Наконец-то был найден толковый провожатый в мир новых впечатлений и, как-бы это не поражало, именно в страхе я увидел ведущего меня через сумрак непонимания. Страх должен был прорубать тернистые витиеватости моих заблуждений, страху было уготовлено провести меня к глубине собственного «Я». Почему я так мыслил? Да потому что раз смехом всё никак не удавалось разыскать чаемую мною сакральность, то антагонистом уж точно удастся схватить вожделенную тайну за проворно виляющий «хвост». Ещё никогда я не был столь благодарен той неопределённости, вечно присутствующей в непристроенности моей самостоятельности, ибо, столкнувшись с скрывающейся за ней пустотой и излучаемым от этого страхом, я открыл для себя мир беллетристики. Я спросил себя: «Где люди обычно боятся? Как они искусственно вызывают тревогу и трепет?» и ответы давались слишком уж легко. Фильмы ужасов, хоррор-игры, дома с привидениями – эти вещи возможно и могли оказать эффект на того, кто мало смотрел кино (ко мне это не относилось) и не провёл подростковый период наедине с компьютерными играми (этот грех меня также не обошёл стороной), но всё перечисленное уже было когда-то мною пережито. Единожды переболев всем этим, я выработал своего рода иммунитет и более не мог поддаться страсти вновь пустить себя на поводу этих детских шалостей. Оставалось одно – опробовать такое, что ни разу не соприкасалось со мной и, – напомню, что в школе, не смотря на успехи по русскому и литературе, чтиво для меня всегда казалось наискучнейшим занятием, – nolens-volens8, пришла пора утопить себя в омуте книжничества.
Отторжение, отрицание, недопонимание, но вот, роман за романом, я втянулся и окончательно сросся с аватаром чтеца. Начинал я с классики: «Мартен Иден» Джека Лондона, «Лезвие бритвы» Ивана Ефремова, «Приключения Эраста Фандорина» Бориса Акунина и т. д. Если кто спросит: «Что же пугающего в этих произведениях, где же тут притаится страху?», то Вы не представляете, каким же испытанием, какой больной прививкой оказалось приучивание себя к погружениям в истории! Отдаться на волю книжным простором было для меня сродни тому, когда долго не разрабатывающий мышцы спортсмен снова приступает к тренировкам, на следующий день его мышцы будут ныть, а все члены трястись от прошлодневной нагрузки; то же самое напряжение испытывал мой мозг, в случае с которым, всё обстояло ещё хуже чем у несчастного гимнаста, ведь я практически никогда и не занимался чтением как отдельным, не побоюсь выразиться, видом спорта, от чего переживания, смятения и непонимание от происходящего сумбура внутри моего мышления, ощущались во много раз страшнее, чем если бы я хотя бы когда-то имел подобный опыт, но увы, им я себя в прошлом успешно обделил. На первых парах страх был, нёсся разъярённым авангардом и виднелся он, как ни странно, в каждом возвращении к этим «безмятежным» или по заверению некоторых, чуть ли не буколическим в своей «умиротворённости» романам.
За месяц я осилил около дюжины похожих на вышеперечисленные произведения и ощутив возможности к лёгкому усвоению любого материала, я приступил к тестированию на себе книжного страха. Начал я с тёмного фэнтези и первым в списках среди самых популярных авторов этой категории значился Стивен Кинг. Пролистав его библиографию, взгляд зацепился за серию «Тёмная Башня». На следующий же день, закупка в книжном обошлась мне в кругленькую сумму, так как серия начисляла за собой семь томов и одну промежуточную историю. С этим кладезем я вернулся в свой укромный уголок и две недели от меня больше не было никаких вестей, я испарился со всех радаров и создал видимость, будто бы меня никогда не существовало, родные переживали, в университете стали бить тревогу, а для меня, в этой заброшенности наступили четырнадцать дней ни с чем несравнимого блаженства, потому что мои, – по студенческим меркам, – книжные затраты всецело окупились, можете не сомневаться. Проглотив все тома «Башни», я заинтересовался другими работами Кинга. Так были переварены «Сияние», «Доктор сон», «Бессонница» и «Ловец снов». Разочаровавшись в последнем, я понял, что с Кингом пора завязывать, да и каким-бы приятным не было чтение истории о Стрелке и его достижении башни, цель экспериментирования так и не была достигнута – страха я так и не почувствовал. После неудачной попытки, следом последовала тяжёлая артиллерия: сборники рассказов Говарда Лавкрафта и Эдгара По, в дополнение к которым приобрёл серию «Монстролога» Рика Янси. После второй волны «ужасных и вгоняющих в жуть» работ я потерял веру в идею пробудить страх таким вот книжным способом.
