Едва забрезжил рассвет, ему приелось праздное веселье. Невелус прогнал женщин, велел убрать вино, но душа не успокоилась. Он долго мерил шагами спальню. Ему мерещилась Намина. Жена. Будь она проклята! Безжалостная, лживая стерва! Вот Намина лежит в их постели, откинувшись на подушки. Хищными алыми губами тянется к спелым ягодам винограда. А взгляд у нее такой, что император воет от пронзившей тело похоти. Вот жена, абсолютно обнаженная, сидит перед зеркалом и призывно облизывает свои пухлые губы. Невелус помнил, как ощущаются грешные прикосновения ее языка на члене! Бездна! Он помнил, а надо забыть, выкинуть из головы! Прочь! Прочь, Намина!

Сон тоже был прерывистым, беспокойным и наполненным кошмарами, а пробуждение словно облегчило его страдания, не смотря на боль во всем теле, которую не уменьшил даже утренний душ.

Невелуса не беспокоили, и это было непривычно. Обычно его трудовой день начинался рано и заканчивался… А заканчивался ли он? Но в это утро к нему не зашел ни личный слуга, ни секретарь. Все как сговорились!

— Эй, кто там… — простонал император, откинув голову на высокую спинку мягкого кресла.

Тот час двери в спальню распахнулись и, низко кланяясь, вошел распорядитель.

— Простите, Ваше величество! Мы не думали, что вы уже встали… Мы не хотели вас беспокоить…

— Голова-а-а! — простонал Навелус, и тот час в комнату скользнула гибкая девичья фигурка.

Точнее, фигурку он заприметил боковым зрением, основной его взгляд, алчный и вожделенный, был направлен на высокий стакан, наполненный чем-то жидким. Только сейчас он ощутил, как пересохло во рту.

— Выпейте, мой господин, — прошелестел ласковый женский голос.

Знакомый голос, желанный. Дара, где же ты была вчера? Почему не приходила, когда ему было так плохо? Невелус потянулся за стаканом. Руку прострелило холодом. Да, ледяная жидкость — то, что нужно сейчас, чтобы покончить с выматывающей его засухой.

Сделав первый глоток, император едва не поперхнулся. Вместо вкуса кристально чистой, свежайшей, живительной воды, он почувствовал нечто кислое. Причем, настолько, что Невелус зажмурился и затряс головой. Боги! Ну и гадость!

— Пейте, мой император! Пейте! — нежно ворковала Дара.

Он сделал еще глоток мерзкой жижи и… Полегчало! Кто бы мог подумать! Улыбнувшись, император окинул похотливым взглядом рабыню. Пожалуй, прежде, чем девушка послужит приманкой для ее сбежавшего братца, Невелус успеет потушить с ней пожар своих чресел. Пожалуй даже не раз. Все они: и Ригли, и Намина, и даже Дара — у него в кулаке.

Он потянул за кожаный ошейник, сжав свою руку в кулак и притягивая девушку к себе.

— Вот вы у меня все где! — процедил император.

— Господин… — задыхаясь, прохрипела Дара, и Невелус брезгливо оттолкнул от себя рабыню.

— Завтрак подан, Ваше величество! — объявил вошедший церемониймейстер.

Пожалуй, плотские утехи немного подождут. Невелус обернулся, посмотрел на сидящую на полу Дару, словно оценивая, что его больше привлекает: девушка или пища. И, видимо, склонился к еде, потому что бодро зашагал в столовую.

Императорский повар постарался на славу. Застеленный белоснежной скатертью стол ломился от его любимых блюд. Здесь был и молодой, со слезой сыр, нарезанный тончайшими ломтиками, и розовая ветчина, и копченая рыба с синих островов, истекающая ароматным жиром. А воздух пропитался ароматом свежего хлеба. Судя по скорости, с которой на нем таяло масло, он был еще теплым. Но венцом кулинарного искусства конечно же являлись любимые пирожные Невелуса — крошечные, буквально на один укус, с тонкой, едва ощутимой на языке бисквитной стенкой и взбитым, цитрусовым кремом внутри.

Император прислушался к себе. Что ж, он совсем не против слегка подкрепиться перед тяжелым днем, наполненным массой государственных забот. Невелус присел за стол и развернул салфетку, расстилая ее на коленях.

