– Не заслужили? Или они им просто не нужны? Или они их просто не считают ценностью, не чтут? – задал свой вопрос интервьюер, сообразно той либеральной программе, которая была зашита в его мозг, вероятно, с самого детства.

– Камазов считает, что проблемы России в том, что люди, или там чиновники, не чтут либеральные ценности. А на самом деле, проблема России в том, что здесь не чтут Бога. Не думаю, что Камазов сильно религиозный человек, да и Вы, на сколько я знаю, в этом не чемпион.

– Это мягко говоря, – иронично ответил ведущий, улыбнувшись совершенно очаровательной улыбкой самопровозглашенного атеиста, – но честно, я не очень понимаю, как вера в Бога или, как Вы выразились, почитание Бога… – ведущий сделал особый акцент на словах «вера» и «почитание», – …связаны с тем, чтобы жить свободно, чтобы уважать свое достоинство, чтобы пользоваться правами… Словом, пользоваться всем тем, что принято считать либеральными ценностями.

– Напрямую. – уверенно констатировал режиссер. – Я не очень понимаю, как атеист может быть свободен.

– Он перед вами, – ответил ведущий с какой-то странной смесью иронии, гордости и совсем неуместной радости.

Столь же неуместной, как если бы он радовался тому, что у него нет пениса.

– Вам сказочно повезло, – ответил иронией на иронию режиссер, – но вообще, если у человека нет «высшего судии», то его судят низшие, и он становится рабом обстоятельств. Скажем так, он детерминирован отношением с такими же как он, а это очень опасно.

– Что же тут опасного? – логично возразил телеведущий.

– Знаете, я просто приведу пример. У меня на даче у соседа шикарный коттедж весь из красного кирпича. Даже труба из красного кирпича. Знаете, кто мой сосед?

– Ну, не знаю. Наверное, депутат, или предприниматель…

– Водитель грузовика на кирпичном заводе, – прервал режиссер тщетные попытки телеведущего, а телеведущий снова улыбнулся своей очаровательной улыбкой мудреца и продолжил:

– Так, и что....

– Как Вы полагаете, он там один отдыхает, или приглашает друзей? – продолжал режиссер.

– Ну, не знаю, может, приглашает, – казалось, ведущий с радостью сменил роль интервьюера на интервьюируемого.

– Приглашает, приглашает. И друзья, конечно, понимают, что он вывез коттедж с завода. Но ему не стыдно. Напротив, он очень гордится своей предприимчивостью. И друзья его в этом, наверняка, поддерживают!

Далее режиссер, пользуясь базовым актерским приемом, вдруг неожиданно сменил легкий ироничный тон и медленно начал вбивать гвозди в телеведущего, а через него во всю аудиторию:

– Пока люди гордятся тем, что наворовали на коттедж. Пока Камазов уличает крупного государственного чиновника во владении баснословным состоянием, а люди этого чиновника только больше уважают, думая о том, что на месте чиновника поступили бы также, деятельность Камазова абсолютно бессмысленна. Вы согласны?

– Пожалуй, да, – со смесью иронии и грусти признался интервьюер.

– И не только бессмысленна, но и вредна, – продолжал режиссер, не желая вновь возвращаться в поле иронии.

– Как минимум для брата Камазова, который сидит сейчас в тюрьме. Ну, и, конечно, для всех, кто страдает от карающей руки государства, – интервьюер не оставлял попытки снизить градус дискуссии.

– Как минимум для нас всех, ведь нет ничего более ужасного, чем то, когда Христос умирает на кресте, а всем просто наплевать. И этим людям Вы хотите дать либеральные свободы? – режиссер принялся отчитывать ведущего. – Вы сначала научите их тому, что такое хорошо, а что такое плохо. Пока в человеке нет внутреннего нравственного компаса, либеральные свободы ему не нужны. И, повторюсь, они даже вредны для него.

– Понятно. Скажите, а Бог, по-Вашему, это обязательное условие наличия компаса?

– Думаю, настолько же обязательное, насколько Вы – обязательное условие Ваших слов, – режиссер подвесил паузу, чтобы ведущий успел осмыслить сказанное, и финализировал мысль, – Нет. Совсем не обязательное.

