Если Вы, дорогой Читатель, прочтя мои записи, увидите причину моей кончины именно в пристрастии к экспериментированию – так тому и быть, поспорить с Вами мне уже всяко не выдастся случая, но даже не зная Вашего мнения, мне будет приятно, что может и не открыто, а всё-таки нащупал во всех моих раздумьях какую-никакую истину. Ведь человек – это микрокосм и сто́ит найти исток собственного бытия, незамедлительно поспеет плод более сочный и ароматный. Этим яблоком Эдема, как мне кажется, будет разгадка на вопрос о происхождении самой Вселенной! Так что, дорогой Читатель, лови момент. Если гипотеза с убившим меня экспериментированием всё же подтвердится, не превратит ли всё сказанное здесь в некоторый шифр, разобрав который будет угодно достучаться до небес, а того гляди, может и подальше заглянуть разрешат?
Мои опыты на границе семнадцати-восемнадцати лет. О всём предшествующем этому возрасту можно упоминать только в связке со «временем», «времяпрепровождением», «протяженностью», но никак не с жизнью, ибо те года осенены бездумной формой существования, в путах которой, до поры, пребывает любой, кто только начинает обмываться потоками мировых и исторических закономерностей. Семнадцать лет впитывания и практически никакой обработки разразились интенсивным перелопачиванием скопившихся переживаний от детства и отрочества. В них-то меня и смутили вещи, объяснить которые мне всё никак не давалось. Пробы найти вожделенную подсказку проваливались одна за другой, и причина моих проигрышей была в слишком большом расчёте на других людей; я пришёл к той народной мудрости, гласящей: «Если хочешь что-то сделать хорошо – делай это сам», которая и продала мне билет на рейс судьбы экспериментатора. Есть разные опытники: одни боязливы, ползут миллиметровыми рывками; они по сто раз заводят одну и ту же пластинку, где уже не игла способна отклониться, а скорее механизм самого патефона прикажет долго жить; другой вид – это настоящие экспериментаторы, рискующие пойти во все тяжкие, готовые вколоть какую-то плохо опробованную инъекцию не на подопытных грызунах, а на себе самом; я благоволю такому типу, он не побрезгает вылепить из себя что-то такое, чего могут бояться, в других случаях – над чем можно посмеяться, но суть, как в первом, так и во втором вариантах одна – это неустрашимость перед выдвиганием своего «Я» на место испытуемого. Так поступил и я, когда понял, что ни один человек на этом свете не сможет выручить меня с ответами на мои вопросы. Кто-то попробует проткнуть меня упрёком, мол: «Да как семнадцатилетний юнец мог создать такое представление о людях, когда он и искать-то толком ещё не умеет?!», но позвольте мне бережно отвести вашу шпагу моей скромной, но всё же имеющей какой-то вес контратакой – если ответственность за столь молодую смерть и лежит на плечах моих исследований над телом и разумом, то разве не оказал я милость всему мировому сообществу? Окажись, – ибо неведомо и навряд ли уже станет известным мне, так оно на самом деле или нет, – эти манускрипты кладезем знаний для прогресса, разве не хорошо, что юная душа не стала тянуть резину и решила взять всё и сразу; плохо ли не дожидаться сорока, а то и пятидесятилетнего возраста, когда назревает заветное «Пора браться за работу!»? Я вижу поистине великую услугу, если человек не оттягивает всё до последнего срока, а находит силы принять общечеловеческий долг прямо сейчас. Будучи по Вашему мнению, начав свои опыты лишь навострившись в поиске нужных мне людей, я бы тем самым просто на всего отдалил то, что со мной произошло уже сейчас; не в двадцать, так в тридцать; не в сорок, так в шестьдесят; суть этого мероприятия неизменна – конец, как у всего нашего рода, один.
