Мы вдвоем пошли к Мениппу и растолковали ему, что нам нужно. Я сказала, что оружия у нас достаточно, поэтому всю бронзу, которую пираты взяли как добычу, он может использовать для своих целей. Менипп тоже в точности не знал, как это делается, но сумел создать эти тараны – сам додумался, я же говорила, что среди мужчин попадаются очень толковые – и установить их, а уж помощников и помощниц ему нашелся не один десяток.

Наши суда были прекрасны. Очищенные от грязи рабства и просто от грязи, заново оснащенные, блещущие таранами и щитами для стрелков по бортам – ибо мы не собирались притворяться мирными купцами…

И тот голос в моей душе, что осенью толкнул меня к роковому решению принять предложение Акмона, вновь оживал… И я вспоминала, как сказала себе: «На моем корабле гребцами будут только свободные люди».

«Мы скоро выйдем в море», – говорил Келей.

Конечно, скоро мы выйдем в море, пора нам уходить с Самофракии, но что дальше?

Когда пал зимний ветер, несколько раз для пробы мы обошли остров. Нет слов передать, что чувствуешь, когда берешься за рулевое весло после долгого перерыва, и уже не так слепо, не ради спасения, а осознанно…

Все изменилось. Все полностью изменилось. Люди тоже стали другими. Не мои – они не меняются и не изменятся никогда, потому что сделали свой выбор.

Бывшие рабы… Я уже никогда не назвала бы их рабами, даже бывшими. И не было ни пафлагонцев, ни фригийцев, ни прочих, хотя все они ими остались. Но называли они себя самофракийцами. Они больше не косились друг на друга и на мой народ. Они привыкли к этим женщинам в кожаных рубахах и с мечами, к тому, что они на тренировках эти рубахи скидывают не потому, что хотят кого-то соблазнить, а потому, что так удобнее.

Нет, амазонки и самофракийцы не стали единым целым. Но они вполне могли действовать согласно. Ведь человеку нужны обе руки, верно?

И, когда зима перевалила на вторую половину, что-то переменилось. Когда научишься новому боевому приему, еле сдерживаешься, чтобы не попробовать его на деле. Тот, кто долго болел, а потом не только поправился, но и набрался новых сил, рвется в бой, на поединок, на охоту. Именно это и произошло с людьми.

Я это почувствовала. Может, это и был тот Дар, о котором говорила Кассандра – знать, чего хотят люди, прежде чем они сами это поняли. Они нарастили мускулы, они узнали много нового, они обзавелись оружием и кораблями. И у них был вождь. Военный Вождь. Я знала, что они придут ко мне. Я лишь не знала, что они так быстро придут к согласию по этому вопросу – мой Боевой Совет и выборные от самофракийцев. Им нужен был поход.

А собственно, почему я должна была возражать? Разве меня родили, воспитали и обучили не для войны? Разве победить и умереть в бою – не единственный известный мне жребий? Но дело было не только в этом. Они узнали новое, и этого оказалось мало. Они жаждали все время идти вперед, драться с неизвестными чудовищами и изведать, где предел мира и их собственных сил.

А я, полгода назад так спешившая в Темискиру… Да, да, да, я все время восхваляю Темискиру, я не знаю лучшего места для жизни, это единственное место для жизни…

Но со мной происходило то же, что и с остальными. И я ведь с самого начала знала, что Антианира управится в Темискире лучше, чем я. Я была не царица, и если кто-то на Самофракии пытался называть меня так, я это сразу пресекала, я была Военный Вождь, избранный на время похода.

А они хотели идти в поход.

Вот уже второй раз я подчинялась объединенной воле своих подчиненных и круто меняла их и свою судьбу. Куда же в таком случае подевалась моя собственная воля? Или я случайно кричала именно эти слова, выбираясь на берег: «Неотвратимая Справедливость!» Неотвратимая. И для меня тоже.

Было очевидно, что мы не станем искать удачи в Архипелаге и на побережье по обеим сторонам Проливов.

Большинство самофракийцев родом оттуда, и, войдя в мое войско, они не хотели навлекать беды на свои родные места.