Продолжая ломать голову, почему же многие считали эти произведения универсумами ужаса, я решил проанализировать прочитанное не на выявление в них конкретики, вроде образа страшного оборотня или всепоглощающей бездны, а на тенденцию, которая красной нитью связывает каждую из книг. Рассуждения имели следующий вид: где-бы не создавалась атмосфера ужаса, там всегда соприсутствовал элемент мистики, а всё мистическое никогда не оставалось в отдалении от таких явлений как «страх Божий» и повышенного психологизма, призывающего отрешиться от всего мирского и вознести свою душу выше материальных пределов. Мистическое опьяняло свободой от физических оков. В одном из трактатов Кьеркегора Сёрена, философия которого так и сочится мистификациями, где-то сказано: «Страх есть головокружение свободы» и выходило, что вопрос страха опять возвращал меня к проблеме свободы и незнанию, куда деть свою злободневную самостоятельность. Вовремя свернув с этой скользкой дорожки, я посмотрел на всё уже не в детской перспективе, когда пытался отыскать действие или какое-то событие, а в ныне складывающейся ситуации, где всё упиралось в писательство. Творя, мы переиначиваем известные шаблоны, потрошим общепризнанное и тем самым создаём новое, рушатся одни начала и строятся новые и не в этом ли на самом деле запрятан корень всех страхов? В средневековье церковь с предвзятостью и сомнением относилась к мистикам, ибо их новации всегда несли с собой изменения. Мистическая ниша располагала не комментаторами, по десятку раз читавших одну и ту же догму и делавших в ней незначительные поправки, а проповедниками будущего и до того боязно становилось святым церкви за свои догматы, что практически на каждом мистике ставили тавро отступника и еретика. Баталия между догматизмом и свободным мышлением была тем же противостоянием нормы и ненормы, а перенеся эту параллель на занимавшую меня литературу, оказалось, что история мало чем отличалась от тех же борений добра и зла, чёрного и белого, героического и злодейского. Но вот, что интересно: стоило норме повстречаться со своей противоположностью, схождение двух полюсов преломлялось через творчество и создавалось нечто третье, сочетающее в себе по чуть-чуть от каждого, лежащего теперь в основе новоиспечённой, как ни странно, очередной нормы. Старые порядки забываются, а только родившееся заступает в качестве чего-то актуального, на которое уместно начать ровняться всем и каждому. Расставив эти мысли по своим местам, они приняли вид вполне удовлетворительного заключения: притягивающее меня в себе самом, пытавшееся стать разбуженным в других при помощи комичности моих поступков, старающееся показаться в череде прочтённых мною книг пришло к одному единственному, но всегда мелькавшему во всех поисках моменту и было это ненормальностью.
А вы думали я сейчас название новой планеты продиктую или отвечу на вопрос, что такое вселенная? Само собой, мне приходилось двигаться маленькими шажками, преодолевать коротенькие дистанции, но такой детской очевидностью, – думаю, не стоит говорить, что если сильно увлечься каким-то предметом и тот долго не желает поддаваться мышлению, то любое, даже совершенно ничтожное продвижение способно предстать не иначе как инсайт, что собственно я и чувствовал, когда пришёл к столь, как может показаться читателю, заурядной идее ненормальности, – мне удалось не впасть в старые блуждания с моей самостью; наградой же, хоть и с промедлением улитки, но не лишённого при этом успешности избегания, стало всё приближающееся осознание сущности нужного мне страха.