С этим напутствующим экскурсом, позвольте пустить Вас по следам нашего героя; не переживайте, я буду присматривать за Вами, давать разъяснения в трудных местах, а если кой отрезок выдастся на Ваш взгляд тернистым, а по мне – низкой возвышенностью, то не обессудьте, преодолевать его вам придётся под спудом моего томящего молчания, но всегда помните одно: подоспеет новый фрагмент текста и в нём, мой голос снова примется направлять и поддерживать. Можете, конечно, вопрошать, мол «От чего же ты отговаривал не опираться на чужие подпорки, когда сам тут всучиваешь нам свои собственные костыли? Якобы твои лучше, чем у всех остальных?», но не за этим ли, да и вообще любым сомнением кроется взаимность читателя и автора? Хотите – проникайтесь; тут же извольте – просто закройте и не читайте; я не приговариваю и не принуждаю. Книги – это нечто деликатное и заглатывать их без йоты сомнительности то же, как полностью вверить себя чужой воле, совершенно забыв о собственной, а мне этого не нужно. Я жажду от Вас, мои дорогие, самостоятельности в тех же вопросах, которые подстрекали меня на каждый эксперимент; мне хочется прознать, верны ли были те или иные повороты. Жаль их конечно не застать, но если кто-то пустится по той же колее, что и я, тогда ему останется лишь одно – сверяться со своими и уже Вашими размышлениями. Так что считайте мои «костыли» тем же вызовом Вашим собственным мыслям, Вашей самостоятельности, не более.
Всё, чего только и смею просить – пусть сказанное здесь воспримется не как чужая, но глубоко личностная история; хочется, чтобы блики на моей глади судьбы запечатлелись и в Вашей собственной истории, тем самым пробудив новых экспериментаторов в этом до ужаса скучном мире потребителей.
Эксперимент #1
Всё началось в конце семнадцатилетнего возраста. Тогда я уже заканчивал школу и после экзаменов должен был поступить в университет. Вопрос с армией я тогда не рассматривал, хоть и обладал всеми необходимыми параметрами: достаточно – не побоюсь такого эпитета – изысканным телом. Конституция была мезоморфична и астенична, другими словами, у меня преобладали черты хорошо сложенных мышц и отчётливо проступающих мускулов, да в сочетании с ростом под сто восемьдесят пять сантиметров такое сочетание порождало поистине дивного молодого человека в рассвете своей юности. Не смотря на облик Аполлона, меня не тянуло растрачивать его на армейские упражнения, но вместе с этим, я не пренебрегал юношеской силой на свободе, вдалеке от каких-то секций, кружков занятости и прочего бреда, в которые наведываются от незнания, куда-бы влить бурлящую внутри молодость. Ежедневно я занимал себя велосипедными поездками, походами на близлежащие горы или простыми пробежками, словом, юность звала меня использовать врученные мне дарования по максимуму, чем я, собственно, и занимался.
Радости странничества по горам, где-то в отдалении от шумного города не могли выйти мне боком. Одиннадцатый класс далеко не шестой и не седьмой, когда единство однокашников начинает разделяться на маленькие группки, каждая из которых обращается оплотом какого-то одного типа мышления, а все входящие в неё становятся отрезанными от остальных, ублажая себя родством мысли с такими же, как и ты сам. Последний школьный год отходит от подросткового влечения к индивидуальности и снова сращивает былые разрывы. Одноклассники вновь начинают активно общаться и строить планы на будущее; отщепенцев или попросту говоря «белых ворон» в последний год почти не сыскать, однако не везде устанавливается такая идиллия и где-нибудь, да найдётся такой вот «особенный», встающий единству поперёк дороги. Таким вот «особым» кадром был я, но не потому, что был ведом детской страстью показать свою непохожесть на остальных, наоборот, зачастую я стоял на общении и том, чтобы как можно дольше вести разговор, но вся специфичность раскрывалась в характере моей общительности. Манера не только беседы, но и поведения напоминала ребячливого, впервые выбравшегося в горы, сайгака. Пока все спокойно шли, я носился рядом от дерева к дереву, приветствовал каждого встречного и вёл себя вульгарнее, чем весь вместе взятый цирковой коллектив, оказавшийся вне своего пристанища. Кому-то такая активность покажется не совсем «нормальной», но именно в противовес этой – как считал и продолжаю стойко считать – никудышной нормальности я вёл себя таким образом. Все пестрили деловитостью и взрослостью, что по сути было откровенным притворством; своими повадками мне хотелось вновь пробудить в моих друзьях дух детской открытости, той лучезарности, которую, как мне казалось, удавалось как-то поддерживать моими действиями, но попытки в итоге оказались тщетными.
