Безжалостное сияние двух огромных лун, нависающих над головой словно прорезало заваленную снегом площадь. Хедли сидел у замерзшего фонтана, пытаясь не терять концентрации и мыслить более менее трезво. Он был полон и пуст, он видел и нет.

Оглядывая проходящих мимо людей, Хедли пытался подавить издевательскую усмешку, глядя в лица, полные надежды и веры в лучшую участь. Они вряд ли вообще пересекут зону карантина живыми, а те, что пересекут, едва ли найдут на островах спасение. Он видел сотни людей, прибывающих на пристань и бегущих от ужаса того, что окружило центральный город. Кто- то бежал за смертью, кто – то – за спасением, а кто- то, чтобы увидеть родных в последний раз. Хедли не понимал этого. Какой смысл в прощаниях? Смысл в том, чтобы в последний раз сказать – «Я люблю тебя»? Что это даст и тому и другому? Но он был молод и не понимал, что смысл всего существования заключается именно в этом. Он поймет это только со временем. А пока вереница обреченных тянулась от гавани до тракта, который ведет в придорожные земли и полудикие острова.

Хедли закурил очередную сигарету и решил было двигаться в сторону пристани, решил, что его никто не встретит, потому как встречать уже попросту некому, как вдруг заметил высокую худощавую фигуру медленно приближавшегося к нему человека. Хедли не сразу узнал брата. Его походка была неровной и неуверенной, он двигался медленно, словно каждый шаг отдавался болью у него в висках. Когда Рейми уезжал от него около года назад, вены на его руках начали приобретать нездоровый фиолетовый оттенок, глаза становились мутными, а взгляд рассеянным. Однако он все еще оставался собой: всегда уверенный, чуточку наглый, но безмерно обаятельный парень двадцати двух лет, который вел себя так, словно мир принадлежит только ему. Теперь же Хедли казалось, что он видит бледного призрака, слишком упрямого, чтобы покинуть этот мир, а тело его брата давно кормит червей где – нибудь неподалеку. Усталые, мутные глаза, взгляд, описывающий неровные траектории, словно ищущий чего – то, что невозможно обрести; он смотрел сквозь пространство, куда -то вдаль, время от времени останавливаясь на фигуре брата. Темно фиолетовые вены, словно паутиной, оплетали каждую видимую часть его тела. Хедли был удивлен, что Рейми вообще его узнает: он знал, что когда это подбирается по шее и выше, рассудок медленно, но верно начинает покидать своего носителя. На полудиких, где суеверные страхи возводились чуть ли не на уровень религии, было принято одушевлять все, пусть даже и самые темные, проявления природы. Хедли был далек от суеверий, но, наблюдая за матерью, а теперь и за братом, он не мог отделаться от ощущения присутствия чужеродной, разумной формы жизни, что текла, сплетаясь с кровью на клеточном уровне, по венам носителя, выявляя в нем худшее, чем он когда- либо был. Тощая, долговязаяфигура брата, должно быть, производила жутковатое впечатление на окружающих. Эта мысль заставила Хедли улыбнуться. Он прекрасно понимал, что должен чувствовать в этот момент, что смех – просто защитная реакция, загоняющая тоску поглубже внутрь. У него не было ни времени, ни желания тосковать. Он только хотел покончить со всем как можно скорее.

– Если будешь столько курить, ты не на долго меня переживешь. – Рейми жадно вбирал в себя морозный воздух, впитывал каждую частицу, словно понимал, что это не продлится долго. – И чего ты забыл на площади, ты ведь ненавидишь их серебряный свет?

– Я вообще не хочу тебя переживать. – ответил Хедли. Его голос был непривычно тихим и низким, он смотрел то в сторону, то себе под ноги словно старался не замечать происходящего. – А на счет лунного света.. будем считать что я себя наказываю за то, что мне предстоит совершить.

– Какая же ты все таки баба, смотреть противно! – улыбнулся Рейми.

– Это тебе то противно на меня смотреть?! – Хедли обвел его фигуру многозначительным взглядом и они оба расхохотались. Для Рейми не существовало безнадежных ситуаций, для Хедли каждая ситуация была безнадежной. Противоположности притягиваются и, порой, это происходит еще до их рождения.

