– Отличная работа, – крикнул ему вышедший из соседних кустов Фримэн таким же тоном, – дайте мне ампулу.
Они стояли у края оврага и смотрели на меня сверху вниз. Меня от них отделяло лишь бревно, за которым я затаилась. Оно меня, конечно же, не спасло. Не в силах куда-то бежать, не в силах даже встать, я дрожала, как осиновый лист, прилипший к моей грязной щеке. Буквально спустя пару секунд чьи-то руки подняли меня за подмышки и вытянули спиной из оврага. Я лежала на мокрой траве и смотрела в осеннее небо. Как в тот день, когда это всё ещё не случилось. И Роберт был жив. И я была свободна.
– Ты – дура! – Это оскорбление вырвалось из уст Доктора Фримэна, набиравшего в шприц неизвестную жидкость из ампулы, – зачем нужно было убегать?
Даже говорить сил не было. Одного моего измученного взгляда было достаточно, чтобы он покачал головой и больше не сказал мне ни слова. Доктор наклонился надо мной и пронзил кожу на моей руке острой иглой шприца, перед этим очень учтиво пояснив:
– Это успокоительное.
– Успокоительное? Можно было просто дать мне чай и теплое полотенце. Я знаю, вы хотите убить меня. Я всегда хотела сказать перед смертью о…
– Заткнись уже.
С этими словами он отстранился от меня. Мой взгляд постепенно затуманивался. Спустя некоторое время я совсем перестала что-либо различать вокруг. «Успокоительное» подействовало очень быстро. Я провалилась в небытие. Помните, во всех рассказах и фильмах, когда человек говорит о смерти, он произносит фразу: «Свет в конце туннеля…»? Я не видела света в конце туннеля, но, так как находилась в бессознательном состоянии, негодовать по этому поводу не могла. Постепенно приходила в себя. Моё тело было слабым, словно я не спала полгода и была не в силах открыть глаза. Веки стали тяжелыми, неподъёмными. И опять пустота. Лишь чьи-то голоса вдалеке.
– Лида! – это же голос Тёти Светы,– Лида, как тебе моё новое пальто?
Она беседовала с кошкой, а я в это время пыталась открыть глаза, но получалось у меня это с трудом. Через некоторое время приоткрыла веки, и свет буквально ослепил меня. Он не был ярким, но после кромешной тьмы казался фонарем самой высокой мощности. А это был обычный дневной свет. Оказалось, что я нахожусь в своей комнате, тётя сидит с кошкой на коленях рядом со мной. И плакаты никуда не делись. Лара Крофт всё так же воинственно смотрит на меня со стены. Губы Тёти Светы расплылись в улыбке, когда она увидела, что я очнулась. Лучше бы мой взгляд не прояснялся: эта женщина опять сделала себе химическую завивку, накрасила глаза темно-синими тенями так, что стала похожа на панду, а ярко-красная помада вдобавок ко всему размазалась у уголка губ. Очень странный макияж. Её, конечно, это нисколько не волновало. Она со своей фирменной наивностью спросила меня, нравится ли мне её новое пальто с её любимым леопардовым принтом. «Оно такое шикарное, Тётя Света, тебе идет, в твоём стиле», – честно отвечаю я.
Она отпускает кошку на пол, подсаживается ближе ко мне и тыкает в мою щеку указательным пальцем. Легко и непринужденно. Прямо в самое больное место. Я готовлюсь к жгучей боли, но не чувствую ничего. Всё зажило очень быстро. Тётя Света продолжает задумчиво рассматривать моё лицо:
– Тебя точно не подменили? Выглядишь совсем не как моя племянница. И ведешь себя как другой человек.
– Точно, – вздыхаю я, – а как ещё я должна себя вести после случившегося? Ты сомневаешься, что я настоящая? Или что?
– А докажи. Скажи вот… Какими тенями я пользовалась, когда ты пошла в третий класс? – Ехидно взглянув на меня, Тётя поднимает указательный палец в воздухе.
– Синими. Синими. Боже, Тётя Света, ты всегда пользовалась ярко-синими! И только в последний год ты стала приверженцем готических оттенков. И животных абстракций. Вкусы меняются.
– Да, наверное, это ты, – она хватает меня за щечки и радостно тянет их во все стороны, – а ты в курсе, что твой друг умер?
– Умер? Тётя Света, а ты в курсе, что я вообще-то чуть не умерла!
