Но мечта была. Просто Главные, ну, это я так поняла, не заметили ее, не захотели воплотить здесь, а, может, не знали, как это сделать. А что еще проще укладывалось в моей разбитой вдребезги голове: я в коме, непонятно: задержусь ли ненадолго (если так, то хоть поесть успею!), надолго или останусь навсегда. Зачем сильно вникать в то, о чем я мечтала, и как жила на том (уже привыкаю) свете? Не велика птица, в конце концов. И последнее: моя мечта абсолютно не материальна, как ее воплотить среди мертвых, если среди сотен живых мужчин я не стала никому нужной, и никто не стал дорог мне?

Тогда показалось невозможным передать все это в двух словах ошарашенной Кате, а в трех и более я не могла – желудок громко воззвал к справедливости, и я, даже не удостоив ее ответом, пошлепала на кухню, где еще утром ела манную кашу.

Здесь я явно ощутила заботу. Стол грозился сломаться под весом тарелок, супницы, соусниц, бокалов, чашечек и прочих столовых приборов, его никогда не загружали таким количеством еды и питья. Тут было всё, что я любила: суп-лапша, плов, пельмени, парочка салатиков, несколько сортов сыра и колбасы, огромное количество булочек и печеньиц, и замечательный крепкий чай. Я коротко предложила Кате: «Присоединяйся» и, не тратя времени более, приступила к трапезе, не присаживаясь на хромой табурет, стоящий подле стола, видимо, следуя поговорке, мол, больше войдет. Вошло, действительно, много, я начала сыто икать и почувствовала острую потребность во сне. Бочком, протиснувшись мимо Кати, которая не отреагировала на приглашение и стояла, улыбаясь и прислонившись виском к дверному косяку, я, едва переваливаясь и тяжело вздыхая, отправилась в спальню. Там, скинув только туфли, как есть, в мятой и грязной юбке и пиджаке под стать ей, рухнула поперек кровати и тут же попала в нежные объятия Морфея.

ГЛАВА 6. В которой я завожу интересное знакомство, получаю комплимент, аптечку и начинаю кое-что понимать про общение без слов

Не знаю, сколько я дрыхла, должно долго, потому что проснулась с очень пустой головой, какая бывает только после крепкого и продолжительного сна. Я попыталась понять: день сейчас или ночь, и инстинктивно повертела головой в поисках окна, но его, как известно, не было. Я немного полежала, я вообще не люблю вскакивать сразу, и несколько раз громко позвала Катю. Ответа не последовало, она ушла. Я встала, проделала обычный путь в ванную, переоделась в свои старые вещи, все так же висевшие в шкафу, и пошла на кухню. Стол убран, посуда исчезла. Разочаровавшись, я стала думать, чем бы себя занять и решила посмотреть телевизор. Привычно шлепнувшись в кресло, я стала щупать под собой пульт, а спустя мгновение, тупо уставилась в пустую стену – телевизора не было. Через несколько минут выяснилось, что помимо телека я понесла потери в виде телефона и магнитофона, и, что самое страшное, холодильника. Получалось следующее: добрый вор по-царски накормил меня, усыпил мою бдительность часов эдак на десять, и спокойно упер все более-менее ценное, он даже оконный проем упер.

Да нет, я не думала так всерьез. Прекрасно помнила, где я и как здесь оказалась. Я поняла, что тут полная изоляция, как в колонии строгого режима. Да и что нам, я имею в виду местным жителям – мертвецам, могли бы транслировать? Спортивные соревнования или прогноз погоды? Зачем он нужен? Здесь всегда лето, да и, по словам Кати, на улицу так просто не выйти.

Я послонялась по квартире и, не найдя ничего нового или необычного, заскучала. Пытаясь себя хоть как-то развлечь, решила пойти в общий коридор. Напялила старые стоптанные туфли (на очень сплошной подошве, к черту все каблуки) и открыла дверь, которую, как выяснилось, никто и не запирал.

Как только я оказалась в коридоре, тотчас столкнулась с Захаром, как говорят лоб в лоб, создалось ощущение, что он специально ждал меня все это время. Я смутилась, но спасаться бегством было поздно, поэтому взяла себя в руки, и, напустив небрежный вид, сказала: «Привет!».

– Привет, – улыбнулся он, – отдохнула, выспалась?