– Как мама, Хед? – во взгляде Рейми не было надежды, вопрос был скорее для галочки.

– Я сам закопал ее два месяца назад. Я тебе писал об этом.

– Прости, мне, порой, тяжело сконцентрироваться. Иногда я даже не очень понимаю, что реально, а что нет. – Рейми едва подавлял болезненный смех (так смеются разве что гиены) – Что ж, тебе придется еще немного поработать, на этот раз для меня.

– Я к вам в могильщики не нанимался! Ты написал, что выбираешь милосердие, но меня ты как всегда забыл спросить. – в глазах Хедли читалась злость. – Ты хоть подумал, будет ли это милосердным по отношению ко мне?

– Эгоизм – священное право смертника. Не переживай, скоро семья окончательно перестанет тебя беспокоить. – Рейми говорил так, словно обращался к воздуху. – Пойдем отсюда. Когда я вижу здоровых людей, мне хочется глаза им всем повыкалывать. – Так себе юмор, на любителя, но другого у него не было.

– Ты говорил, что введешь меня в курс твоих дел. Так вот, я не желаю иметь с твоими делами ничего общего. Я – не твоя копия и заменой тебе стать не смогу, пойми! Идея была глупой изначально, глупой она и осталась.

– В нас течет одна кровь. Других таких нет и быть не может. Ты останешься моей единственной связью с этим миром.

– Судя по всему, эта зараза крепко взялась за твои мозги и отпускать не собирается. Перестань строить из себя героя. Ты – просто человек, прими это или умри.

– Я и так уже почти мертв. Ты будешь жить вместо меня. Ты знаешь, что не можешь нарушить мою последнюю волю и упираешься только чтобы меня позлить. Я понимаю, что поступаю нечестно по отношению к тебе, но чувствую, что это необходимо.

– Это какой то гребаный ночной кошмар..

– Вся жизнь – один большой гребаный кошмар. Прими это или умри. – Рейми ухмыльнулся и неспеша пошел в сторону порта. Он знал, что брат последует за ним, так или иначе.

***

"Да будут Боги довольны тобой, подобный небу. И увидишь ты то, что увижу я. Я буду твоими глазами, а ты – путеводной звездой. Да будет земля твоя полна хлеба, что накормит страждущих и ты увидишь полноводные реки, где те, кто жаждут истины, найдут ее в своем отражении. Те, что ищут успокоения в земле наших предков, да вкусят они и прозреют, как Ева прозрела в садах эдемских. Прощай и до скорой встречи."

Этой эпитафии в детстве научила его мать, чтобы, когда один из них умрет, им было что сказать на прощанье. Хедли она никогда не нравилась, он считал что звучит слишком пафосно и безвкусно. Он не знал, кто научил ее этим словам, на полудиких так не говорят, но мать этого никогда не рассказывала, ее прошлое было для них – табу.

Они с Рейми выбрали подходящее случаю место – рощу, которую давно никто не посещал. Это была роща Астарты, полузабытого культа, некогда очень популярного в их краях. Когда- то люди приносили сюда дары, чтобы задобрить злобную богиню, но теперь, когда безумие пришло на полудикие, все поняли, что это бесполезно. Если дьяволица и существует, то ее гнев не сдержать уже ничем. Хедли терпеть не мог культы, а Рейми она нравилась – самая честная из богинь.

Хедли упал на мокрый снежный настил рядом с братом. Точнее с тем, что от него осталось. Многие, смотря на безжизненный труп, не различают, умер он неделю назад или вчера. Но ведь это не имеет значения. Важна лишь минута, когда плоть покидает тело. Вся жизнь – лишь минута, лишь она бесконечна – минута, разрывающая сердца в клочья. Хедли переживал каждую минуту. Рядом. Он закурил и возвел глаза к небу, желая прочувствовать каждый миг. Две огромные луны продолжали давить на него сверху. На полудиких островах их считали богами, Эми и Рейми, в честь которых их и назвали. Две противоположенные сущности, дополняющих друг друга, покрывающих ночное небо и смотрящих сверху. С безразличием, считал Хедли. Он не верил в богов. В тот миг казалось, что он не верил ни во что, кроме липкой пустоты, обволакивающей мертвых.