Я слышала выстрелы, но зачем им было убивать Роберта? Неужели им так сильно были нужны эти животные? В горле появляется комок из боли и проглоченных слез, который явно хочет вырваться наружу. Глаза становятся мокрыми. Никогда бы не подумала, что подобное произойдёт с кем-то из моего окружения. И уж точно не представляла себе такую сцену в жизни, где я лежу на кровати, Тётя Света успокаивает меня, а я плачу, но сама не очень понимаю из-за чего. То ли из-за того, что Роберт умер, то ли из-за того, что я теперь стала чьей-то подопытной игрушкой, а ещё мне было очень противно от мысли, что я вляпалась по уши, и теперь должна буду участвовать в дурацком эксперименте. Всё смешалось. И этот день как будто бы решил добить меня до конца. Вытрясти всю душу. Тётя же взяла меня за запястье и сильно сжала его, выпучив глаза:
– Эти сопли превратятся в слёзы! Нельзя себя жалеть, нужно быть сильной и независимой.
– Но они уже превратились в слёзы!
– А, ну… – Она ослабила хватку, а затем, подобрала новые слова для поддержания боевого духа и выдала, – взрослые девочки не плачут.
– Да, Тётя Света, взрослые девочки не плачут, они сначала смывают макияж.
Услышав это, она взяла откуда-то салфетку и начала тщательно вытирать мне глаза, было больно, но это было неважно. Ничего уже было неважно.
– А то ей-богу, – причитала Тётя, размывая тушь по моим щекам, – выглядишь так, будто бы ты три дня и три ночи пила самогон, а потом ещё накрасилась и решила пройтись под проливным дождем. Следить же за собой надо. Понимаю, возраст у тебя сейчас такой, подростки, они такие. Пьянки, гулянки… 15 лет…
– Я вообще-то в аварию попала.
– Да?! – Она раскрывает рот от удивления и хватается за сердце, – ты? В аварию?!
– А ты не знала?
– Да тебя с утра принесли какие-то люди в черном. Я спросила, что случилось. Они говорят: «Девушка травмировалась, но ей сделали операцию, она будет жить». И передали бумажки какие-то. Я их на зеркало положила. А ты, говоришь, в аварию попала? Моя девочка!
Она кидается мне на грудь и театрально всхлипывает, ругает себя и свой дурной характер. Говорит о том, что это она виновата во всём. Я лишь смотрю на её кудрявую шевелюру и вздымающиеся плечи, а в мыслях лишь та ночь. И эти воспоминания: сначала выстрелы, потом чей-то крик и резкое падение. Так оно ведь и в жизни бывает: думаешь, что оторвался от всех бед и неудач, преследующих тебя, оборачиваешься, проверяешь, гонятся ли они за тобой и радуешься – они позади, а затем происходит что-то непонятное, и вот ты уже лежишь полуживой на кровати и думаешь, как жить дальше. Обычная ситуация.
В мыслях у меня была полная неурядица. Сначала я жалела себя, а потом решила, что так мне и надо. Много думала о Роберте, о том, как он умер, почему его убили. Зачем кому-то понадобилась я? Зачем меня спасли? Тётя Света же добродушно погладила меня по голове, шепча: «Всё уладится, я вот когда-то тоже самогон пила. Ничего, живая, видишь. Всё налаживается. Со временем». Эти слова меня рассмешили. Истерика – бомба замедленного действия. Поначалу чувствуешь себя полностью подавленным, тоска и боль съедают тебя изнутри, а затем все эти чувства смешиваются в один большой комок. И ты смеёшься. Грусть никуда не исчезает, депрессия и подавленность остаются в душе. Истеричный смех – это лишь побочный эффект огромного комка болезненных воспоминаний, гниющих в моём подсознании. Неспроста в документах, которые передали «люди в чёрном» было сказано, что мне вживили чип, но перед началом эксперимента я должна буду пройти сеанс у психолога. Может быть, они изначально знали, что у меня есть небольшие проблемы с психикой.
Как бы там ни было, это неважно. Я готова смириться со своей участью. Мне вживили чип? Хорошо. Нужно пройти сеанс у психолога? Не вопрос. Эксперимент во имя создания новой виртуальной реальности? Чудесно. Мне было всё равно. На всех. И на себя в том числе. Маниакально – депрессивный психоз. Так ведь это называется, да?
