На кухне зажгли свет, и он осторожно опустил сверток на пол. Спустя несколько секунд, из-за складок его наружу высунулся мокрый нос и, и замер.

– Чья это собака? – все еще не придя в себя от удивления, спросила Джоан.

– Мы нашли его, когда ехали с отцом по 861 шоссе ,– объяснил Эдвин. – Беднягу сбила машина, и он лежал там же, на обочине. Мы не могли оставить его там, взяли его, и сразу же поехали к доктору. Ближайшего ветеринара можно найти за сорок километров отсюда, ты знаешь.

Тем временем сидящий внутри спасенный набрался решимости вылезти из своего убежища. Это был молодой пес с испуганным взглядом и перевязанными тремя лапами. Снизу вверх он смотрел на них обоих.

– Доктор сказал, что это пойнтер, ему еще нет и года. Одна лапа у него сломана, видишь, на ней шина, но это малыш уже показал, что отлично ходит и на трех остальных, пусть две из них перевязаны из-за порезов, – воодушевленно объяснял Эдвин.

Джоан уже давно стало ясно, что собака остаётся. Внутренне она безумно обрадовалась, но ее смущало одно.

– Ты надеешься, что..

И тут ее слова прервал новый знакомый заливистым приветственным лаем, на что они оба громко рассмеялись. Анри, сидящий наверху за книгой, услышал непривычно близко звуки лая, обычно доносившиеся с улицы, когда там пробегали соседские собаки, и с недоверием поспешил вниз.

Быстро сбегая по ступенькам, он изумленно увидел, что в центре комнаты, в его собственном доме действительно сидит пес. «Побывал в непростой передряге» – отметил Анри, сразу заметил многочисленные бинты.

– Папа, мама? – вопросительно начал он.

Но пес вдруг словно забыв обо всех ранах, прихрамывая на всех четырех лапах, потянулся к подошедшему Анри, после чего поставил две передние лапы ему на колени и неожиданно лизнул лицо.

Родители снова дружно засмеялись, и Эдвин повторил историю для сына.

– Ты хочешь его оставить? – спросил он после, хотя очевидно было, какой Анри даст ответ.

Анри кивнул, все внимание его было приковано к собаке. Коричневый окрас головы головы и ушей, коричневым же отмеченный на боку рисунок в виде растущего месяца,

а в остальном белый в крапинку пес. «Значит вот он какой. Моя первая собака», – запоминал он детали своей первой встречи с новым другом, и в эту минуту тот впервые завилял хвостом, и Анри широко улыбнулся.

– Думаю, ему подойдет имя Хаф, – произнес медленно Анри, заглядывая в зеленые глаза собаки.

Эдвин и Джоан закивали, и Анри, осторожно позвав пса, пошел вверх по лестнице, и тот послушно направился за ним.

– Как все меняется, когда есть собака! – неожиданно оживленно говорил неделю спустя Анри, когда они все вместе ехали к ветеринару. Хаф положил морду со свисающими коричневыми ушами на ноги Анри, и расплылся почти по всему сиденью. Эдвин и Джоан и сами заметили перемены. Анри теперь волей-неволей приходилось несколько раз в день выходить из дома на прогулки с Хафом. Это выходы неминуемо несли с собой хоть какие-то крохи общения с окружающим миром и людьми. Соседи, прохожие, другие собаки, с которыми знакомился Хаф – все они хоть немного, но растапливали одиночество Анри, в котором он накрепко завяз в последние полгода.

Конечно, его родители понимали, что это не самый идеальный путь – вот так направить его в мир, но случайно попавший к ним пес и то, какие послесловия шли за этим, были едва ли не самым естественным выходом, от которого им немедленно стало легче.

Хаф теперь повсюду сопровождал Анри. Если было бы можно, он брал бы его с собой и на тестовые испытания в школу. Там он бывал по-прежнему редко, строго по расписанию, но иногда проезжая с отцом мимо ее бежевых стен, внутри которых он

«проторчал так долго», Анри казалось, что та прежняя жизнь уже совсем не может описать его настоящее.