— Какие новости, Журс? — спросил он церемониймейстера, накладывая себе пушистый омлет.

Мужчина ему нравился. Даже очень. Император не смог бы объяснить чем. Возможно тем, что он выгодно отличался от общей массы придворных тупиц, которые дня не могли прожить без лести и подхалимажа. Журс же всегда был немногословен и сдержан. Если кого-то хвалил или ругал, то делал это весьма аргументировано. Кроме того, императорский церемониймейстер был из той редкой породы людей, что умели из любого потока информации вычленить самую суть и сделать правильные выводы. Именно поэтому Невелус так любил с ним беседовать, особенно по утрам.

— Новостей две, Ваше величество. — Журс поклонился. — Говорят о начале войны с содружеством и…

— И? — поторопил его император.

— И об Ее величестве, императрице Намине, — с достоинством произнес церемониймейстер.

— Так, что говорят? Я хочу быть в курсе настроений общества. — Невелус принял чашку горячего чая из рук слуги.

— В могуществе Ликерии никто не сомневается, мой император. Говорят, если будет война, то нам обеспечена стремительная победа под вашим умелым руководством.

— Да-а-а? Любопытно. А что говорят об императрице?

— Вашу жену любят в народе, считают ее своей, учитывая происхождение императрицы, поэтому Вас осуждают, мой император…

— А что по этому поводу думаешь ты, Журс? — Невелус хитро прищурился.

— Я, Ваше величество, знаю вас, как человека, который не принимает скоропалительных решений. Если императрица Намина… — придворный замялся.

— Арестована! — подсказал ему император.

— Арестована… — эхом повторил Журс. — То на это были веские причины.

— Хмм, логично…

Но закончить утреннюю беседу Невелусу не удалось, его привлек шум за дверью. Громкие голоса, из общей массы которых, выделялся голос наследника, с пронзительными, визгливыми нотами. Император поморщился и потер виски. Он все еще был зол на сына, хотя, где-то глубоко в душе понимал, что в плохом воспитании ребенка, как правило виноваты сами родители.

— Что там еще? — рявкнул Невелус, когда уже начавшая проходить головная боль вдруг резко усилилась.

Вместо ответа распахнулись входные двери, и в столовую вошла целая делегация во главе с Натаном. Наследник держал в одной руке какую-то игрушку, а в другой толстую косу рабыни. Девушка, чтобы облегчить боль, сгибалась за рукой Натана. По ее щекам текли слезы.

— Казни ее! — заявил мальчишка. — Мне недостаточно, что ее выпорют! Казни ее!

Рабыня всхлипнула и упала на колени, с немой мольбой взирая на императора. После того, как Натан выставил его дураком перед саоргом, а обычный седнианский мальчишка оказался мудрее и прозорливее наследника, сын Невелуса раздражал. И раздражение усиливалось с каждым взглядом на избалованного мальчишку.

— В чем провинилась эта девушка? — спросил он, сожалея, что чай и омлет безнадежно остыли.

— Она сломала мой любимый звездолет! И даже если его починить, он никогда не станет прежним! — заорал ребенок. Натан бросил игрушку под ноги отца и с силой дернул рабыню за волосы, от чего она ничком распростерлась на полу. — Я хочу, чтобы она страдала! Долго!

— Человеческая жизнь намного ценнее игрушки, — Невелус попытался донести до сына такую простую истину, но мальчишка его не слушал.

Он увидел пирожные и поспешил к столу, не выпуская из рук волосы девушки. Рабыня была вынуждена ползти за юным господином. Натан схватил ароматный цилиндр, украшенный ягодами и шоколадной крошкой, а потом запихал его в рот целиком. Невелуса перекосило от отвращения.

Но вдруг ребенок закашлялся, захрипел, схватился за горло. Пальцы Натана разжались, и черная, как смоль, коса рабыни выскользнула из руки. Наследник вздрогнул, ноги его подкосились, и он упал на пол. Тело мальчика корчилось в судорогах, а на губах выступила серая пена.

— Врача! Начальника охраны! Министров! — завопил Невелус, бросаясь к сыну. — Натан!

Вокруг поднялась невообразимая суета. Все забегали, закричали, но взгляд императора выделял лишь фигурку наследника. Невелус положил его голову к себе на колени. Глаза мальчика закатились, а с его губ слетали лишь сдавленные стоны с хлопьями пены.