Ведущий, по всей видимости, хотел еще поспорить о связи нравственности и Бога, но вдруг замер, поборол что-то в себе, и задал уже другой вопрос:

– Вы только что сказали, что ради обретения или зарабатывания права пользоваться либеральными ценностями, европейцы пролили кровь. Вы, вероятно, имели в виду Великую Французскую революцию?

– И ее в том числе…

– Получается, что кровь и отрицание Бога стали основой современной либеральной Европы?

– Думаю, это был такой способ достучаться до Бога.

Ведущий скривил самую удивленную гримасу из тех, что были в его арсенале удивленных гримас.

– Что французы в конце восемнадцатого века, что русские в начале двадцатого, не имели другого шанса сделать так, чтобы Бог их услышал. Вспомните Ваньку Жукова. Вспомнили?

– Ну конечно… – интервьюер, вероятно, и вправду, вспомнил знаменитый рассказ Чехова, хоть и привык отвечать утвердительно, даже если и не знал того, о чем говорит гость.

– Какова вероятность того, что дедушка получит письмо? Нулевая. У народа была нулевая вероятность слиться с Богом, вернуться к дедушке в деревню. И народ сделал то, что сделал. И Блок «Двенадцать» про это же.

– Погодите. Давайте вернемся. Вот есть общественный договор, люди нанимают других людей, чтобы те им правили, – упрямо переводил на излюбленную тему интервьюер.

– Вы совершенно правы! По сути, русские так и сделали! Они наняли людей, но только не ответственных перед народом демократов, а тиранов. Русским нужен именно тиран, и они его с радостью нанимают!

Пока Андрей тщательно мыл руки, видео закончилось и автоматически переключилось. На этот раз в гостях у главного интервьюера был известный скрипач и культуролог. На ведущего смотрели честные, добрые глаза кудрявого сказочника семитской наружности, который вырос в Витебске в окружении тех, кто знал и помнил Шагала, Римского-Корсакова и Малевича. Гость вспоминал, как возвращаясь с занятий со скрипочкой, останавливался под окнами и часами слушал рассказы старожилов о гениальных земляках. В своем интервью скрипач только и делал, что подставлялся. Его утверждения о врожденной гениальности человека, о зашитых в его тело и сознание с момента появления на свет золотых сечениях, и связь через них с космосом и Богом были цинично отбракованы интервьюером, как излишне пафосные, спорные и неинтересные.

Зато ведущий не изменил себе и «накопал» разных цитат неосторожного собеседника. Он долго спорил с гостем о правомерности трактовки артефактов культуры после смерти их авторов на примере Пушкина и Гоголя, вообще о необходимости какой-либо трактовки, ссылаясь на то, что получать удовольствие от произведения искусства можно без всяких посредников. Тем самым ведущий разом перечеркивал ту миссию, которую определил для своей жизни гость.

– Вот Вы говорите о том, что служите посредником между гением (Бахом, Пушкиным – не важно) и человеком – допустим, мной. Надо отметить, это, мягко говоря, не очень скромное высказывание. Но допустим. Скажите, а зачем мне этот посредник? Вы полагаете, что он мне нужен? Что я сам не в состоянии понять гения? Что мне непременно нужна трактовка, причем не чья-нибудь, а именно Ваша?

– Ну, допустим, Вам, может быть, и не нужно, но миллионам людей, которым не рассказали родители, которых неправильно научили в школе, которые не имели доступ к гениальным произведениям в силу разных печальных причин – это нужно. И вот почему, – тараторил маэстро, – гениальное произведение, что музыку, что литературу, невозможно воспринимать в отрыве от контекста, а моя задача – как раз погрузить аудиторию в контекст, вызвать у них желание, наслаждение и понимание.

– Скажите, а если человек – вот так всю жизнь прожил без этого произведения, без понимания музыки, это вообще плохо?

– Безусловно.

– А почему? Зачем ему это?

– А затем, что давайте вспомним про курочку Рябу, – в сотый раз сорвался на отступление скрипач и поведал всем об истинном смысле этой, по его словам, «притчи, а никакой не сказки.»