Внутренний мир Анри был устроен по образу и подобию того миролюбивого пространства, которого с начала времен советуют добиваться психотерпевты. Главным образом, Анри не мог назвать явных случаев того, что когда-то он чувствовал себя недостойным, неправильным, словом, не тем. Над ним не довлели «должно» и

«принято», словно когда он родился, пылевое облако приняло весь удар традиционных навязываемых убеждений на себя, и только чистый свет и знание, которое было под ним и вокруг него, стали первым, что воспринял Анри, и сделал своей данностью. Все это в тот период он с особой тщательностью описывал в своих записях.

Достигнув возраста четырнадцати лет, за плечами у Анри не было опыта попадания в типичные подростковые истории, не было воспоминаний о своем неблагодарном поведении, ничего такого, о чем было бы стыдно или неприятно вспомнить тем, кто бурно справлялся со вспышками юношеских буйств. Анри же словно всегда был постоянно обновляющимся сознанием, выбравшем в качестве дома этот физический, и что немаловажно, бесконечно привлекательный облик. Синтез внешнего и внутреннего, спокойствия и понимания, которое до сей поры покоилось в объятьях в чем-то даже героической отчужденности. Флер романтического героя рассмешил бы Анри, припиши кто ему такой образ, но не подозревал, что именно это и видят в нем все его бывшие одноклассницы, или девочки даже на пару лет старше. В подростковый период внешняя красота Анри, расцветшая в этом моменте так ярко, чтобы даже казалась душераздирающей, привлекла вторую волну внимания. Его даже тайком

ненавидели за дерзость родиться таким, но отказаться от любования этим никто бы не согласился.

Однажды в воскресный день Анри направился в маленький городской парк, чтобы побегать с Хафом. Дойдя до места, Анри с сожалением отметил, что такое же решение приняли еще добрая сотня людей, поскольку вечером там обосновалась передвижная ярмарка. Запахи сладостей и однообразная музыка неслись из динамиков и палаток.

Анри поежился. Он не выносил цирка, и уже понял, что животные тут тоже выставляются. Дав себе пару секунд на размышление, он тут же прикинул, что возвращаться домой для него будет не лучшим решением, ибо и Хаф, и его внутренние чувства взывали о прогулке, поэтому решил коротким путем пересечь площадь с размещенными балаганами, и затеряться в своем традиционном с детства скальном убежище.

Пробираясь через толпы народа, он услышал грубоватый окрик.

– Эй, посмотрите-ка на него, каков красавец! – вслед за голосом прилетел гогот и присвистывание.

Анри понял что эти слова обращены к нему, ему стало совсем противно, и он настойчивее потянул Хафа за поводок, но голос не унимался, продолжая отпускать плоские, но по мнению его обладателя смешные, шутки. Мельком Анри заметил, что это небрежного вида человек лет тридцати пяти, с сигаретой в зубах и в нелепой цветастой одежде, выплевывающий свои замечания о Анри не переставая.

Анри замер на месте, и почувствовал импульс развернуться на триста шестьдесят градусов. Быстрым шагом он подошел к человеку, который продолжал обращаться к нему со своим пустым болтанием.

– Что вы хотите от меня? – прямо и резко спросил он, вперив взгляд в ухмыляющееся лицо зазывалы, – Говорите, только быстро и по делу, потому что меня и так тошнит от вашего монолога, и я вот-вот выверну все свое раздражение на ваши клоунские ботинки.

Ухмылка быстро сползала у того с лица. Пепел на сигарете, которая перестала прыгать из одного уголка губ в другой, накапливался и едва балансировал на краю.

– Да чегооо ты, – уже без энтузиазма затянул он, – смотри-ка, нельзя и пошутить о нем, что, если родился таким красавчиком, думаешь, все можно, а, а?

Анри молча сверлил его взглядом. Хаф немного зарычал, почуяв настрой хозяина.

– А ну убери свою шавку, ненормальный! – дернулся шутник, и пепел, окончательно надломившись, слетел вниз, задержавшись лишь на шёлковом кармане.

Чертыхнувшись, он начала отряхивать свое одеяние, в то время как Анри уже удалялся прочь, силясь вытряхнуть из своей головы эту встречу.