И бью прямо в челюсть – коротко, без замаха, с силой.

Этот урод отшатывается, но не падает. Зажимает рукой лицо, смотрит на меня с яростью и упрямо прёт обратно. Не знаю, на что он рассчитывает, но получает по морде ещё раз, посильнее и в этот раз целенаправленно в нос.

И на ногах он всё же не держится, заваливается на плитку пола, которую тут же заливает хлынувшей из носа кровью.

Я тот ещё урод, потому что мне совершенно насрать на этого кретина. Пусть хоть сдохнет прямо здесь, мне вообще по хрену.

Хочу уйти к Варюшке прямо сейчас, но понимаю, что до этого морального урода дошло не до конца. И вместо того, чтобы идти в палату, я приближаюсь к пачкающему пол Паше, приседаю рядом с ним на корточки и так, чтобы услышал только он, говорю:

– Ещё раз увижу тебя рядом с Варей, увезу в лес. Поверь, тебя не найдут. И даже криков твоих не услышат, хотя кричать ты будешь громко. Мы друг друга поняли?

Он что-то там шипит, сплёвывет прямо на пол и не отвечает ничего вразумительного.

Я не люблю, когда обижают дорогих мне людей. И если человек не понимает русских слов, значит, человеку нужно наглядно показать, что бывает с уродами вроде него.

– Глеб, – выпрямляюсь я, больше не глядя на урода Пашу. Говорю спокойно, словно каждый день отдаю подобные распоряжения. – Позвони ребятам, скажи, что надо одному кретину устроить незабываемую экскурсию по областным лесам.

Глеб понимающе хмыкает, достаёт телефон и кому-то звонит. Конечно, в лес никто никого не повезёт… ну, по крайней мере, закапывать точно не будут. Во всяком случае надолго.

Это не то, о чём я сейчас хочу думать.

Разворачиваюсь и иду мимо неодобрительно качающего головой Вити прямо в палату к моей малышке.

Варька спит, но распахивает глаза, едва я появляюсь на пороге. Смотрит со страхом, вся бледная и напряжённая.

И успокаивается, лишь когда понимает, кто именно к ней пришёл.

Хочу развернуться, выйти и добить того гада, что довёл Варюшку до такого состояния. Она вся чуть ли не дрожит, сжимает руками край белого, натянутого до самого подбородка одеяла и не сводит с меня пристального взгляда.

Сам от себя не ожидал, но не могу спокойно смотреть на неё… вот такую. Перепуганную, бледную, готовую закричать, стоит сделать совсем маленький неверный шаг.

Хочется стянуть её с койки прямо с одеялом и утащить туда, где не найдёт никто и никогда. Где не будет тех, кто может обидеть мою очаровашку.

– Всё хорошо, малыш, – в голове крутится много слов, которые следовало бы ей сказать, но я произношу именно это – весело и уверенно.

И подхожу к ней лишь после тихого судорожного выдоха.

Видеть Варю на больничной койке странно и дико, и не покидает ощущение, что произошло что-то непоправимое. Но я вижу её слабую улыбку, которую она пытается мне подарить. Вижу всё так же сильно выпирающий живот и немного успокаиваюсь.

Немного: желание придушить Пашу всё ещё жжётся изнутри.

– Вот и оставляй тебя одну, – укоризненно качаю головой, игнорирую стул и пристраиваюсь к малышке на койку.

Она немного возится и кое-как отодвигается в сторону, освобождая мне больше места. Хороший знак.

– Обычно со мной такого не происходит, – слабо шутит она в ответ тихим хриплым голосом.

И глаза красные, когда как кожа, наоборот, вся бледная. Кто-то явно ревел. Судя по сиплому голосу, ещё и кричал.

– Расскажешь, что случилось? – Спрашиваю у неё нарочито бодро, отчаянно делая вид, что не произошло вот вообще ничего плохого.

И тут же сжимаю кулак – тот, что Варя не видит. Незачем пугать её, она сегодня и так натерпелась.

Моя малышка не хочет ничего рассказывать, я вижу это по её глазам. Но всё равно судорожно вздыхает, отводит взгляд и начинает тихо говорить.

