Колокольчики и колокола I Слышишь, сани мчатся в ряд, Мчатся в ряд! Колокольчики звенят, Серебристым легким звоном слух наш сладостно томят, Этим пеньем и гуденьем о забвеньи говорят. О, как звонко, звонко, звонко, Точно звучный смех ребенка, В неясном воздухе ночном Говорят они о том, Что за днями заблужденья Наступает возрожденье, Что волшебно наслажденье – наслажденье нежным сном. Сани мчатся, мчатся в ряд, Колокольчики звенят, Звезды слушают, как сани, убегая, говорят, И, внимая им, горят, И мечтая, и блистая, в небе духами парят; И изменчивым сияньем Молчаливым обаяньем, Вместе с звоном, вместе с пеньем, о забвеньи говорят. II Слышишь к свадьбе звон святой, Золотой! Сколько нежного блаженства в этой песне молодой! Сквозь спокойный воздух ночи Словно смотрят чьи-то очи, И блестят, Из волны певучих звуков на луну они глядят. Из призывных дивных келий, Полны сказочных веселий, Нарастая, упадая, брызги светлые летят. Вновь потухнут, вновь блестят, И роняют светлый взгляд На грядущее, где дремлет безмятежность нежных снов, Возвращаемых согласьем золотых колоколов! III Слышишь, воющий набат, Точно стонет медный ад! Эти звуки, в дикой муке, сказку ужасов твердят. Точно молят им помочь, Крик кидают прямо в ночь, Прямо в уши темной ночи Каждый звук, То длиннее, то короче, Выкликает свой испуг, — И испуг их так велик, Так безумен каждый крик, Что разорванные звоны, неспособные звучать, Могут только биться, виться, и кричать, кричать, кричать! Только плакать о пощаде, И к пылающей громаде Вопли скорби обращать! А меж тем огонь безумный, И глухой и многошумный, Все горит, То из окон, то по крыше, Мчится выше, выше, выше, И как будто говорит: Я хочу Выше мчаться, разгораться, встречу лунному лучу, Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть до месяца взлечу! О, набат, набат, набат, Если б ты вернул назад Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд, Этот первый взгляд огня, О котором ты вещаешь, с плачем, с воплем, и звеня! А теперь нам нет спасенья, Всюду пламя и кипенье, Всюду страх и возмущенье! Твой призыв, Диких звуков несогласность Возвещает нам опасность, То растет беда глухая, то спадает, как прилив! Слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой, Вновь спадает, вновь рыдает медно-стонущий прибой! IV Похоронный слышен звон, Долгий звон! Горькой скорби слышны звуки, горькой жизни кончен сон. Звук железный возвещает о печали похорон! И невольно мы дрожим, От забав своих спешим И рыдаем, вспоминаем, что и мы глаза смежим. Неизменно-монотонный, Этот возглас отдаленный, Похоронный тяжкий звон, Точно стон, Скорбный, гневный, И плачевный, Вырастает в долгий гул, Возвещает, что страдалец непробудным сном уснул. В колокольных кельях ржавых, Он для правых и неправых Грозно вторит об одном: Что на сердце будет камень, что глаза сомкнутся сном. Факел траурный горит, С колокольни кто-то крикнул, кто-то громко говорит, Кто-то черный там стоит, И хохочет, и гремит, И гудит, гудит, гудит, К колокольне припадает, Гулкий колокол качает, Гулкий колокол рыдает, Стонет в воздухе немом И протяжно возвещает о покое гробовом. К Елене
Тебя я видел раз, один лишь раз. Ушли года с тех пор, не знаю, сколько, — Мне чудится, прошло немного лет. То было знойной полночью Июля; Зажглась в лазури полная луна, С твоей душою странно сочетаясь, Она хотела быть на высоте И быстро шла своим путем небесным; И вместе с негой сладостной дремоты Упал на землю ласковый покров Ее лучей сребристо-шелковистых, — Прильнул к устам полураскрытых роз. И замер сад. И ветер шаловливый, Боясь движеньем чары возмутить, На цыпочках чуть слышно пробирался. Покров лучей сребристо-шелковистых Прильнул к устам полураскрытых роз, И умерли в изнеможеньи розы, Их души отлетели к небесам, Благоуханьем легким и воздушным; В себя впивая лунный поцелуй, С улыбкой счастья розы умирали, — И очарован был цветущий сад — Тобой, твоим присутствием чудесным. Вся в белом, на скамью полусклонясь, Сидела ты, задумчиво-печальна, И на твое открытое лицо Ложился лунный свет, больной и бледный. Меня Судьба в ту ночь остановила (Судьба, чье имя также значит Скорбь), Она внушила мне взглянуть, помедлить, Вдохнуть в себя волненье спящих роз. И не было ни звука, мир забылся, Людской враждебный мир, – лишь я и ты, — (Двух этих слов так сладко сочетанье!). Не спали – я и ты. Я ждал – я медлил — И в миг один исчезло все кругом. (Не позабудь, что сад был зачарован!) И вот угас жемчужный свет луны, И не было извилистых тропинок, Ни дерна, ни деревьев, ни цветов, И умер самый запах роз душистых В объятиях любовных ветерка. Все – все угасло – только ты осталась — Не ты – но только блеск лучистых глаз, Огонь души в твоих глазах блестящих. Я видел только их – и в них свой мир — Я видел только их – часы бежали — Я видел блеск очей, смотревших ввысь. О, сколько в них легенд запечатлелось, В небесных сферах, полных дивных чар! Какая скорбь! какое благородство! Какой простор возвышенных надежд, Какое море гордости отважной — И глубина способности любить! Но час настал – и бледная Диана, Уйдя на запад, скрылась в облаках, В себе таивших гром и сумрак бури; И, призраком, ты скрылась в полутьме, Среди дерев, казавшихся гробами, Скользнула и растаяла. Ушла. Но блеск твоих очей со мной остался. Он не хотел уйти – и не уйдет. И пусть меня покинули надежды, — Твои глаза светили мне во мгле, Когда в ту ночь домой я возвращался, Твои глаза блистают мне с тех пор Сквозь мрак тяжелых лет и зажигают В моей душе светильник чистых дум, Неугасимый светоч благородства, И, наполняя дух мой Красотой, Они горят на Небе недоступном; Коленопреклоненный, я молюсь, В безмолвии ночей моих печальных, Им – только им – и в самом блеске дня Я вижу их, они не угасают: Две нежные лучистые денницы — Две чистые вечерние звезды. |
