Только ахейцы могут додуматься до такой глупости. А в целом все сводилось к тому же вопросу о взятках. От хижины водоноса до царского дворца – таков был стиль жизни.
Но во дворце я бывала редко. Пентезилее – той приходилось присутствовать на всех военных советах в царской цитадели.
Но я– то не царица. И ходила я в основном по храмам.
И в царской семье я свела знакомство лишь с теми женщинами, что служили жрицами.
Жрицей была и здешняя царица – Гекаба. Уже из имени видно, что служила она Гекате и знала магию и наложение проклятий.
Я посещала их ритуалы, куда она приглашала меня, по-моему, больше из желания удивить, чем поделиться знаниями. Удивить меня ей не удалось – я долго училась и посещала храмы в других царствах.
Кто меня удивил – так это Кассандра. Она служила Деве в той ипостаси, которую называют Афина.
При встрече она долго смотрела на меня, потом сказала:
– У тебя есть Дар. Но я не могу определить, какой.
Мне нечего было ей ответить. Я тогда над этим не задумывалась.
У нее самой Дар, безусловно, был, и в каком-нибудь правильном месте она бы заняла главенствующее положение. Но здесь, в этом городе с искаженной верой, ее только боялись.
С ней мы разговаривали о том, что ахейцы называют политикой. Я тогда ничего в этом не смыслила, и ей приходилось многое мне растолковывать. Но и мне, в свою очередь, приходилось объяснять не меньше. Еще никогда мне в качестве Рассказчицы историй не пришлось молотить языком, как в то время.
Причем сама Кассандра спрашивала мало. Задавали вопросы младшие жрицы – Этилла, Астиоха и Медесикаста. Они принадлежали к боковой ветви царского дома, и Кассандре приходились тетками, хотя и были моложе ее по годам.
Беседуя с ними, я впервые убедилась, насколько люди склонны верить самым нелепым сказкам, чем простым и очевидным вещам.
У них в Трое почему-то считали, что мы выжигаем себе одну грудь, чтобы удобнее было стрелять из лука. С чего они взяли?
Касательно прочих наших обычаев представления были такими же дурацкими. «Нет, – говорила я, – мы не ослепляем наших мужей и не ломаем им ноги. У нас вообще не бывает мужей, это запрещено…» Очень много спрашивали относительно деторождения и целомудрия.
Вообще я заметила: чем больше в стране обычаев мужских богов, тем больше люди озабочены такими делами.
Я говорила: «Если хочешь рожать – рожай, но оставить в Темискире можно только девочку, мальчика же с радостью примет любое племя, это большая честь». Целомудрие обязательно только для тех, кто принадлежит к жречеству, и Боевому Совету. Жрицы управляются с такими силами, где необходима полная сосредоточенность, а на войне…
Неужели это нужно объяснять?
Оказалось, нужно, и мы, кажется, так друг друга и не поняли.
А если рабы восстанут?
Я опять обомлела: «Богиня с вами, какие рабы? Ни мужья, ни рабы нам не нужны. Мы все делаем сами. А пленных мы не берем – что бы стало с быстротой нашего передвижения, если бы мы еще таскали за собой пленных?»
Здесь, наконец, вопрос задала Кассандра. Она спросила, приносим ли мы в жертву Богине жизни людей.
Я заметила, что это интересовало ее не из праздного любопытства. Кажется, она спросила это при разговоре о предводителе ахейцев и истории с его дочерью.
Я отвечала ей правдиво, что раньше так было, и на всем полуострове, но вот уже несколько поколений, как обычай этот отменен. Правда, отменен он только в Темискире, окружающие племена продолжают приносить кровавые жертвы по самым разным поводам.
Мы довольно долго говорили об этом и сошлись на том, что человеческие жертвы не нужны.
Хотя она отрицала жертвы, потому что они жестоки (я тогда совершенно не понимала смысла часто употребляемого ею слова «жестокость», да и сейчас, признаться, понимаю его с трудом), а я – потому что они бесполезны.
