Еще я сказала, что каждый может следовать обычаям своей веры, кроме тех, что включают пытки и смертоубийства. (Это сейчас я могу сказать: «Молись кому хочешь, а повинуйся мне». Тогда для этого мне требовалось гораздо больше слов.) Вот что примерно я говорила, хотя куда дольше. Кроме того, я не была уверена, что они меня поняли.

Они расходились как во сне. Свобода ли подействовала на них, как конопляный дым на скифов, или просто сказывалась усталость – не знаю.

Мои воины были на местах и следили за порядком на случай, если кто-нибудь тронется рассудком и начнет буянить.

Я вытащила меч из жертвенника, бросила его в ножны и увидела, что ко мне идет женщина из бывших рабынь. Я не знала, откуда она взялась – с корабля или из крепости. Во время ночного боя было слишком темно, чтобы различать лица.

Она была страшно худа, гнилая ветошь прикрывала ее тело, патлы черных волос, сбившиеся в колтуны, падали на плечи. Но, несмотря на это, я видела, что она молода и, пожалуй, все еще сильна. Я посмотрела на ее руки. На них засохли бурые пятна. Она дралась безоружной. А у меня был меч. На меч она и смотрела.

– Это ваш обычай? – спросила она, указав на меч, а потом на жертвенник.

Говорила она по-ахейски, но не совсем так, как я привыкла слышать. Должно быть, так выговаривали слова в Архипелаге.

Почему-то меня ее вопрос не очень удивил, и я ответила просто:

– Скифы тоже так молятся – мечу, воткнутому в землю.

– Они у вас заимствовали этот обычай или вы у них? – не отступала она.

Это было уже интереснее.

– Неважно, кто у кого заимствует обычаи, главное, чтобы они были правильные.

Она смотрела на меня чрезвычайно внимательно. Может быть, ей казалось, что она меня не расслышала.

– Как ты сказала – правильные или праведные?

Она тщательно подбирала слова.

– А разве есть какая-нибудь разница? И тут на ее изможденном лице появилась улыбка.

Ну вот, с этого дня мы все вместе начали обустраивать свою жизнь на острове.

Сказать, конечно, не сделать… Иногда мне кажется, что та зима была равна многим годам. Еще раз повторю – взять с острова было, в общем, нечего. Здесь не существовало поселений даже до пиратов. То есть остров был обитаем и даже почитаем – так мне рассказали. Раньше здесь было святилище Богини, как матери, и Троицы, которая здесь считалась детьми Богини – назывались они Кабиры (к хабирам, воинственному племени пустынь, они не имели никакого отношения). А потом, когда пала Критская Талассократия и законы на море перестали соблюдаться, пришли пираты, разорили храм, убили его служителей, и на основе святилища построили свою крепость. А в остальном – остров был гол. Но. так или иначе, деваться нам с него было некуда.

Плеяды скрывались при закате Солнца, наступило время зимних бурь, и даже если бы наши корабли оказались в порядке, пройти в эту пору мимо Кианейских скал невозможно.

Но главная трудность таилась не в море и скалах. Главной трудностью стали люди.

Не стану скрывать – поначалу роптали именно среди моего народа. Роптали, несмотря на присущую нам дисциплину.

Я их понимала. Мало того, что здесь все время болтались мужчины, их еще приходилось учить! По большому счету, занятие бессмысленное. Ни один мужчина женщин понять не может. А ведь среди них попадались очень умные, честное слово!

Но так уж устроено Богиней.

Однако мне удалось убедить своих. Во-первых, говорила я, нам нечего с ними делить. («Опять она считает», – сказала бы Пентезилея.) Совершенно нечего. Во-вторых, никто не требует, чтобы тех учили тайному бою Темискиры. Даже если бы это не было запрещено обычаем, на это все равно ушли бы многие годы. Нет. Речь идет просто о боевых приемах, необходимых при обороне. И главное – мужчины сами могут научить нас тому, чего мы не знаем, а именно морскому делу.

И тут меня поддержали. Действительно, страсть к мореходству поселилась не только в моей душе, это оказалась сильная отрава.