Нашей целью должна была стать Земля Жары – столь же опасная, сколь неизведанная. И с этим все соглашались.

Пока мои люди мечтали о боях и победах, я должна была подумать о вещах более обыденных, хоть и необходимых. Это скучно, но что делать?

Я сама по себе, как предмет рассказа, скучна. Поэтому это история про поход, а не про меня. А если рассказывать историю о человеке, нужно выбирать Пентезилею. Или Митилену. Следовало решить, кто уйдет, а кто останется. Совершенно ясно, что мои уходят все.

С остальными такой ясности не было. Сразу отпадали калеки и беременные женщины, которых к этому времени на острове появилось немало. Но оставлять на Самофракии одно лишь небоеспособное население тоже совершенно невозможно. Крепость крепостью, но я сумела взять ее с первого штурма, а если здесь высадится кто-то с войском побольше моего? Пришлось долго вправлять мозги чрезмерно воинственным самофракийцам насчет необходимости оставить в крепости приличный гарнизон. В конце концов, они согласились.

Как говорил Лилай, я не принимаю хороших или плохих решений, а только правиль ные. Кстати, сам Лилай тоже решил остаться. Я назначила его своим наместником, точнее, он сам заявил, что будет править от моего имени. Я не возражала. Если это добавит ему авторитета – пожалуйста, хотя я не собиралась сюда возвращаться.

А вот Митилена меня удивила. Я думала, что после всех испытанных ею страданий она выберет спокойную жизнь на острове. Но она твердо решила отправиться со мной.

– Я, нужна тебе, – сказала она, – по одной простой причине. Ты не видишь в жизни зла и, следовательно, не можешь победить его, потому что не понимаешь, зачем оно нужно. А я понимаю.

Должно быть, у меня был удивленный вид, потому что она добавила:

– Ты вообще мало что понимаешь в жизни. Ты никогда не была рабыней, тебя никто не унижал, не ломал… Не имеет значения, что ты меньше всех ешь, больше всех трудишься, спишь на камнях и ходишь босиком. Ты всегда делала это добровольно. Тебя никто не заставлял. А без этого опыта…

Я не стала с ней спорить. Хотя не вижу, чем на моем месте был бы полезен опыт унижения.

Помимо гарнизона мы оставили на острове один корабль и достаточно лодок. На остальных трех планировалось разместить общим счетом тысячу человек, собак и лошадей. Это были большие суда, но для трех кораблей столько людей и животных – более чем достаточно.

Я разработала для Лилая несколько планов обороны крепости на случай нападения. Ведь связаться со мной он не смог бы. И на этом следовало ставить точку.

Я заметила – все, кто выжили в дальнейших походах, до сих пор вспоминают Самофракию с некоторым умилением, как райский уголок. Таким он не был, этот суровый остров, на котором в то время, кроме крепости, имелись только скалы, оливковые рощи и козы на скалах и в оливковых рощах.

Теперь там есть город и храм Богини. Я знаю, я там недавно побывала, когда приводила к покорности Архипелаг, но не задержалась.

И все же я тоже тепло вспоминаю этот остров. Вероятно, просиди мы чуть больше времени на этом ограниченном пространстве, начались бы непримиримые жестокие свары и кровавые драки. Но мы пробыли там ровно столько времени, чтобы хватило для добрых воспоминаний. Перед нашим уходом самофракийцы подняли над крепостью собственное знамя. Они сами решили, что изобразить на нем. Крылья.

Говорят, что Богине угодны безумцы. Иногда я готова в это поверить, потому что иначе как безумным этот поход назвать было нельзя, а Богиня ему покровительствовала. Иначе как объяснить, что ахейцы – опытные мореходы – возвращаясь из Трои, тучами гибли в море, пропадали без вести или блуждали вокруг своих островов, как пьяница вокруг собственного дома, не в силах нашарить дверь?

Мы же прошли почти втрое большее расстояние быстро и без особых происшествий. У нас, как было сказано, имелось три корабля. Флагманский корабль, на котором находилась я, назывался «Змея» по изображению на моем щите, второй – «Крылатая», по новоявленному гербу Самофракии, а третий – «Гриф».