С Кассандрой мы по этому вопросу соглашались, а с Пентезилеей – нет. Я замечала, что с некоторых пор она замышляет вновь ввести человеческие жертвы, и по мере пребывания в Трое это стремление в ней росло.
Я вовсе не скрывала от нее своих соображений о никчемности жертв – ведь жизнь любой женщины слишком ценна для Богини, а жизнь мужчины вообще ничего не стоит.
Но она – не я. Она была царица, а царская власть, если она дана по праву, гораздо более сопричастна божественной, чем принято думать. И ей потребен был ужас из разряда сверхъестественного, чтобы имя Богини воссияло в той славе, в какой оно было пятьсот, тысячу лет назад. Если бы она могла добраться до бога ахейцев на той горе, где он, говорят, сидит, она бы сбросила его с трона.
Но были и другие причины, не столь величественные. Думаю, она не простила ахейцам оскорблений, которыми они осыпали ее, когда мы впервые пошли против них.
Я никогда не обижаюсь на ругань, это все равно, что сердиться на ворону, за то, что она каркает, когда хочется спать, но – еще раз: она была не я.
А бранились они, визжали и вопили достойно мужчин. Я не хочу повторять здесь всего, но то, что ее стащат за волосы с коня, изнасилуют скопом, а то, что останется, бросят в реку, чтобы знала свое место, – это, кажется, было самое мягкое.
Заткнулись они довольно быстро. Когда Пентезилея оказывалась на поле боя, другим там делать было нечего.
И вскоре те, кто орали громче всех, начали избегать поединков с ней. Разумеется, они во всеуслышание заявляли, что честь не позволяет им драться с женщиной. Но при этом голоса их прерывались от страха.
И существовала еще одна причина для гнева – у нее было слишком много сил, и ни одного достойного противника.
Ну, один-то противник нашелся. Достойный если не по благородству, то по силе. Но он предпочел держаться в стороне. Трусом он, как я уже говорила, не был, но только лучше других знал, что такое Царица в божественной ярости. Недаром мать его в своей стране была верховной жрицей Богини. Он знал. И не хотел связываться.
Когда она это поняла, то безумно обрадовалась. Именно Ахилл своей кровью и плотью должен был напитать Богиню. И Пентезилея вызвала его на поединок, вызвала так, что обладающий хоть малой толикой гордости не мог отказаться.
Гордость у него была, пусть и дикарская. Он вышел по той же причине, по какой отказались другие.
Это был превосходный бой, жаль только, что о нем никогда не будут петь, потому что мы не складываем песен, ахейцы же будут лгать о нем до скончания времен.
Образец этой лжи я вчера уже слышала. А дальше, думаю, будет еще хлеще.
Действительно, все зримые преимущества оказались на его стороне. Он был тяжеловооружен, у него был мощный доспех, а она даже шлема не надела, даже маленького круглого щита не взяла. Лишь царский топор в руках – знак ее ранга.
И дрались они пешими, как принято у ахейцев на поединках, в то время как нас они видели исключительно верхом, и считали, что именно так мы и сражаемся.
Однако в Темискире за тысячу лет выработались такие приемы боя, до которых ахейцам – как до неба, они все больше прут напролом, хотя, говорят, учатся довольно быстро.
Но этот еще недостаточно выучился, чтобы победить царицу Темискиры, которая в рукопашном бою была лучше всех нас. Вдобавок ему мешали доспехи, а ее движений ничто не стесняло.
И еще… Я говорила – она была очень красива. Ослепительно красива. И, если бы он меньше глазел на нее во время боя, может, у него и был бы шанс победить. Был, я обязана это признать. Но он глазел.
И она убила его, раздробила череп, выкликая имена Богини. Но этого ей показалось мало. Я видела – божественная ярость бушевала в ней и требовала выхода. Она сорвала с трупа его прославленные доспехи и швырнула их в грязь. А потом кликнула собак.
Я не упоминала – с нами тогда жили наши боевые псы. Здесь-то они давно все перемерли. А там они были в самой силе, злые и очень голодные. Она их нарочно несколько дней не кормила. Короче, там нечего было потом хоронить. Она добивалась именно этого.
Ахейцы пришли в ужас.