У него чудный голос: очень вкрадчивый, не низкий, не высокий, мне жутко понравился тембр.

– Да, отдохнула. Это ты мне столько еды оставил? – я знаю, что говорить «ты» незнакомому человеку не очень хорошо, но это «ты» вышло очень естественно, просто, как будто Захар уже разрешил к нему так обращаться.

– Да, я. Пойдем, – это не был приказ, но я безропотно поплелась следом.

Мы направились, как потом выяснилось, в противоположный конец коридора, шли минут десять (он был очень длинный) практически молча. Всю дорогу я потихоньку разглядывала Захара. Мне не встречались люди похожие на него. Замечательная внешность!

Я еще вчера (если здесь уместно это слово и понятие суток) приметила, что он высокий, черноволосый и очень смуглый. Однако, идя с ним рядом, рассмотрела, что он не просто темноволосый, а угольно-черноволосый. Отменная шевелюра: волосы удивительно густые, блестящие, аккуратно причесанные, почти до плеч. Цвет лица его был желто-коричневый. При таких волосах и коже он мог сойти за азиата, если бы не глаза: большие, европейского разреза, с высокими веками, очень выразительные, глубокого серого цвета, как мокрый бетон. Владелец таких очей запросто мог править миром без слов, что он, по всей видимости, и делал, этот Захар. Когда мы перекидывались парой слов, он смотрел на меня так, будто я совсем голая, но это ему ни капельки не интересно. Я не ощущала дискомфорта под таким взглядом, но и уютно тоже не было. Я чувствовала себя словно пациент на приеме у знаменитейшего профессора, которому этот профессор безошибочно ставит диагноз неизлечимой болезни. То есть уверенно, но обреченно.

Нос у Захара не был чем-то примечателен, обычный, тем и хорош. Вот нос крючком очень запомнится, но вряд ли украсит своего хозяина, а у Захара он просто не привлекал к себе внимания, не отвлекая последнее от глаз, волос и красиво очерченного рта с чуть опущенным уголком с правой стороны, отчего Захар выглядел немного грустным. При всем при этом у него были еще и изогнутые смоляные брови, и румянец, как у школяра, который прогулял уроки и несколько часов кряду катался на горке в морозный день, а может у Захара был просто высокий гемоглобин, этого я не знала.

Высокий рост предполагает сутулость, но его осанке мог позавидовать любой офицер. В плечах он был шире меня раза в два. Походку имел чуть пружинящую, спортивную. Словом, пройди он мимо меня там (ну, вы поняли где), я обязательно обернулась бы. Но там я не встречала никого даже слегка похожего на него.

Голова у Захара посажена прямо по-царски, очень гордо. Когда он поворачивал ее ко мне, то слегка поднимал вверх подбородок и смотрел сверху вниз, но не уничижающе, а просто снисходительно. Одет был во все черное: брюки, рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами, дорогие (уж в обуви я кое-что смыслю!) туфли. Безымянный палец его сжимало очень интересное кольцо из желтого металла с темным камнем – круглым и едва прозрачным. Едва, но не совсем, потому что я заметила там, внутри камня, какое-то движение похожее на пузырьки, всплывающие в стакане газировки, но что это было, точнее описать не могу. Он заметил, с каким интересом я разглядывала перстень, и, очевидно, это ему не понравилось, поэтому Захар засунул руку в карман, а позже я сама забыла о кольце.

Мы шли молча, изредка навстречу попадались люди, выходившие из разноцветных дверей, они приветствовали Захара, с интересом разглядывали меня, здоровались друг с другом и садились на скамеечки вдоль стен. «Совсем как в деревне, на завалинке, когда нечего делать и охота полузгать семечки и почесать языками», – невольно сравнила я. Захар вполоборота зыркнул на меня и с силой сказал:

– А им действительно нечего делать, только ждать, и они ждут.

Я не задавала вопроса, я вообще вслух ни слова не говорила, он читал мои мысли. Неприятно. Я подумала, что моя голова, моя вовсе некрасивая голова, для Захара обычная книга, типа детских сказок что ли, открытая на нужной странице, которую он перевернет, предварительно плюнув на длинные худые пальцы. Пренеприятнейшее ощущение! И еще я подумала, что он уже и это «прочитал», и специально (пусть читает) про себя сказала, что он красивый, может, не для всех, но для меня точно красивый мужчина.