Чтобы как-то отвлечься, Андрей стал смотреть в оркестровую яму. Как раз заиграла Una Furtiva Lagrima. Поржав над тем, что Неморино вышел в костюме советского зэка, зал стал возвышенно внимать главному хиту оперы. Музыканты же играли так, будто они работают в цехе консервного завода. Ждавшие своей партии ковырялись в смартфонах, некоторые пили напитки и даже, о ужас, еле слышно хрустели снеками, а гобой и вовсе откупорил бутылочку пивка. Те, что дули и двигали руками, тоже делали это с какими-то отстраненными лицами, как будто они выполняют ежедневную рутинную работу. В свете полемики о замене всех человеческих профессий машинами, которую давно вели Андрей и Исайя, этих ребят давно пора было менять на роботов. Любопытно, а кому-нибудь вообще интересно было бы слушать симфонический оркестр, состоящий из роботов, которые бы по загруженной программе выводили звуки из винтажных аналоговых инструментов? Да, видимо, артистов роботы никогда не заменят, и всем этим ленивым обрюзгшим музыкантам не стоит опасаться за свое будущее. Зрителю все равно будет интереснее смотреть на чудеса человеческих возможностей, пусть и таких ремесленников, которые отрабатывали сейчас свой хлеб в оркестровой яме.
– Интересно, – размышлял Андрей, – а тенор сейчас тоже думает о каких-нибудь насущных проблемах, вроде кредитов или предстоящей семейной поездки в отпуск?
Между тем звучала Una Furtiva Lagrima. И надо признать, звучала она божественно!
В конце публика около десяти минут стоя аплодировала артистам. Громко, неистово, так, словно убеждала себя в том, что последние пару-тройку часов созерцала шедевр. Им с наслаждением подыгрывал и известный дирижер, который воспарил из ямы на сцену и кокетливо принимал поклоны артистов. Затем он жестами показал, будто он-то совсем не причем, а успех – это исключительно заслуга гениальных певцов и не менее гениальных музыкантов в яме. После второй волны ответных благодарных жестов в адрес дирижера со стороны гениальных певцов и гениальных музыкантов из ямы, кудесник палочки сдался, отбросил ненужную скромность, и еще минут десять кланялся под восторженные взрывы аплодисментов, накатывающих волнами, которые со временем не только не стихали от усталости, а лишь усиливались.
В общем, «Любовный напиток» тоже оказался дерьмовым. Но к музыке Доницетти и голосам претензий не было. По крайней мере у неискушенного Андрея. Исайя же утверждал, будто баритон «воет одну ноту», а сопрано и вовсе обозвал скотиной. Единственное, что полностью удовлетворило взыскательный слух директора – это голос его друга, красавца тенора, который исполнял главную роль.
За день креативный директор настолько устал, что решил прогуляться и отужинать дома, отказавшись от совместной трапезы с Исайей и его другом тенором. На пути к припаркованному автомобилю ему встретилось четыре памятника. Первый притаился за решетками главного здания российской полиции. Это был памятник доблестным сотрудникам МУРа Володе Шарапову и Глебу Жеглову в исполнении Владимира Высоцкого. Ярый антагонист власти своего времени смотрелся в образе верного слуги государства убедительно как в кино, так и в монолите скульптора, расположившего героев на лестнице подъезда за несколько секунд до рукопожатия. Второй памятник располагался буквально в тридцати метрах от первого за той же самой решеткой. Это был бюст, признанного всеми палачом и людоедом, главы ВЧК Феликса Дзержинского, известного также по подпольным кличкам Яцек, Переплетчик и даже Астроном. Еще в нескольких десятках метров от Феликса также за решеткой, но теперь уже Храма иконы божьей матери «Знамение», стоял памятник Архангелу Михаилу со щитом МУРа. «Московским сыщикам, посвятившим жизни свои благому делу» – значилось на пьедестале. Помимо МУРовского щита архангел имел военные доспехи, меч, гордое римское лицо с уверенным, честным взглядом преданного солдата, готового без колебаний вступить в смертный бой «за благое дело», и даже отдать за него жизнь, хоть для ангела это было бы проблематично. Вероятно, такой взгляд Михаил демонстрировал лишь в присутствии нынешних продолжателей дела отважных МУРовцев, или представителей высшего духовенства, или просто случайного свидетеля, такого как Андрей. Возможно, когда никто не смотрел на архангела, взгляд его наполнялся грустью за погибших мальчиков, которые свергали его вместе со всей святой свитой и Господом. Они свергали его, а он всё равно с грустью помогал им. Наконец последний памятник, встретившийся на пути Андрея, был уже не за решеткой.
