У полковника начинает дергаться глаз.

И вдруг его, что называется, осеняет, и ответ приходит сам собой. Он обводит аудиторию наполеоновским взором и, вытянув руку вверх, с пафосом возглашает:

– Народы мира этого не допустят!

Аудитория содрогается от громового хохота.

То, чего другим не удается достичь даже путем многолетнего кропотливого труда, полковник с легкостью сделал за несколько секунд: всего пять слов и в среде студенчества он снискал себе славу великого острослова».

*********

С понятиями морали у Соловья никогда не возникало проблем. Как-то я сказал ему, что если бы на его пути оказался младенец, которому он бы случайно отдавил ногу, он бы не только не извинился, а еще и отвесил бы ему оплеуху, чтобы тот не путался под ногами.

Петька одарил меня безоблачной улыбкой. «Да, и я поступил бы совершенно правильно, – проникновенно сказал он. – Ибо без беспринципности и безнравственности не было бы великих людей. Великие люди – носители великих идей. А как, спрашивается, можно воплотить великую идею в жизнь, не нарушая общепринятой морали? Беспринципность и аморальность, даже порочность, лежат в основе любого серьезного начинания…» Он в ту пору был уже известным писателем и убеждал всех, в том числе и себя, что принадлежит к когорте бессмертных.

Кстати, Петька в роли мужа дочери министра путей сообщения продержался недолго. Спустя неделю после свадьбы он кубарем выкатился из квартиры главного железнодорожника страны. Тому показалось, что Петька ухлестывает за его женой. «Не повезло, – хладнокровно прокомментировал Петька свое поражение, – что поделать, не повезло. Но какая была фемина! Я не мог не заняться ею. Порох, а не женщина! Дочь по сравнению с ней – кастрюля с переваренными макаронами».

Глава 7

После Сандунов мое настроение улучшилось настолько, что я решил понаведаться в Институт. Да и Соловей заметно приободрился. Он искоса посмотрел на меня и осторожно осведомился:

– Могу ли я и моя новая подруга сегодня вечером нанести тебе визит вежливости?

– Можешь. Но при условии, что твоя подруга прихватит с собой еще одну подругу. Для меня.

– У нее нет подруг! – отрезал Петька.

…Прикрыв пострадавшую щеку легким шарфиком, я шествовал по институтским коридорам, величественно раскланиваясь направо и налево. Все знали меня, и я знал всех. Нелепо размахивая руками и слегка подпрыгивая, промчался мимо меня восьмидесятилетний профессор Ниссельсон. Год назад неспортивный нескладный Ниссельсон неожиданно для всех увлекся спортом. И не чем-то безмятежным, вроде городков или неторопливых пеших прогулок, а рискованными водными лыжами. Увлекся страстно. И успешно. Ниссельсон был оптимистом, каких поискать. Он был женат. Но жил один в трехкомнатной квартире в самом центре Москвы. Кто только не перебывал там… Его старинный приятель, ректор Института Бочкарев, водил туда девок с улицы. Да и сам Ниссельсон, несмотря на свои 80, еще вполне мог тряхнуть стариной. Жена же, которая его боготворила, постоянно – и зимой и летом – торчала на подмосковной даче, окультуривая огородные сотки. И не смела высунуть оттуда носа. Ниссельсон был семейным тираном. Причем он был убежден, что творит добро и что жена его безмерно счастлива.

Ниссельсон был ярым поборником теории «мысленного эксперимента». Все решается под черепной коробкой оригинально мыслящего ученого, говорил он. «Экономятся средства и время. Долой лаборатории со сложной и дорогостоящей аппаратурой! Если ты не можешь выстроить в голове более или менее сносную научную идею, если ты не в силах нарисовать в воображении опытное производство и мысленно запустить его, – грош тебе цена».

Пока был жив Бочкарев, Ниссельсон со своей теорией творил чудеса. Он был удачлив и талантлив. Он легко обходился без помощников и громоздких установок. Опираясь на теорию, свои мозги, лист бумаги и карандаш, он успешно защитил кандидатскую, а затем и докторскую диссертацию. Возле него всегда толклись молодые дарования обоих полов, которым он всячески помогал. Он получил две премии Совмина. По его проектам были построены предприятия, продукция которых обеспечивала развитие отечественной электроники, атомной энергетики, приборостроения, авиационной и ракетно-космической техники.

Но вот Бочкарев умер, и все в жизни Ниссельсона резко поменялось.

«Какой еще такой мыслимый эксперимент?! – обрушилось на него новое начальство, плохо знакомое с «теорией» и с теми, кто создал ее задолго до Ниссельсона: вряд ли новым руководителям института были известны имена Вильгельма Вина и Густава Кирхгофа. Об Аристотеле и Галилее они, наверно, еще что-то слышали, но чем те занимались, вряд ли догадывались. А ведь именно эти великие умы стояли у истоков «мысленного эксперимента». Ниссельсона вмиг отстранили от научной деятельности.

И неунывающий оптимист весь ушел в спорт, оставив себе только лекции по материаловедению. Иногда он позволял себе открыто критиковать кадровую политику руководства. «Насажали тут родственниц, дочек да жен. Ни черта не делают, по целым дням лясы точат, пьют кофе в буфете, часами курят да вяжут мужьям шерстяные рейтузы».

Его держали как отживающую достопримечательность, как реликт, как пережиток архаичных научных эпох. Ко мне Ниссельсон относился с симпатией. Видно, чуял своим орлиным носом родственную душу.

Один раз, видимо, сам того не желая, он надурил меня. В тяжелые для страны времена профессор Ниссельсон решил заняться бизнесом. Он стал мелким дилером. Продавал противоугонные устройства. Зная, что я являюсь владельцем машины, он предложил мне за 150 долларов приобрести надежнейшее приспособление. Прикреплялось оно на внутреннюю сторону лобового стекла при помощи резиновой присоски.

– Чудо современной техники! Действует безотказно! Устанавливают на боевые самолеты, – доверительным тоном сообщил он.

– Разве у нас угоняют самолеты? – удивился я.

– А разве нет?! – он с ехидцей посмотрел на меня. – А теперь ставим мысленный эксперимент: злоумышленник проникает в салон вашего авто с намерением совершить преступление, то есть, выкрасть радиоприемник. Противоугонное устройство через три секунды реагирует на проникновение враждебного объекта воем сирены. Ошарашенный злоумышленник в панике ретируется. Приемник спасен.

Ниссельсон извлек из кармана нечто подозрительное, из красной резины, похожее на миниатюрный клистир.

– Вот, рекомендую, – с этими словами Ниссельсон прикрепил это нечто под крышкой моего стола и отошел в сторону, – приступаем к демонстрационному реальному эксперименту…

Ровно через три секунды малюсенький кабинет едва не разнесло на куски. Мне показалось, что под столом заработал двигатель реактивного бомбардировщика. Я разом оглох на оба уха. Мы с Ниссельсоном выскочили в коридор. Навстречу нам спешили перепуганные сотрудники лаборатории.