Про маму и Пашу, которого она подсунула «порченной» дочери. Про этого урода, что прямым текстом говорил моей впечатлительной девочке: «Ты со мной только потому, что твой отец отваливает мне неплохие деньги». Про отца Варя тоже говорит – он какой-то забугорный бизнесмен, что выставкам немецких художников уделяет больше внимания, чем родной беременной дочери.

Она говорит – тихий поток слов просто выливается из неё, а я сижу и слушаю. И понимаю то, чего она не сказала и вряд ли скажет: я единственный, кто её слушает. Пару раз она поднимает взгляд, видит моё внимание и тут же смущенно отворачивается, понижает голос и пытается свернуть рассказ на нет. И тогда я начинаю задавать вопросы. И спрашиваю до тех пор, пока Варя сама вновь не начинает рассказывать.

Кажется, она говорит мне всё. Совершенно всё, что было у неё на душе.

Про обиду на родителей.

Про страх передо мной, но ещё больший перед Пашей, тем более сейчас.

Про его угрозу с ножницами.

Теперь я понимаю, как чувствуют себя главари преступных организаций – сейчас я ощущаю себя одним из них.

Нет никаких мук совести или чего-то похожего.

Есть просто дополнительный пункт в плане на день: уничтожить человека.

Я не понимаю, зачем рассказываю Егору всё это. Но в конце, не видя на его лице осуждения и даже скуки, чувствую себя спокойно. И защищённо.

И даже засыпаю, ощущая свою ладонь в его руках.

Когда я просыпаюсь, Егор всё ещё со мной. Только теперь он сидит на стуле возле моей койки. Пиджака нет, рукава белой рубашки закатаны до локтей, на коленях бесшумно работает ноутбук, свет которого оставляет на лице Минина причудливые тени, особенно глубокие под глазами. Это – единственное освещение в тёмной палате.

– Доброй ночи, – Егор, как оказалось, заметил моё пробуждение, и теперь сидит и со слабой улыбкой на губах смотрит на меня.

Он выглядит уставшим. Мне немного неловко и даже стыдно думать, что посреди ночи такой занятой человек, как Егор Минин, сидит неизвестно где, а не спит в своей постели, только по моей вине. Конечно, я не заставляла его приезжать – я, честно говоря, до сих пор плохо понимаю, как он вообще узнал о произошедшем и нашёл меня, но я уверена в том, что он переживает за наших детей. И за меня.

От последней мысли мне становится тепло на душе, будто туда светит солнышко.

– А… что ты тут делаешь? – Звучит, наверно, глупо и даже грубо, но ничего иного в голову мне не идёт.

– Слежу за твоим восстановлением, – авторитетно заявляет Минин с самодовольным видом.

И в подтверждение своих слов откладывает ноутбук, поднимается, подходит ко мне и прикладывается губами к моему лбу, проверяя температуру.

Если бы ко мне был подключён аппарат, что следит за пульсом, я бы сгорела со стыда. Потому что после своеобразного поцелуя Егора моё сердце начинает биться с невероятной скоростью, лихо колотясь о рёбра.

– Ммм, – не подозревая ни о чём, тянет мужчина со знанием дела, отстраняется и сверху вниз заглядывает мне в глаза. – Кажется, температура в порядке. Как чувствуешь себя?

Не хочу, чтобы он уходил. Это не то, что можно ответить на вопрос о самочувствии. Сейчас мне просто спокойно. У Егора удивительная способность испускать невидимые волны уверенности и невозмутимости, что пробираются под кожу и надолго поселяются внутри.

Кажется, зайди сейчас Паша в палату, мне всё равно не будет страшно.

– Я рада, что ты здесь, – говорю, не подумав, то, что на самом деле чувствую. И тут же торопливо добавляю, видя, как Егор удовлетворенно щурится, словно довольный кот: – Но мне не нравится, что я отвлекаю тебя от важных дел. Наверно, тебе нужно спать?

Последнее произношу совершенно неуверенно и отворачиваюсь, не выдержав прямого насмешливого взгляда.

– Единственное действительно важное для меня дело умудрилось попасть в больницу, – выпаливает Минин в лоб, не волнуясь о том, как неловко мне становится от его слов. Готова поспорить, он получает удовольствие, видя, как краснеют мои щеки и уши.

У меня сводит скулы от желания улыбаться после его слов.

И, конечно же, Егор без труда замечает это. И лукаво улыбается мне в ответ.