Особенно горячо ратовала Аргира, а также Аэлло, Никта и Киана. Хтония, на которую я полагалась больше всех, этого пристрастия не разделяла, но зато с готовностью приняла на себя руководство строевыми занятиями, а с этим никто лучше нее справиться не мог.

В общем, все утряслось.

Другую трудность представляли собой освобожденные рабы. В бою все они были едины, но когда мрак рассеялся, оказалось, что все они принадлежат к разным народам. Кого здесь только не было!

Впрочем, кого здесь не было, сказать проще. Наших северян из-за Киммерийского перешейка – они редко сдаются в плен, им легче убить себя – бессов, саков, гелонов, халибов. Не было жителей Черной Земли – слишком сильное тогда было государство, пираты туда не совались, и Земли Жары – слишком далеко она находилась. Все остальные там наличествовали. Эдоны, киконы, гализоны, фригийцы, уроженцы Киликии, Меонии и Памфилии. Ахейцы – мы у себя на полуострове привыкли называть так всех жителей материковой Апии, но на самом деле на земле Пелопа полтора десятка народов. Люди со всех островов Архипелага. И многие другие. Даже критяне там были – ведь для пиратов не существует соотечественников. Они предавали их так же просто, как предали веру, уничтожив святилище Богини, именем которой клялись на каждом шагу.

И все эти народы, как правило, враждовали между собой, имели разные обычаи, зачастую взаимно исключавшие друг друга, поклонялись разным богам, забыв о Единой… Рабство примирило их друг с другом, но когда иго было сброшено, все старые дрязги могли ожить и в замкнутом пространстве острова, когда некуда деться друг от друга, запалить такое пламя, что не залить и всем ветрам морским. Поистине,, тяжкое бремя свобода.

И, наконец, женщины. Женщины из рабских государств по большей части всегда раздражали меня, даже если мужчины еще не окончательно превратили их в рабочую скотину, чего всегда добиваются. Они не понимают простых вещей, ведут себя, по меньшей мере, странно, и разговор с ними наводит тоску. Впрочем, это и разговором назвать нельзя, так, щебет какой-то, бормотание.

Но сейчас мне оставалось только благодарить Богиню за присутствие этих женщин. Иначе бы мой остров вскоре бы превратился в арену кровавых побоищ. Эти собачьи пляски, которые в рабских государствах называются «любовью», почему-то очень важны для мужчин. Мы без этого можем легко обойтись, а они не могут совсем. Они без этого звереют. Люди вообще сходятся, чтобы иметь детей, но мужчины, кажется, об этом совсем не думают. Оттого их женщины рожают без всякой меры и расчета, и в рабских государствах так много людей.

Некоторые даже пытались убедить меня, будто это угодно Богине. А голод, скажите на милость, ей тоже угоден?

Но, во всяком случае, я успела заметить, что почти во всех племенах есть обычай жить в браке. Поэтому сразу сказала, что не возражаю против браков на острове, если будет согласие обеих сторон. Действительно, к весне многие переженились. Ну, и, кроме того, этих женщин учили только вести хозяйство, и здесь они здорово освободили нам руки. Они готовили, стирали, штопали, латали, мыли, убирали. Мои прекрасно это делают для себя, но не стали бы делать для других, а уж для мужчин – тем более. Именно стараниями этих женщин загаженные свинарники, доставшиеся от пиратов, превратились во вполне благоустроенные жилища – настолько они их отскребли и благоустроили. (Мне было бы проще сжечь и построить все заново. Но я – не они, и дерева, вдобавок, не хватало.). Вот такие собрались здесь люди. Я много рассказала обо всех и о женщинах в особенности.

Что же касается мужчин, то я сразу запретила себе узнавать об их прошлом. Иначе мне пришлось бы признать собственную непоследовательность.

Я не оставила в живых никого из пиратов, и это правильно. Но среди бывших рабов тоже наверняка некоторые в прошлом были пиратами – какой моряк время от времени не пиратствует? Что же, их тоже надо было убивать? Это не прибавило бы согласия на острове. Не говоря уж о том, что моряки были нужны. А я всегда понимала, что работать надо с теми, кто у тебя есть.