Это был памятник самому актеру, поэту, барду Владимиру Высоцкому, уже не в образе капитана милиции, а с гитарой и распростертыми к небу руками, словно герой монумента совершал важнейшую в его жизни молитву.
Андрей с трудом отыскал авто на парковке, так как улицу заполнили толпы, выстроившиеся в очередь за новой моделью Apple iPhone, которая по обещаниям производителя имела более качественную камеру, а также возможность отправлять свои послания от имени мультяшного персонажа, облик которого принимал отправляющий. Автомобиль притаился за бородатым мужчиной, который продавал десятое место в очереди за 150 000 рублей, о чем свидетельствовала надпись фломастером на потрепанной картонной табличке. Садясь в автомобиль, Андрей подумал о том, основатель Apple Стив Джобс был хуже Адольфа Гитлера.
Последнее время Андрей не мог принимать пищу, не включив параллельно какую-нибудь лекцию, аудиокнигу или интервью. Иначе было как-то не вкусно. На этот раз Андрей запустил запись программы, в которой самый известный телевизионный интервьюер страны задавал каверзные вопросы знаменитому кинорежиссеру старшему. Ведущий программы был неприятен Андрею из-за своей интервьюерской тактики, которая заключалась в том, чтобы отыскать с каких-нибудь старых изданиях высказывание собеседника, в котором этот собеседник явно подставляется, и предъявить это высказывание интервьюируемому. Ведущий здесь как бы уподоблялся следователю, стремящемуся поймать подозреваемого на уликах, при этом следователь мог преспокойно вырвать фразу из контекста, невзирая даже на такое чисто юридическое оправдание, как срок давности.
Но данное интервью доставляло Андрею удовольствие, потому что казалось, что тактика ведущего бесила также и самого интервьюируемого режиссера.
Однако ведущий гнул свою линию:
– В 2007-м году в интервью газете «Условная свобода» Вы сказали, что только в либеральной среде люди могут быть людьми.
– Да, вероятно, я так и сказал. Я действительно так считаю. – спокойно подтвердил режиссер.
– Но ровно через десять лет все в той же газете Вы, отвечая на вопрос корреспондента, признались в следующем… Позвольте я процитирую…
Далее интервьюер применил свой фирменный прием. Он серьезно, как кажется, без эмоционально, и четко процитировал интервьюируемого:
– Я считаю борьбу Камазова против того, что мешает внедрению либеральных ценностей, а именно коррупции, нарушений основных свобод и прочего, совершенно бессмысленной и, в некоторой степени, даже вредной.
Подобные цитаты интервьюера всегда были настолько объективны и безэмоциональны, что сквозь них легко читалось личное отношение знаменитого ведущего.
– Получается, – продолжал ведущий, забыв сменить интонацию с режима цитаты на режим вопроса, – получается, что либеральная среда – это единственное место, где люди могут оставаться людьми? – въедливо вопрошал он, – но борьба за неё в России бессмысленна и даже вредна? Я не очень понимаю…
Интервьюер замер в ожидании ответа.
– Ну, во-первых, я не сказал в России. Я сказал – борьба Камазова. Это немного разные вещи, – режиссер продолжал, а кивки ведущего как бы превращали его речь в диалог. – Просто я считаю, что борьба за либеральные ценности, за эту самую либеральную среду обречена в любой стране, которая их не заслужила. Или правильнее сказать, не заработала. Европа, скажем, заработала. Буржуазия Европы в результате вполне определенных шагов и стараний получила право формировать то общество, в котором им и всем комфортно. И теперь у них этого не отнять, потому что они это заработали своим трудом и своей кровью, и они это ценят. Теперь кто-то берет их опыт, их систему, их модель, и говорит – а давайте дадим её кому-то просто так. К примеру, русским. Вот русские сидели веками в крепостничестве, а давайте мы их осчастливим! Давайте им вот так просто, без пролитых в революциях гекалитров крови, без осознания необходимости борьбы за свободы, и без самой борьбы… просто так хоп… и дадим демократию, либеральные ценности. И естественно, они их не возьмут, потому что просто не заслужили.
