое осеннее утро заявила:

– Я больше в этой дыре не могу оставаться. Вот твой друг по семинарии служит в кафедральном соборе города. Матушка мне сегодня позвонила и сказала, что автомобиль собираются в кредит взять. Посещают театр, кинотеатр. А здесь никакой перспективы. Даже приличного магазина нет – будка какая-то. Я уезжаю к родителям!

Никакие уговоры не помогли – матушка собрала чемодан. Отец Яков проводил ее молча до центра села, посадил в автобус и печальным взглядом цеплялся за него, уезжавшего, пока он не скрылся за опушкой леса.

Отец Яков побрел обратно. Под ногами хрустела замерзшая листва. Подступавшая зима сеяла первый снег. Снежинки касались хмурого лица молодого священника и таяли, а ему казалось, что они ложатся на сердце, покрывая его непроходящим холодом. Навстречу отцу Якову шли веселые Владимир и Надежда, их приятный разговор, как птичий щебет, наполнял тишину улицы. Даже малорослая серая дворняга, идущая с ними, довольно терлась у ног юного хозяина и виляла хвостом.

– Здравствуйте, батюшка! – воскликнул сияющий Владимир. – Мы уже расписались в ЗАГСе и хотим повенчаться…

– Мы, отец Яков, как и Вы с матушкой, очень счастливы, – искренне поделилась радостью Надежда.

– Слава Богу, я буду очень рад возложить на вас венцы… – сказал, разминаясь с влюбленными, настоятель.

Он ускорил шаг, чтобы они не заметили в его глазах слезного блеска, напоминавшего последние искорки потухшего костра. Собака, неожиданно увязавшись за ним, утешительно лизнула руку и вернулась обратно. «Видимо, почуяла, что творится в моей душе», – подумал отец Яков, подходя к дому. Он будто не своими ногами переступил порог. Священник до этого и не представлял, что жилище может быть настолько пустым. «Даже свет и тот его покинул», – мысленно жаловался он сам себе, войдя в мрачную переднюю и поглядывая сквозь узкое окошко на мутное небо.

– Господи, дай мне сил и терпения, – шептали его губы.

Только молясь Богу, отец Яков превозмогал боль и надеялся, что Мария, столь дорогая и любимая жена, вернется. Но она лишь звонила и умоляюще просила мужа приехать к ней. Священник выкраивал время и отправлялся в город. В одну из таких встреч он и Мария снова, как прежде, взявшись за руки, гуляли по набережной Волги. Только теперь прежде дышавшая жизнью широкая река была скована льдом и напоминала простирающуюся в оба конца мертвую белую равнину. Вдруг они встретили знакомое семейство однокашника отца Якова по семинарии. Священники поговорили о своем служении, вспомнили, как вместе изучали богословские дисциплины.